Маскарад Вампиров: Противостояние.

Он вышел первым, не оглядываясь на остальных, не слушая веселый гомон за спиной, создаваемый Темари, Карин и Ино; Сакура так пристально смотрела на него, что почти прожгла дыру взглядом между его лопаток — это он тоже игнорировал. Ей было, что ему сказать. Только он не был готов услышать — хватило того короткого, недосказанного, что он пресек; плевать, что это стало бы известно всем. Он не хотел знать сам. Пока — не хотел. Сзади раздался хохот; все равно. Он упрямо шел вперед, к своей спальне, чтобы закрыться там в одиночестве, и подумать. Осмыслить происходящее. Самого себя и место в этом гребаном мире Тьмы. Взгляд тут же метнулся под ноги — темное пятно его тени на полу будто насмехалось над ним. Такая обыденность, казалось; никогда не обращал на это внимание, как и на отражения — знал, нормально отражаться в зеркале и не только. Для вентру, которым он считал себя. Он редко использовал Стойкость; она была ему попросту не нужна с его искусным владением холодным оружием. К Присутствию прибегал чуть чаще, но тоже — не особо углублялся в тонкости и не считал нужным оттачивать это умение. Доминирование — вот в чем заключалась его сила. Подчинить своей воле, навязать ее, сломить любое сопротивление — в этом с ним мало кто мог сравниться. А тень двигалась в такт его шагам, под светом настенных светильников меняя направление. Как издевка. Ласомбра не отбрасывают теней; они управляют ими. Так же, как носферату всегда обезображены своим проклятием крови, а малкавианы — всегда безумны в той или иной степени. Незыблемая истина. А он вспоминал каждый раз, когда видел свое отражение. Вспоминать было тяжело; восемь лет не-жизни слились в одну бесконечную ночь, не разделенную забытьем, и он слабо различал, когда закончилось вчера и наступило завтра. Существовало только сегодня, каждый день, каждый месяц, год за годом — всегда. Кроме последнего месяца. Их с Ино отражение в зеркале. Собственный мутный силуэт в сияющей витрине. Взгляд Сакуре в глаза через отражение. Итачи, наверное, мог убедить его, что он должен видеть; но как быть со всеми остальными? Ни у кого никогда не возникало даже намека на подозрения. Гениальность его брата тоже имела свои границы, пусть и максимально близкие к невозможному. Столько лет об Итачи ходили только слухи, разной степени паршивости, но как только он захотел… Саске давно похоронил его. Глубоко в своей душе оставил крошечный закуток любви к старшему брату, плотно запертый на тяжелый замок ненависти к Сиру, и засыпал сверху пеплом горького разочарования. Его старший брат. Его идеал. Единственный родной человек. Тот, кто любил его просто за то, что он, Саске, был. А Саске любил в ответ. Больше жизни, которую в итоге охотно отдал, чтобы оставаться с братом всегда. Предатель. Бросивший его в одиночестве, растерянным и сломленным, в окружении врагов, тычущих пальцем в тавро на его лбу, навсегда заклеймившего его как Дитя предателя Камарильи. До сих пор, несмотря на все блага, коими одарила его Камарилья после объявления помолвки с Хинатой, князь общался с ним весьма осторожно и очень дозированно, предпочитая отдавать распоряжения через Хинату или своих упырей. Держал на расстоянии вытянутой руки. Он был уверен, что причина, по которой его не убили — близкое родство с князем, всего через поколение. Ля Круа не создавал себе Детей, Итачи был единственным, о ком Саске знал; выходит, и это была ложь. Какую грязную игру вел Ля Круа, понять не мог, но однозначно это все воняло просто отвратительно — и его против воли замазали в это дерьмо по самые уши. Получается, что Итачи тоже не знал. Не сразу узнал. Итачи думал, что он особенный вентру — смешно, Саске ведь думал так же о себе. А объяснение его уникальному дару оказалось до абсурда обыденным. Мозг упорно бился в попытках придумать хоть одну правдоподобную причину отсутствия у себя Дисциплин, присущих ласомбра, но не находил их. Саске остановился, рефлекторно прижав руку туда, где должно было заполошно биться сердце; ударов предсказуемо не было. Перед глазами плыло, как от удушья: он так старался держать себя в руках в кабинете при всех, так сдерживался и переключался