The Great Nothing

Мне говорят, что я несерьёзен. Вообще не представляя, кто или что перед ними — говорят слишком наиграно для роли слишком взрослых. С таким усердием, глубиной, пытаясь доказать, что они правее левых. Завидуйте, господа, вы сами выбирали себе путь. Мне говорят, что я странный. А не странно ли ваше зацикленное мышление да вечный страх перед остальными? Я не осуждаю, всего лишь мыслю иначе. Настолько, насколько позволяет больная фантазия со всеми её вывертами и трещинами, годовыми кольцами, как змея, оплетая память. О, вам не понять. И не стоит. Я курю не только сигареты, а пью — не всегда алкоголь. Сок и вода, мартини с химической дрянью. Обыденно. Мне говорят, что я убиваю себя, но нет, дорогие, убиваю я вас, раз уж вы тратите своё время, свои мысли с силами на меня. Иронично, правда? Когда я улыбаюсь, люди ко мне тянутся — не знаю почему. Улыбка, говорят, искренняя. Смеюсь по-настоящему я редко, улыбаюсь — про себя, где-то наедине с природой. Она и Вселенная — единственные прекрасные женщины, которых хочется уважать и, нет, не боготворить — почему люди всегда пытаются вознести в идолы всё непонятное? — а беречь. С которыми хорошо. Им я всегда тепло улыбаюсь. Мне говорят, что от меня веет опасностью и каким-то холодком, будто сквозняк — сразу не заметишь. Возможно. Я, знаете ли, всегда знаю, что вы обо мне думаете, поверьте, а кто владеет информацией — тот владеет миром, разве нет? С вами скучно, а когда мне скучно, вам за мной не угнаться — да, неудивительно, что вы чувствуете мою злость. Она… поглощающая. Закрываю глаза. На меня орут за жестокое убийство — всё-таки есть моралисты в нашей компании. Усмехаюсь, наблюдая из-под ресниц одним глазом за суетой — смешно. Забавно. Заебали уже. Забыли разве, что убиваю я только тех, кого можно? Откровенный мусор. Да, даже в мусоре есть потенциал, его также можно развивать, поднимать, но есть ли в этом смысл, когда тот так безответственно губился годами? Сомневаюсь, что человек всё осознает и пойдёт на поправку. Он осознает и пойдёт, повесится. Меня откровенно боятся, а тех, кто скрывает это, я чую, вижу за километр, как животное ощущаю его трепет, и мне нравится, потому, что все животные любят играться. Я же не виноват, что вы не можете себя защитить. Мне говорят, мол, ты такой эмоциональный, смотри не перегори к финалу, а я ничего не чувствую. Вообще. Мне никто и ничего не нужно, и почему-то у меня у всё есть. Есть друзья, есть деньги, есть жизнь и едва ли цель. Неплохо для послужного списка несостоявшихся судов, полного набора психических расстройств с клеймом «смертник» и безграничной ненавистью — смешно — к себе. Разве так оно должно работать? Это ваше «И каждому здесь по делам воздастся»? А? Я безумно рад, благодарен за всё и всех; за то, что друзья со мной; за внимание и время, но… Почему же мне так тоскливо? Наверное, потому, что счастье обычно недолгое. На моём месте записка — брат поймёт. Брат всегда понимал. Брат — созвучно с Бог, и плевать, что только мне. У меня мало времени, а, нет, оно вышло. Чувствую длинные пальцы брата — совсем как мои — у себя глубоко в глотке, а сильная хватка заботливо держит волосы. Меня рвёт всем выжратым до этого, и там ни кусочка еды — только самопальная химия да виски. Улыбаюсь. Вон так искренне, как Вселенной, а он, гнида, по лицу бьёт. Мне говорят, что я крутой, а я всего лишь пожимаю плечами и закидываюсь таблетками с мыслью, что из этой тьмы меня кто-нибудь, да спасёт. Ну, хотя бы для того, чтобы плюнуть в рожу. И я буду искренне благодарен.