The Great Nothing

Дом Эрнеста — не его крепость, не приют бездомных и даже не место, куда хочется вернуться, однако когда там собираются все его друзья, то невольно становится… теплее, что ли? Тесно, шумно, кто-то уже ругается на повышенных тонах, куда вешать чёртову гирлянду; уже распотрошили все коробки с украшениями; Ася и Ханна лепят новые. Эрнест не при делах. Он только лениво свернулся в своём продавленном кресле, с ногами усевшись, наблюдая за всем этим бедламом, и даже ни намёка не выказывает на то, чтобы помочь или вмешаться. Он смотрит, как ругается Эйнлистн с Клариссой, потому что никто не хочет готовить, пока Макс тихонечко и увлечённо крошит в тазик салат. Наблюдает за девчонками, как они, обмотанные соплями от горячего клея, то хихикают, то откровенно ржут с чего-то, лепят новогодние веночки. Переводит взгляд на хмурого Харальда, которого заставили лазить по стремянке и развешивать дождик под потолком. И все, все здесь достаточно ленивы, чтобы бросить украшение домика в лесу на половине, но почему-то, с психами, с матами, с вызовом и смехом продолжают, даже самые суровые личности вроде бравых вояк или унылых, злых учёных. Нету только Некроманта, но тот придёт без пяти двенадцать тридцать первого — нет, не в виде Деда Мороза и тем более без подарков — однако он вернётся ради того, чтобы новый год встретить с остальными. У Эрнеста смешанные чувства на счёт всего этого бардака, и когда Ася, тяжело вздохнув, подходит к нему с просьбой найти ёлку и игрушки к ней, а вообще стоило бы присоединиться к общему помешательству, ведь без него - не то, у парня появляется ощущение правильности происходящего. Эрнесту не то чтобы лень — ему просто не хочется уходить в одиночестве — но он берёт топор и тащится к молоденькому лесу за маленькой, лёгкой ёлкой. Вскользь он думает, что простоит она у него до лета, а обсыплется и то раньше, и что убирать будет только случайно наведавшаяся к нему Ханна. По пути парень думает, что было бы неплохо, если б шум-гам у него дома не прекращался, хотя это утомляет всех кроме него с Ханной. Чтобы до самого праздника они сидели все вместе, по пьяни орали песни, даже те, у кого нет слуха, и кто не умеет петь; чтобы они сидели до утра, а потом уснули кто, как и с кем сидел. Что это был бы один из лучших Новых годов в его жизни. Пусть даже там собрались и не совсем приятные ему кадры типа забредшей Клариссы или бесполезного Макса. Брета они решили не тащить, и Эрнест безгранично этому рад, хотя наверняка не из-за него, а просто, чтоб новичку психику не портить. Тревожные мысли о том, что он сейчас вернётся, а дома — пусто, каким-то отвратительным комком роятся; Эрнест хочет и не хочет одновременно быть в одиночестве. Точней, дом его для размышлений, место, куда он приносит свои тайные переживания, совсем не предназначен для веселья; там всё пропитано давящей атмосферой депрессии, однако он поражается, как остальные этого не замечают. Провалившись по колено в сугроб, Эрнест остаток пути волоком тащил бедное деревце, чтоб, когда зашёл, с недовольным шипением стряхнуть снег, пару поломанных веток, ветки из волос, полезть ещё на чердак за игрушками. А стоит спуститься — половина — которая влезла — столпилась на кухне, напав на яростно защищающего свои салаты Макса, который с воплями пытался отобрать уже нарезанные продукты из лап проголодавшихся гостей. Когда Ася, чуть ли не ползком, явилась из толпы, то сразу вручила съедобный трофей Ханне и невозмутимо поделилась с хозяином дома половиной своей добытой порции. — Тебе лишь бы пожрать, — заметил Эрнест, хотя имел ввиду эти незначительные знаки внимания. Вообще, это показалось милым, о чём он и сообщил. Ханна подхватила. И пусть он с Асей не настолько близки, как она с подругой, пусть он и злится на неё за… многое, но почему-то ужасно рад видеть её здесь. Кажется, она догадалась, отчего прям глаза на мокром месте. — Плач, детка, — рассмеялся Эрнест, — мы любим чужие слёзы. Нужно же прощать всех в Новом году, да? Только тех, кто важен. Эрнест смотрит на криво повешенную гирлянду в коридоре, на обрезки всяких поделок, на, так и не уменьшившийся срач в доме, откуда-то сверху доносятся отголоски ругни, и он думает, что так правильно, как-то так оно и должно быть каждый год. И это даже не в идеале.