на что угодно, чтобы не думать об Итачи, что теперь эмоции с удвоенной силой подкатывали к горлу; сгорбился, упершись рукой в стену, и тихо, зло зарычал, пытаясь заглушить рвущийся крик. Ярость, отчаяние, обида — вот какой вкус имела его любовь к брату. И все это его мертвое сердце не могло в себе уместить, разъедая глаза едким, соленым, совершенно неуместным. На плечо мягко опустилась чужая ладонь; он обернулся, встретившись взглядом с фиалковыми глазами абсолютно серьезного Суйгецу, и молча пошел следом, когда малкавиан коротко дернул головой в сторону, будто приглашая. Кабинетов в особняке было много. Почти все — пустые и обезличенные, лишенные атмосферы и большей части мебели, не считая кабинет Хинаты. В один такой стерильный, вычищенный от чужого присутствия, они и зашли, и Суйгецу устало рухнул в кресло, не глядя больше на него и не пытаясь ничего сказать. Саске опустился в соседнее кресло, подперев голову рукой, и тоже уставивлся в никуда, расфокусировав зрение; мысли волнами набегали друг на друга, не давая времени на обдумывание, но каждая причиняла почти физическую боль.  — Сложная партия, — Суйгецу тяжело вздохнул. Саске сосредоточился на словах Суйгецу, вспоминая, что он писал или говорил им. Началась новая партия, фигур больше, противник сложнее. Имел ли он в виду, что теперь на их сторону встал еще один оборотень, Шика и Темари… Итачи? Неужели проклятый безумный мозг Суйгецу уже тогда давал им подсказку?  — Суйгецу. Наш противник — Шабаш? — решив зайти издалека, пытаясь понять те сумасшедшие категории, которыми мыслил Суйгецу, спросил наугад, не особо рассчитывая на ответ. Тот будто застыл. Его взгляд был настолько потерянным, что были сомнения, слышал ли он вообще вопрос. Но бледные губы приоткрылись, и Суйгецу бесцветно сказал:  — Фигуры стоят на противоположной стороне. Значит, он прав. Они играют против Шабаша.  — А когда ты говорил про новые фигуры… Ты Итачи имел в виду? Малкавиан грустно улыбнулся, слабо помотав головой из стороны в сторону.  — Значит, оборотня? Кого-то же ты обозначил.  — Я… — у Суйгецу задрожала нижняя губа; Саске удивленно смотрел, как на выпученных глазах малкавиана выступает влага, скапливаясь у нижних век крупными каплями. — Я не знаю. Голоса… мучают. На щеках сверкнули мокрые дорожки, оставленные слезами, резко сорвавшимися с ресниц.  — Я устал. Очень устал, — признался Суйгецу, и Саске с ужасом наблюдал, как всегда безумный, Суйгецу вдруг ненадолго будто пришел в себя. — Не знать… Какое блаженство — не знать. Стало неловко, и Саске отвернулся; Суйгецу беззвучно плакал, неподвижно сидя в своем кресле. Ужасно, когда предает тело; но когда предает собственный разум… Не раз задавался вопросом, где закачивается безумие малкавиан и начинается Суйгецу, настоящий Суйгецу, когда-то бывший обычным смертным, чей разум оказался не в силах противостоять отравленной крови его клана. Поведение малкавиана настолько сильно отличалось от всего, что поддавалось хоть какой-то логике, что даже банальный анализ каждый раз давал разные результаты: иногда Саске верил, что Суйгецу гораздо более адекватен, чем кажется, а время от времени казалось, что он осознает свое сумасшествие и наслаждается им. Вот теперь — очевидно, что Суйгецу страдал от своего невольного подглядывания в будущее. И ведь он сам не мог трактовать то, что видел, выдавая тот же бессвязный бред, что копошился в его мозгу; потому так сложно было отделить очередное витиеватое высказывание без смысла от глубокого пророчества, дающего сразу несколько подсказок, как лучше поступить.  — Я не знаю, — Саске спрятал лицо в ладонях; противоречия разрывали на части. Часть его не хотела даже слушать возможное оправдание Итачи — ничто не изменит того факта, что брат его бросил. Сир его бросил. Намертво привязал к себе, держал его сердце в своих руках — и с силой швырнул на пол, оставив Саске подбирать осколки, чтобы хоть как-то существовать дальше, уже без него. Он заслуживал смерти. И раз Итачи жив до сих пор — он сам его убьет. Это будет справедливым возмездием за собственную сломанную жизнь. За предательство. Но было и другое. Как бы он не душил это, отрицать нельзя — когда Сакура описывала такой знакомый образ брата, внутри трепетало от тоски. Он скучал. Все эти годы — скучал и помнил; совсем не выпестованную боль, нет. Он помнил тяжелое загнанное дыхание у своего уха, когда брат, зажимая изо всех сил его рот, шептал, что нужно вести себя тихо, пока огромный белоснежный волк, весь в брызгах крови их матери, рыскал по спальне, бестолково принюхиваясь; Итачи прекрасно понимал, что плачущий Саске может выдать их обоих. Но не бросил. Помнил, как Итачи, сам еще ребенок, за руку привел его к Ля Круа, все время находясь впереди, как будто своим телом закрывал его. Дрожащим голосом говорил, что примет какие-то там условия только в случае, если Саске будет с ним. Не бросил. Помнил, как странно бледный Итачи впервые дал ему вкусить своей крови, делясь новообретенной силой, бегущей по его венам. А потом — снова. Оба раза брат с такой любовью и гордостью смотрел на него. Как сжимал его руку, утешая, что боль скоро пройдет — Объятия дались Саске трудно, но он выдержал, потому что Итачи был рядом. Проживал с ним каждую мучительную минуту умирания. Не бросил. Они через столько прошли вместе. Так почему?..  — Ты не знаешь о прошлом. Мои умы знают будущее. Должно быть иначе, — Саске отнял руки от лица и напоролся взглядом на лицо Суйгецу, неподвижно застывшее с широкой, жуткой улыбкой на лице; его глаза не улыбались, от того его оскал с заостренными зубами приобретал особенно пугающий вид. Как маска. Дорожки слез уже почти высохли на его щеках.  — Стоит узнать? — заранее понимая, что ответит Суйгецу, спросил скорее на автомате.  — Ты можешь узнать, — с нажимом произнес он. — Я не смогу забыть. И Суйгецу встал, неспешно приблизился, чуть прищурился — жуткая ухмылка исчезла с его лица так же неожиданно, как появилась, — и вдруг коснулся двумя пальцами его лба, обозначая мягкий, но ощутимый тычок. Саске отпрянул. Глаза тут же защипало. «В другой раз, Саске». Он встал, смаргивая; Суйгецу с интересом посмотрел на свою руку, как будто она жила отдельной жизнью. Так и замер, рассматривая свои тонкие пальцы с черными длинными ногтями, а Саске отступил, ничего не говоря, и вышел из кабинета; лбом чувствовал касание пальцев Суйгецу. Ощущение было интенсивным, непривычным, будоражащим целый ворох тщательно сдерживаемых переживаний; с трудом придав лицу нейтральное выражение, он достал телефон; палец замер над именем Сакуры. Это был порыв — узнать. Суйгецу, сам того не понимая, дал ему четкие инструкции, как действовать, но Саске, глядя на светящиеся буквы на дисплее, колебался. Он все еще не был готов. — Эй! Саске! От голоса Сая внутри пробрало отвращением. Он точно выбрал не лучшее время, чтобы благодарить или требовать благодарности: Саске был настолько сбит с толку, зол и растерян, что меньше всего хотелось держать себя в руках, или дышать гнилостным зловонием, исходившим от оборотня. Заставил себя снова сморгнуть непролитые слезы и выпрямился, нехотя поворачиваясь к застывшему в паре метров от него певчику, молча вздернув одну бровь.  — Надо поговорить, — недовольно буркнул Сай. Он не двигался и не реагировал, ожидая продолжения, а оборотень будто боролся с собой, растягивая полные, отвратительно женской формы губы в то ли улыбку, то ли оскал. К запаху гниющего мяса прибавился еще один, резкий и почти терпимый — спирт. Интересно, если оборотня с головой окунуть в спиртовой антисептик, вонь отобьет хотя бы на время, или этот запах идет изнутри их тел, выдавая истинную форму? Сам не заметил, как задумался над возможными вариантами это проверить, когда Сай, нахмурившись, посмотрел ему в глаза и неожиданно жестко и безапелляционно отчеканил:  — Не приближайся к Сакуре. Больше не смей ее трогать.  — Это — не твое дело, — холодно и ровно, с полным осознанием своей правоты. — Я не шучу. Еще раз увижу, что ты трешься рядом с ней — и никакие соглашения тебя не спасут. Я сочту это за вызов, ты понял? Этого не хватало для настоящей головной боли. Почему оборотень решил именно сейчас устроить ему истерику, он не знал, но все же гнев, звучавший в его голосе, подстегнул собственный; в другое время он бы просто проигнорировал. Но не сейчас.  — Вызов? — презрительно хмыкнул он, видя, как на лице Сая меняются сразу несколько эмоций — он читал его, как открытую книгу. — Что-ж, тогда можешь не ждать. Сай замер. Его рот скривился еще сильнее. Пожалуй, это было даже забавно. Не каждый день можно безнаказанно подергать тигра — или кто он там, — за хвост.  — Просто оставь Сакуру в покое. Я предупредил тебя.  — Нет. Глаза напротив вспыхнули золотом; пока Сай короткие секунды колебался, чтобы кинуться на него, Саске коротко, вложив всю силу Доминирования, на которую был способен, приказал:  — Замри. Тело оборотня напряженно застыло; Сай, бешено сверкая глазами, пытался перебороть его дисциплину, но тщетно; Саске ухмыльнулся.  — Я оставлю Сакуру в покое только тогда, когда она сама меня об этом попросит, — спокойно уведомил он дрожащего от ярости Сая. — Тебя это не касается.  — Еще как касается, — рыкнул он; черт, надо было ему еще запретить разговаривать. Или дышать. Было бы интересно. — Меня касается все, что связано с ней. И если ты, кровососущая тварь, решил, что она тебе вместо кормушки… Эти слова так сильно ударили по самолюбию, что Саске ощутил, как крутит внутренности от мерзкого, липкого ощущения. Этот кошак зарвался, залез на запретную территорию, и ему было глубоко наплевать, что там и как принято у оборотней — захотелось сделать так, чтобы ублюдок захлопнулся раз и навсегда. Он в три шага сократил расстояние между ними и с некоторым сложным удовольствием вдохнул исходящий от Сая смрад, без страха глядя в желтые глаза:  — Знаешь, как Сакура кончает? — тихо-тихо. Зрачки сузились в точку; глаза в ужасе округлились.  — Сначала поджимает пальцы на ногах, — медленно, смакуя бешенство, отчаяние и осознание на лице Сая, прошептал он. — Потом напрягает живот… Она почти не издает звуков. Ведет себя тихо. А после начинает мелко трястись, изнутри. Хотя, откуда тебе знать, правда? — ох, как он наслаждался сейчас. Сая буквально рвало на куски, так он старался преодолеть его приказ и вцепиться пальцами в его горло, так близко… — Ответь мне на один вопрос. Ты столько лет спал в одной постели с лучшей из женщин, и ни разу не коснулся ее — с тобой точно все в порядке?  — Уебище… — Сай тяжело, загнанно дышал, — ты… она не…  — И если ты решил, — почти в самое ухо, борясь с подкатывающими волнами тошноты и наплевав на то, как собственная человечность утекает сквозь пальцы, — что твои сопливые угрозы заставят меня отказаться от единственного луча света в этом треклятом мире, то ты обосрался. Ему не было страшно от слова совсем. Ни грамма. Смутное желание сцепиться с оборотнем, сразиться насмерть, в полную силу, проверяя границы своих возможностей, глушил здравый смысл: сейчас не время. Может быть, когда-нибудь, но не сейчас, когда враги повсюду и нет четкого понимания, кому можно верить; по злой иронии, как бы он не ненавидел этого смазливого певчика, был уверен — Сай не нападет со спины. Суйгецу появился из ниоткуда — малкавиан, не приближаясь к ним, медленно, пожалуй, слишком медленно, покачал головой. Саске проследил этот жест, отпрянул от оборотня и только хотел сказать, что думает о таких, как он — эгоистичных, самовлюбленных петухах, ошибочно полагавших, что море им по колено и все женщины должны выстилаться в ковровую дорожку у их ног, как слуха коснулся шум: кто-то бежал по коридору, стремительно приближаясь.  — Господин! — раздался голос Пола, и Саске перестал Доминировать, все же отойдя от Сая подальше, давая возможность оборотню тоже обернуться. — Господин, госпоже Хи!..  — Намерение не значит действие, — Суйгецу без удивления пресек упыря и вновь встретился с ним взглядом; он ощутил те же мурашки, что и в кабинете до этого. — Не знать грядущее — благо. Но прошлое… Крона начинается у корней, — мягко сказал он и направился за Полом, натянув всю ту же бестолковую, безумную улыбку на лицо. А Саске молча смотрел ему вслед, осмысливая услышанное. И вдруг решительно обратился к Саю:  — Я поговорю с Сакурой. Мне нужно знать, что сказал ей… — слова «мой брат» так и не сорвались с его языка, и он прикусил губу, через силу выпалив: — тот вампир. После этого — пусть решает сама. И Сай, нахмурившись, с явным неудовольствием, кивнул. По собственной воле.