Маскарад Вампиров: Противостояние.

— Тебе удобно? Скулы ныли от того, как плотно были сомкнуты зубы; красноречивый взгляд исподлобья заставил Изверга удовлетворенно кивнуть: — Превосходно. Тогда приступим к трапезе. Пульсирующие вокруг стены, покрытые глянцевой пленкой, влажно чавкнули, впуская внутрь странное существо на трех конечностях — живой кофейный столик, с подвешенной изнутри головой с распахнутым в немом крике ртом, приблизился к ней, подставляя под руку бокал, до зубастых краев наполненный кровью. Сросшаяся челюсть в качестве кубка — Хината не отрывала взгляда от Изверга, наигранно покачавшего головой: — Не стоит пренебрегать моим гостеприимством. Столик, не дождавшись, двинулся к Андрею, подставляясь под его руку так, чтобы второй кубок точно лег в его длинные пальцы — он с наслаждением отпил, продолжая играть с ней в гляделки. Стул под ней вздрогнул, когда она шевельнулась, и мгновенно подстроился под изгиб спины, кожей к коже — она слышала, как под ней надсадно дышат, как пульсирует кровь под живой плотью, надеясь, что это живое и дышащее хотя бы не может осознавать, что с ним происходит. Люстра опустилась чуть ниже, разбрызгивая грязно-желтый свет над столом с витиеватым рисунком — сращенные вместе куски кожи, украшенные татуировками разного цвета и содержания. — Возможно, у тебя другие предпочтения? Разум отказывался воспринимать окружающую ее обстановку — находясь с Андреем в кабинете дома Джованни, она верила, что это — худшее, что она могла видеть. Она очень, очень ошиблась. Не сводя с Андрея глаз, заметила боковым зрением, как столик начал отползать от него, а перевернутая голова, болтавшаяся, как мошонка, между тремя конечностями, посмотрела на нее выцветшими глазами, и рот едва заметно округлился, как если бы силился что-то сказать. Он сделал еще глоток, откинулся на спинку кресла и задумчиво потер подбородок длинными, похожими на лапки паука, пальцами: — Если ты продолжишь молчать, мы ни к чему не придем. О, ей было, что ему сказать. Более чем — никогда еще не замечала за собой знания такого количества изощренных ругательств, вспыхивающих в памяти, но ни одно из них не могло в полной мере передать, какой низкой мразью она его считает. — Мое предложение по обмену носферату на ласомбра больше не актуально, к сожалению, — на его темном шипастом лице промелькнула тень досады, — надежных слуг так трудно найти в наше время, не так ли? Она плотнее сжала губы. Он ухмыльнулся презрению на ее лице. — Впрочем, мое предложение примкнуть к нам все еще в силе, — беззаботно продолжил он; она сжала пальцы на мягких подлокотниках, тут же разжав — под одной из ладоней явственно ощущалась выпуклость, слишком похожая на сосок; смотреть туда, чтобы подтвердить жуткую догадку, не стала. — Думаю, ты уже сама смогла прийти к выводу, что Камарилья себя изжила. Я прав? Наблюдая за выражением ее лица, Андрей удовлетворенно улыбнулся, клацнув зубами о зубы бокала, отпив; длинный черный язык отвратительно прошелся по краям безгубого рта. — Твоя верность Ля Круа и Камарилье достойна восхищения, но будем откровенны — что ты получила взамен? Разве ты заслужила обвинения в предательстве? Ровно на мгновение у нее спала маска безразличия с лица — она не понимала, о чем он говорит. Какое обвинение в предательстве? Он выжил из ума? Хотя, это было очевидно — только больной на голову ублюдок мог сидеть в подобном интерьере, на живой и страдающей от боли мебели, попивая кровь из чужих челюстей, и наслаждаться существованием при этом. — Моя вина. Ты же еще не знаешь, — он притворно вздохнул, попытавшись изобразить сочувствие, но у него не вышло — он давно забыл, что это такое. — Сегодня утром на тебя объявили Кровавую Охоту. Вот так ваш доблестный князь отплатил тебе за верность. Это было настолько наглой ложью, что