The Great Nothing

- Велико начинание, да кто поддержит старину Эрни будучи по самые гланды утопленными в собственной беспомощности? Кто скажет, что неправ и посмеет сказать это мне? Мне катастрофически не хватает таких смельчаков, - Эрнест замолкает на время, будто смакуя только что сказанное – взгляд устремляется куда-то вдаль, расфокусировавшись, а сам длинноволосый затягивает повисшую звонкую паузу. – Так вот, - встрепенувшись, наконец, говорит он, - безумие имеет оттенки. На почве стыда, ревности, страха или наоборот – неважно – его насыщенность зависит от глубины переживаемой проблемы. Дикая тоска или безумная радость? М? Яркость одинаковая. Также и с беспомощностью, какой-то замшелой брюзгливостью к каким-либо изменениям самого себя… Вот Вы можете себе представить ковёр? Такой затасканный, стоптанный ковёр с замысловатым повторяющимся рисунком? Вот это и есть общество. Другой ковёр новый, ты там даже ещё не ходил, другой рисунок, но… для тебя ковёр остаётся ковром, вот в чём загвоздка. И так по кругу, до конца, а его нет!.. И ты ломаешь себя ради… ради чего?.. Ты не ломаешься, но ломаешь, а выходит, что только что научился самоненависти – чтобы извести такую гниду с лица Земли. Ты ломаешь себя в надежде не сломаться окончательно, ведь не можешь себе этого позволить – слишком много пройдено, чтобы сдаваться. И так снова по чёртовому кругу!.. – Последние слова мужчина выкрикивает куда-то в сторону, в пустоту, через плечо, не как обычно выплёвывает, а с чувством, с отчаяньем. С безнадёгой. И смотрит теперь пронзительно, будто препарирует; взгляд острее скальпеля. – А знаешь, кто сильнее всех, а? – Эрнест говорит это так, словно вызов бросает. А ведь так оно и есть. – Сильнее всех сломанные люди; те, чьи жизни похожи на неправильно сросшийся перелом – по-своему, с ноющей болью, пугающе, системой и силой наружу. Той силой, которая приобретается с потерей чего-то. Такие люди ненормальные; они чужие в этом мире, всегда великие. Знаешь ведь, мы начинаем ползти к своим целям только полностью отчаявшись. Так рождаются те самые прозревшие, просветлённые; катарсис очищает… - Он поджимает сухие губы, снова погружаясь в свои мысли. – Но порой оно порождает таких, как я. Меня находят люди, не столько я их, сколько они меня. Жертва всегда находит своего палача, есть такая закономерность. Но почему-то люди путают тех, кто такой с рождения и тех, кто пережил… да много чего пережил. Я ведь не такой… Не такой же? Или… Да, впрочем, какая уже разница. Единственное, что я знаю точно, так это как мои внуки будут выгрызать себе место под солнцем на одной их моих могил. Либо же даже, если мне повезёт, будут убивать меня раз за разом, чтобы занять моё место. И я этого не хочу, но если так – я сам их так воспитаю – у меня нет родственников по крови, и никогда не будет. Я воспитаю монстров, псин, что ненавидят всё вокруг, но воспитаю так, чтобы невозможно было не восхищаться. Люди ведь так любят драму и каких-то неправильных, совсем-совсем не геройских героев. Придумывать. Знаешь, я знал много птиц с обрезанными крыльями, - уже спокойнее говорит Эрнест, нервно ёрзая на стуле для удобства, - и – представляешь? – ни одна из них и не собиралась летать. Видимо, мы совершенно не понимаем значимость наших возможностей. Понимаешь, я часть потерянного поколения, что живёт вот уже который век – а кажется, будто впервые – без еды, работы, денег… любви. Моя жизнь в моих руках, но почему-то больно полагать, что я выживу только благодаря этому. Мир, что ты делаешь со мной? С нами? Это я хочу спросить у социума, ибо они мастерски ломают чужие судьбы; люди не подозревают, как порождают своих ненавистников. Я часть пропащего поколения, та его сторона, которая не знает, как правильно, а делает – как научили. Я та грань, что красочно показывает жестокость и самоубийство. Моя жизнь – доказательство лишь неудачно сложившихся обстоятельств, неудачное рождение, повезло хоть с талантами… И не надо верить, что все люди равны с рождения, что у всех одинаковые таланты, качества!.. Наглая ложь! Кому-то повезло, а кому-то нет и в этом вся фишка. Кто-то бездарность, а кто-то на лету хватает, и этого не изменить, как бонусы в игре, и одинаковый набор у каждого только хромосом. И то исключительно по количеству. Но я изменю сей мир, незримо, потихоньку, меняю всё неудавшееся – такой себе санитар-падальщик. Зато я тот, кто наглядно показывает, как не стоит делать и одновременно пример – как можно, что нет таки пределов свободы. Потому что её нет. Пример такого хамства, от которого все текут. – Эрнест смолкает, будто устал. Прикрывает веки, откидываясь на спинку стула. – Я – пропавшее поколение, и я верю, что не всё ещё потеряно. Из заметок психолога-криминалиста: «Не признаётся, но и не отрицает своих поступков. Тонко ведёт диалог, умеет убеждать, полностью погружается в себя в моменты задумчивости. Поведение неадекватное, хотя это можно списать на повышенную эмоциональность. Следует за эмоциями и желаниями, которые могу расходиться с принципами. Отсюда выплывает вторая личность, что свидетельствует о расстройстве личности, повышенной активности, психологических травмах. Признаётся невменяемым, так как проявляются явные садистские наклонности при патологическом мазохизме, невозможность себя контролировать при приступах агрессии, нестабильное состояние» Приписка: «Я не считаю его методы правильными, но… он слишком победно улыбается, глядя на меня»