The Great Nothing

Грусть его почти не трогала — обходила стороной. Скука — да, но не грусть. Слишком уж сумасшедшим он был для неё. Однако редкие моменты одиночества, которые Эрнест сам себе устраивал, были теми минутами тоскливого ликования. — Можно? Его тягучий, лязгающий голос, хриплый от долгого молчания, призрачным эхом разлетелся под своды высоких потолков с невероятно красивыми росписями. — Да-да, сын мой, проходите. В поле зрения никого не видно, именно поэтому священник так приветлив — пока не видишь, с кем имеешь дело, надо быть как все. Когда знаешь — обязательное условие быть собой. Эрнест шагает вглубь храма, и его подкованные тяжёлые ботинки создают какой-то негармоничный шум в столь тихом месте. На лавочках сидят несколько человек, недобро, искоса поглядывая на пришедшего — в такой одежде только в бордель ходить. Шлюхой. Поэтому провожают мужчину осуждающими взглядами; кто-то особо набожный даже поспешил удалиться, чтобы не видеть. Ведь очень многое люди предпочитают игнорировать, так ведь? Священник слегка растерялся, увидев у алтаря диковатого на вид, будто собаками разорванного панка: в нём было всё неправильно, начиная с длинных до колен пепельных волос, разноцветных глаз и вообще внешнего вида, заканчивая поведением и глубоким, безразличным, понимающим всё дерьмо взглядом. Он здесь как нескладная мозаика в картинке. Не отсюда. Та самая лишняя деталь. — И что же… кхм, привело Вас сюда? — батюшка склонил голову, ожидая услышать что угодно, кроме правды. — Скука, — не соврал Эрнест, просто пожимая плечами. — Могу ли я поставить свечу? — Да, конечно, — служитель церкви, видимо, нервничал рядом с таким человеком. Не из-за его выбранного стиля жизни и даже не из-за мировоззрения. Он понимал, что тот видит его насквозь. Что он, священник, — склеенный. Из кусочков, как коллаж, весь состоит из чьих-то обрывков, в то время как пришлый носит в себе целые миры без надобности их кому-то объяснять. Священник боится таких людей — самодостаточных, цельных, со своими Вселенными. Которым нечего терять. И точно знает, что Эрнест этим откровенно наслаждается. — За кого или на что? — А за весь этот мир можно? А-то я в таких местах редко, знаете ли. — Тогда всех свечей во всех церквях не хватит, — смеётся батюшка, но тушуется под тяжёлым взглядом. — Свечу ставят за что-то конкретное. — Да Вы пессимист, батенька, — Эрнест смотрит насквозь, но не так, будто мужчина прозрачный, а именно в душу, хищнически, с холодной яростью и на дне разноцветных радужек плещется разочарование на пару с усталостью. — Мир вполне конкретен. Даже так далёкий от вас — духовный. — Если хотите — ставьте за мир, — поспешно согласился тот. — И Вы сразу же отказываетесь разговаривать со мной, — подметил длинноволосый, ухмыльнувшись. — А как же рассуждения о Боге? Что мне делать, если я пришёл именно за этим? О, не беспокойтесь, пастырь или как вас там, я не разбираюсь в чинах, я не посмею осуждать кого-либо или спорить с вашими взглядами. Я просто люблю рассуждать. — Признаться, — несмело отвечает тот, — я встречал… ну, подобных Вам, пропагандирующих анархию и хаос, а не любовь к Богу, ярых антагонистов веры, дикарей или же показушных революционеров, однако, по Вашим словам, Вы принимаете и не спорите с божьим словом. Поэтому я приятно удивлён. — Я не говорил, что я не пропагандирую чего-то подобного. — Эрнест, будто потеряв интерес, отворачивается к иконам, разглядывая. — И любовь пропагандировать надо всеобщую, а не к Богу, и именно в этом вся загвоздка. Почему я знаю это лучше вас? — и, хмыкнув на нервную паузу, вздыхает. — Это личное дело каждого, не мне судить. Просто я не тупой — вот моя проблема. — А разрешите узнать, зачем вы это делаете? — священник многозначительно кивнул на свечу в чужих руках, но спрашивает обратное. — Хаос и разрушение вовсе не принесут счастья. — У меня есть свои мотивы. Не Вам их судить. — И будет Откровение божье… — И новый мировой порядок. — Вы читали Библию? — Отчего не прочесть? Интересная вещь о том, как «надо и не надо». Все присутствующие исчезли, оставив их один на один. Повисшая тишина в холле казалась звенящей; наверное, никогда ещё служитель церкви так не нервничал. — И люди, которые творят зло… приближают пришествия Антихриста. — Всё-таки тихо выдавил из себя батюшка, опасливо заглядывая Эрнесту в глаза. — Ну почему же приближают? — как-то слишком спокойно говорит тот, зажигает свечку, шепчет молитву и ставит на свободное место. И только после этого продолжает. — Я уже здесь.