она едва не задохнулась от возмущения; выпестованная годами не-жизни сдержанность позволила минимизировать реакцию, но он все равно заметил, как дернулись ее брови и уголки губ, выдавая ее чувства. — Тебя обвинили в сговоре с Анархами против власти Камарильи, — медленно, смакуя каждое слово, наслаждаясь ее бессилием. Хината закрыла глаза, чтобы не видеть, как Андрей разглядывает ее. Раздевает взглядом, снимая с нее одежду, кожу, мышцы, обнажая скелет — уже наверняка зная, во что бы он ее превратил, чтобы она соответствовала его изуверскому чувству прекрасного. — Нет смысла защищать то, что себя уже изжило, — продолжал он, — Камарилья умрет очень скоро, с нашей помощью или без нее, но исход очевиден — и только тебе выбирать, потонуть вместе с ней или спастись. — Предлагаешь мне шлюпку? — процедила она, впиваясь в него бешеным взглядом; Зверь рвался через прутья ребер, выламывал грудную клетку в бессильном порыве размазать Андрея по стенам, взорвать ему голову, вскипятить прогорклую кровь в его венах… От напряжения, сменившегося резкой слабостью и болью в теле, безвольно обмякла в кресле, хватая ртом воздух; желеобразная субстанция, обвивавшая щупальцами ее грудь, начала дрожать и пульсировать. Андрей снисходительно улыбнулся: — Я предлагаю тебе собственный корабль. Шабаш этим и хорош — нет никаких правил. Она едва слышно рассмеялась. — Шабаш — это сборище уебков с искалеченной психикой и полным отсутствием морали, — медленно произнесла она, едва ворочая языком — штука на ее груди высасывала все силы. — Мораль всего лишь рудимент, не более. — Андрей щелкнул пальцами. Столик послушно заковылял в его сторону. — Зачем цепляться за человечность, не будучи человеком? — Ты когда-то им был, — мозг едва не сломался, когда она попыталась представить, каким человеком был Андрей, настолько это казалось абсурдным. — Люди когда-то тоже были глиной, но не особо про это вспоминают, — парировал он. — Есть эволюция. Пищевая цепь. Мы — на ее вершине. При жизни ты часто задумывалась о коровах, когда покупала себе бургер с говядиной? Или, может, тебя интересовали чувства рыбы, когда ты ела сашими? Как ее выловили, разлучили с семьей… — Не переворачивай мои слова, — она постаралась взять себя в руки. — Мы говорим о людях. — Которые, в свою очередь, являются пищей для нас, — он поставил опустевший бокал на столик. — Во многом я гораздо более человечен, чем ты. — Ты? — Хината рассмеялась уже громче, чувствуя, как силы медленно возвращаются. — Да, чувство юмора у тебя отличное, — рыкнула она, резко оборвав свой смех. — Люди убивают животных для еды, сдирают с них шкуры для собственной одежды, обивают их кожей диваны и салоны своих… все время забываю, как они называют эти колесницы. — Андрей длинным пальцем провел по столешнице, повторяя контур одной из татуировок. — Люди убивают себе подобных, когда хотят присвоить себе то, что им не принадлежит. А Камарилья ведет себя, как эти активисты с плакатами и в грязных джинсах, вереща про гуманное отношение, человечность и Маскарад. Запрещают неонатам делать последний глоток, хотя именно он самый сладкий. Почему Камарилья так трясется перед Диаблери и под страхом Окончательной смерти запрещает его? Да потому что это сборище древних, как фекалии мамонта, вампиров, и даже мысль, что за свое витэ придется сражаться — не на словах, не на бумаге, не прикрываясь молодняком, а по-настоящему, — приводит их в ужас. А когда появляются такие, как ты, — черный коготь ткнул в ее направлении, — они думают только о пользе для себя, после избавляясь, как от бракованного щенка в породистом помете. То, насколько его извращенная логика соотносилась с действительностью, пугало и злило. Дышать глубоко она не решалась, хоть это и было ей нужно, как никогда, чтобы успокоиться и не дать Зверю вызвать очередной