The Great Nothing

Солнечный диск застыл на дымке неба как приклеенный вот уже пять часов кряду. Механическое сердце отстучало около двадцати четырёх тысяч раз, прежде чем что-то изменилось вокруг: подул искусственный ветер; шелест пластмассовой травы; синтетическим запахом придорожных закусочных. Даже собственные лёгкие улавливают что-то родное в поддельности мира. Эрнест не спится – да какой там спать, когда с одной стороны повисло гробовое молчание городов, а с другой палит бесконечное солнце? Солнце ли? Он не уверен. Им рассказывают о великой войне на уроках истории – буквально впаивают информацию об этом в ещё неокрепший мозг – о том, как Земля пережила глобальное опустошение, о том, как люди, придя к общему знаменателю, единогласно стали восстанавливать всё по новой – ведь надо же где-то жить? – в наглую и очень бестолково умалчивая подробности об Опустошении. Почему-то всем кажется, что ни у кого нет вопросов по этому поводу, хотя на деле каждый второй об этом думает… Им втирают, что Земля жива – вон же Солнце! – что планета восстановлена едва на треть за счёт развитых городов, однако Эрнест не верит этому, упорно считая, что они даже не земляне уже. Люди, но не земляне. Эрнест смотрит на горизонт – сотый этаж, а под низом пустота, утопающая в пыли нижних технически-обслуживающихся уровней, где, как утверждают, никто нормальный кроме насекомых не живёт. Эрнест смотрит и видит человека, там, за, казалось, бесконечной, а по факту – заканчивающейся километрах в десяти – материей этакого купола, служившего атмосферой и поводом для романов давних-давних фантастов. Человек смотрит в ответ всегда, будто знает, что его кто-то замечает; всегда машет рукой. Странный малый. Эрнест не понимает, как можно дышать по ту сторону. Эрнест никогда не выходил за пределы города, даже на самый край, но ради того, чтобы дотронуться ладонями к шершавым рукам незнакомца согласен на риск. А тот тянет за собой – ненавязчиво, легонько, будто манит – отступает на шаг от разделяющей их водянистой перегородки; улыбается – уголками рта с болячками, а глаза холодные, жестокие. Эрнест и Незнакомец как две капли, вот прямо не отличить, разве только у первого глаза разноцветные, а так… Эрнесту слишком любопытно, чтобы обращать внимание на страх, дрожащий под коленями. Мир по ту сторону… не такой. Совсем не тот, каким его преподносили и как вообще представлял сам Эрнест. Сложно сказать, чему больше он удивился: тому, что не было никаких следов апокалипсиса или же с невесёлым ликование тому, как здорово продвинулась наука. Город вокруг отличался: нет роботов, нет гигантских «умных» небоскрёбов, нет ничего вообще, только есть люди, машины, электричество… которое, по рассказам Знатоков, убрали из использования уже почти век. И Эрнест задыхается от всего этого: не понимает, даже не верит как-то… Он знал, что всё вокруг – обман, но… Незнакомец улыбается. А второй начинает реально задыхаться: воздух воняет не засоренными фильтрами, а песчаными барханами, озоном, удушливым знойным днём, расплавленным асфальтом, неизвестного происхождения едкий запах клея, дыма, свежих булочек и ещё много чем, отчего Эрнест с упоением и ужасом думает, что как-то так и должна пахнуть свобода. Как-то так, по-настоящему, живо. Что искусственный мир лишь… эксперимент? Незнакомец кивает его догадке. Перед глазами плывёт, механическое сердце пропускает пару ударов, сбиваясь с ритма, а полнота запахов будто разъедает лёгкие изнутри. Эрнест умирает. Так вот чем он должен был расплатиться за правду…. И, кажется, он даже счастлив.