The Great Nothing

Эрнест, что называется, умело дирижирует парадом смерти. Это такое себе хобби – нарушать тишину ночи чьим-то пронзительным криком, а потом тихонько посмеиваться, будто ничего не произошло, будто всё так и надо. Просто жертва оказалась слаба и бесполезна. Порой днём можно услышать, как в уличной драке умирает кто-то из её зачинщиков. Кто-то не Эрнест. А сам длинноволосый собирает трофеи вроде ножей-бабочек, каких-нибудь пневматических пистолетов или прочей понтовой дребедени, которую продаёт по-дешёвке тупой шпане. Нет, его совесть абсолютно не грызёт, ведь он сам когда-то таким был. Не в его правилах воспитывать чужое поколение, когда своё было утеряно ещё лет так двадцать назад. По утрам, на рассвете особенно, обычно Эрнест сам корит себя за свои грехи, не кается, нет, но корит, оставляя на плечах и спине свежие царапины от собственных когтей – ему тяжело сдержаться, чтобы не окунуться с головой в собственное отчаянье и ненависть, потому что это чувство и движет им – оно даёт ему сил; оно же отбирает у него рассудок. На закате дня часто не ожидают подвоха. А мужчина, стряхивая кровь с лезвия скальпеля – позычено у брата или Харальда – он точно не помнит, но надо положить на место, пока не заметили – ведёт безразличным взглядом куда-то на горизонт, хотя смотрит куда дальше, намного дальше, так, что аж сам удивляется. Возможно, он видит то, чего не видят другие, возможно то, что не видел когда-то сам. Всё возможно, поэтому он просто зажмуривает глаза. Среди высоток ползут длинные тени-призраки, и он сам весь такой длинный и нескладный, угловатый, будто подростковое несовершенство ещё не переиграло; он не его брат, нет, он не прячется по углам толпы, он идёт чётко по центру, принимает на себя весь удар кроваво-оранжевого солнца, отбрасывая на земле мрачную сутулую тень. Такой же тёмный призрак его души, которые преследуют Некроманта по жизни – Эрнест научился их не замечать. Он вообще феерически научился игнорировать всё, вплоть до опасности. В их тандеме брат командир, а он – камикадзе, рвущийся на баррикады просто из-за желания поднять народ. Нередко в мелких бунтах с криками о революции замешан именно длинноволосый анархист. Нередко и лозунги были правильными, и чёрт знает, что вернее – прислушаться или же пройти мимо свободного человека? А свободного от чего?.. Стремление к свободе иссякло, когда Эрнест вдруг понял, что её по факту не существует. Это такая себе обёртка, манящая человека зацикленного или в навязанных рамках поклонятся ей, а, соответственно, и ему, не имеющему ничего общего с социумом и законами. Почему-то людей это так восхищает… Для Эрнеста это было открытие. Осознание. Однако не более чем рычаг манипуляции, хотя смутно он представлял себе правильность жизни в обществе, поэтому старательно избегал его. Именно поэтому, как в жертву такой невиданной твари как Свобода, периодически он дирижировал смертью, хотя та и сама знает, что нужно делать. Как росчерк, взмах палочки, лезвия ножей задают нужный ритм. Сердцу. Ты ведь воссоздал себе кумира? Хотел быть свободным? Именно поэтому Эрнест к утру истерически смеётся, вспарывая себе вены острыми отросшими ногтями – он ненавидит этот мир и себя в нём, ведь, кажется, родился впервые. Не тогда. Не там. А ещё брат со всезнающей рожей говорит верные вещи. И чёрт знает, может и это и так, просто трудно свободному человеку освободиться по-настоящему.