припадок Безумия, который будет жестоко подавлен пульсирующим желе на ней. Вся эта комната, эта… обстановка — кишки на люстре, сосок на подлокотнике, татуировки на столе, — все будто кричало, что она сидит во внутренностях какой-то огромной твари, проглотившей их и по нелепой случайности не переварившей. Но она помнила этот анекдот, сейчас ставший совсем не смешным — даже если вас съели, у вас есть два выхода. — Если я соглашусь с тобой, — усмехнулась она, сама не веря, что произносит это вслух, — и приму твое предложение, допустим. Как ты поймешь, что это не уловка, чтобы освободиться от этого, — она опустила голову, тут же закрыв глаза, чтобы не видеть, как уродливое желе из неизвестно чего вибрирует на ее груди, — и убить тебя? — Никак, — просто сказал он. Ответ обескуражил. Она посмотрела на него, прищурившись, но по темному лицу, сохранившему сходство с человеческим лишь расположением глаз, носа и рта, понять что-либо было нельзя. — Никак? — тупо повторила она. — Никак, — подтвердил он. Захлестнувшая ее волна Безумия вымыла все мысли из головы; она не могла даже биться в бесполезных попытках освободиться, настолько плотно ее обхватывала плоть со всех сторон, высасывая из нее очередную вспышку Тауматургии, как остатки сока из смятого пакета, после чего опять обмякла, с трудом возвращаясь в сознание и фокусируя зрение. — Зверь имеет над тобой власть, потому что ты не принимаешь его, — нравоучительным тоном начал Андрей, когда понял, что она снова может слышать и соображать. — Пока ты отвергаешь свою истинную сущность, эта борьба не прекратится. Прими своего Зверя. Слейся с ним. Стань им. Это проще, чем может показаться. — Она слушала, опустив голову; сил поднять на него взгляд не было. — К слову, ни у кого из Шабаша приступов Безумия не бывает. Этим грешат только птенцы Камарильи, потому что вас изначально учат, что Зверь — враг. А он — это и есть вы. Настоящие. Вы боретесь с самими собой, цепляетесь за человечность, игнорируя сам факт того, что больше людьми не являетесь. Как люди не пытаются ползать рядом с дождевыми червями, чтобы сблизиться с ними, так и мы, вампиры, не должны руководствоваться человеческими принципами. По шороху одежды поняла, что Андрей встал, бесшумно направившись к выходу; с трудом проследив за ним, поняла, что ходит он очень плавно, слишком плавно для ходящего на двух ногах, но эта мысль быстро погасла в потоке других, стоило за ним сомкнуться пульсирующей плоти, словно он вошел в гигантскую вагину, скрывшись в ней. Омерзительно. Все, что она могла ощущать, помимо слабости — это омерзение. И омерзительней всего было то, что она задумывалась над его словами, несмотря на то, что считала его чудовищем, и все то, что он делал — чудовищным. За гранью добра и зла. Какой смысл ему врать ей, что на нее объявили Кровавую Охоту? Вряд ли он настолько наивен, что думал, будто этот факт заставит ее мгновенно переметнуться. Значит, есть два варианта — либо он врет, чтобы деморализовать ее, либо это правда. И оба варианта — абсурд. Больше всего раздражала неизвестность. Потеря контроля. Если на нее на самом деле открыли охоту, то Саске, Ино и Суйгецу в огромной опасности — потому что они часть ее семьи, а первое, куда пойдут желающие выслужиться перед князем — это их дом. Но в доме оборотни. И об этом Ля Круа не мог не подумать, значит… Нихера это, блять, не значит, она вообще не понимала, какая в этом логика. Попытки прийти к хоть какому-нибудь умозаключению натыкались на глухую стену тупости. Ей слишком сильно не хватало деталей, чтобы сложить этот пазл, а они точно где-то были — впервые она так сильно жалела, что не вникала во все хитросплетения интриг Камарильи, предпочитая выполнять поставленные перед собой задачи, не задавая лишних вопросов. И это упорное желание Андрея переманить ее — с одной стороны, понятно: тремера такой силы, как она, нужно еще поискать. Она даже не слышала о себе подобных. С другой — ни о каком доверии не может идти речи, по очевидным причинам. То, что он держит ее здесь без возможности выбраться и использовать дисциплины, можно трактовать по-разному, к тому же, про Диаблери вряд ли он упомянул просто так. И вот опять, полное отсутствие логики — почему просто не взять какого-нибудь верного подручного и не запустить к ней, пока она беспомощна и обездвижена, чтобы он спокойненько присвоил ее витэ? Зачем эти разговоры, объяснения, попытки открыть ей глаза на реальную суть вещей? Прошло мучительно много времени, прежде чем Андрей вернулся с крайне довольным выражением на уродливой морде: — Все складывается даже лучше, чем я мог предположить, — загадочно произнес он, усаживаясь на свой трон напротив нее. Она промолчала, выжидающе уставившись на него; рассказывать он не торопился. Как будто специально выводил ее. Чувствуя, что к горлу опять подкатывает, попыталась как можно мягче спросить: — О чем ты? — Ты голодна? — проигнорировал он вопрос. Снова пришлось стиснуть зубы, а тело наполнилось напряжением, от которого она уже успела избавиться; он играл с ней. Ему нравилось видеть, как она дергается от неизвестности, от его загадочного молчания, от собственных мыслей — и она выпалила: — Почему ты просто меня не убьешь? — Зачем? — равнодушно поинтересовался он. Очередной его вопрос, поставивший в тупик. Она замолкла, с удивлением его рассматривая — со временем его внешность даже перестала казаться отталкивающе мерзкой, — и, постаравшись собрать мысли в кучу, ответила: — Я не встану на вашу сторону. Вообще ни на чью не встану — если ты сказал правду и князь объявил на меня Охоту, ему же хуже. Но пока я жива, я и для тебя представляю угрозу — так устрани меня. Смысл держать меня здесь? Там уже знают, что ты меня похитил — с таким же успехом они могут считать, что я мертва. К тому же, амарант тоже о многом сказал — так сделай то, что планировал изначально. Учитывая твой возраст, вряд ли тебе интересно мое витэ, а вот если бы кто-то верный тебе забрал мою силу, это было бы выгодно… — Амарант? — вдруг заинтересовался Андрей, перебив ее. — Да, — раздраженно пояснила она, — я получила твое послание. Так чего ты тянешь? Избавься — и дело с концом. — Мое? — он был слишком спокоен, настолько, что она невольно осеклась. — У тебя неверные сведения. Я амарант тебе не посылал. — Ты, твои уроды, какая мне разница, — шикнула она, — я не… — Ты не поняла, — жестко перебил он. — Этой традиции несколько сотен лет, и я о ней знаю просто потому, что застал расцвет той эпохи, когда люди швырялись друг в друга перчатками, а вампиры прежде, чем совершить Диаблери, красивым жестом предупреждали об этом. Каиниты Шабаша в наше время менее элегантны, а все, кого можно было выпить, уже выпиты — так что Диаблери, скорее, большая удача при удобном стечении обстоятельств. И заранее предупреждать цель — значит, обречь попытку на провал еще до самой попытки. — Ты хочешь сказать… — Если ты получила амарант, то могу тебя заверить — Шабаш не имеет к этому отношения. Она задумалась; как-то это все не складывалось. Опять. — Последние ночи перед Геенной особенно интересны, — потянул Андрей, опять ее разглядывая, — теперь и мне любопытно, кто решил стряхнуть пыль со старой традиции. Хотя, у нас есть на примете один любитель древностей — ваш князь. — Бред, — выдохнула Хината, сразу же отметая эту идею. — Диаблери в Камарилье карается смертью. — Поэтому он так вцепился в Анкарский саркофаг и жаждет его открыть? — с улыбкой продолжил Андрей. — Только не говори, что ты тоже думаешь, будто там лежит Древний, — очень захотелось ударить себя по лицу, но руки, почти вживленные в тело кресла, остались неподвижны. — Я знаю одно — я не намерен это проверять, — в голосе Андрея вдруг послышались очень жесткие нотки. — Если это правда, и ваш идиот откроет его — то это положит начало концу света. Анкарский саркофаг нужно спрятать так далеко, чтобы никто и никогда больше его не нашел. Ключ от него уже спрятан. — Что помешает ему просто его расколоть? — парировала Хината, впервые ощутив, как меняется ход беседы и как она обретает контроль. — Ты этого не видел своими глазами, а я видела — Ля Круа одержим саркофагом. Точнее, его содержимым. То, что он еще не разбил его кувалдой, заслуга исключительно Бэккета, но сколько он еще сможет его сдерживать — вопрос. А если выяснится, что ключ утерян… — она многозначительно замолчала. И тут впервые за все время ее нахождения здесь задумался Андрей. — После уничтожения вашего логова, — продолжила Хината, — я должна была добыть для Ля Круа ключ. — А, отель, — Андрей рассеяно махнул рукой, — какое громкое слово — логово. Так, тренировочная площадка для неонатов. Возможно, ты даже оказала мне услугу, потому что последние были бездарностью. Стена за его спиной хрустнула, впуская в помещение еще одно творение Цимици — странная херь была похожа на гусеницу, с человеческими пальцами вместо ножек и глазами по всей поверхности спины, хаотично моргавшими: век у них не было, так что они утопали вглубь тела, после выпрыгивая назад. Выглядело тошнотворно. Андрей потянулся рукой и почти с любовью прикоснулся к мерзости, замерев на мгновение, после этого повернувшись к ней: — Прекрасные новости. Просто прекрасные. — Нашел того, кому можно подарить мое витэ? — хмыкнула она; страха не было вообще. Пока она не чувствовала от Андрея реальной угрозы, бояться его не получалось; даже обстановка начала казаться терпимой, а мысли о том, что плоть вокруг нее живая и, возможно, сознающая что-то, отошли на третий, если не на пятый план. — Нет, нашел Учиха Итачи, — он встал и выпрямился, почти доставая шипастой короной на своей башке до потолка. — А еще — твои друзья направились на твои поиски. И вот тут появился страх. Еще смутный, но он нарастал, по мере того, как Андрей улыбался все шире: — Как жаль, что не найдут. — Найдут, — упрямо выпалила она, тут же прикусив язык — будь проклята ее несдержанность! — Твой телефон, — он кивнул в ее сторону, — совсем в другом месте. И даже если они смогут, каким-то чудом, найти тебя здесь — будет уже поздно. — Ты бы давно меня убил, если бы собирался, — зло процедила Хината, ощущая, как опять внутренности завязываются в узел, а Зверь поднимает свою уродливую голову в ее груди, готовясь вот-вот снова кинуться на клетку из ее ребер всем весом. — Верно, — Андрей приблизился к ней и мягко положил свою длиннопалую руку ей на голову, — ты никогда не задумывалась, — пальцы резко сжались на ее волосах, вынуждая запрокинуть голову назад и посмотреть прямо в его желтые, нечеловеческие глаза, — сколько раз нужно впасть в Безумие, чтобы выгорели остатки человечности? И тут Хината впервые пожалела, что отказалась от предложенной им крови. Потому что у нее почти не оставалось моральных сил — она была голодна. Каждая вспышка Безумия стоила ей очень дорого, и та гадость, что пульсировала на ее груди, высасывая магию, становилась только больше, уже доставая нижними щупальцами до пола — когда она сюда попала, ракушка напоминала крупный медальон. — Я убью тебя, — пообещала она севшим, рычащим голосом, скатываясь в безумное бешенство — грудь проламывало болью от невозможности разорвать его голыми руками. — Я выберусь — и ты пожалеешь, что сразу меня не убил. Смех Андрея она слышала эхом, отдающимся в ушах, даже после того, как живая стена сомкнулась за ним, оставляя ее один на один со Зверем внутри нее. А из этой клетки был только выход — Окончательная смерть. И этот выход был замурован.