The Great Nothing

— Знаешь, моя история начинается не с начала или какого-нибудь конца, давшего исходный толчок, а прямо с середины. Буквально. — Эрнест вальяжно сидит в кресле напротив камина, поглядывая то в огонь, то на яркие абстрактные, кислотно-ядовитые картины по стенам. Его глаза, как и в молодости, блестят чертячьим азартом. — Как будто ты проснулся с амнезией где-то в кровавой ванне, и ни черта не понимаешь. Рядом валяется трупешник с перерезанными венами, в твоих руках плафон от люстры, а на кухне стоит лошадь с мольбертом — когда совсем несопоставимые вещи являются частью твоей повседневности. И, к слову, их не всегда даже стоит связывать. — Так а… Как Вы тогда пришли к такому успеху? — молодой журналист сделал пометку в блокнот. Сразу видно, что новенький, возможно стажёр, постоянно нервозно ёрзает на стуле. Волнуется. Эрнесту сорок девять, и он, признаться, искренне удивлён, что дожил до такого почётного возраста. Ему стареть не впервой, просто впервые с таким образом жизни да и в целом прошлом, смог влиться в общий строй общества, выкупить приглянувшуюся уже давненько квартиру в небоскрёбе, и без проблем зарабатывать деньги. Не так — он крайне удивлён, что ему мир простил всё, в чём он себя не совершенно не винит. Неужели всё-таки он добился этой блядской гармонии? Он так умеет, да? — Наверное, наработки из прошлых жизней, — пожал плечами мужчина, отпивая немного виски. Он прищурился. — А Вы, надо полагать, не на лучшем счету у руководства. — И на недоумённый взгляд поясняет. — Очевидно, что Вы — стажёр, хотя стажируетесь уже не первый раз, судя по уверенному диалогу, поведению, вопросам. К влиятельным людям стажёров не посылают, если только редактор не идиот или если не хотят, чтобы новичок провалился. Мой вклад в вашу… что у вас там, я забыл? Журнал? Погоды не сделает, а тебя за ошибки просто выгонят с работы. Подумай, кто из твоего окружения под тебя копает. Возможно, тебе там не рады. Журналист только подобрал челюсть. — Откуда…? — При желании я узнаю о тебе всё — ты сам мне расскажешь, — хитро говорит Эрнест. Уже сереет, и на высоте пятидесятого этажа это по-особенному красиво. — Твоё поведение, речь, жесты… почерк. Я уже знаю о тебе достаточно, но нет, мне нет до этого никакого дела даже если захочешь мне что-то рассказать личное — меня частенько называли беспринципной, безответственной тварью, и были правы. — Он косится на побледневшего от волнения паренька. — Ты ж читал мою биографию? Тот быстро кивает, чуть краснея. — А я вот нет. Даже без понятия, что обо мне пишут. Ну так вот… а что, собственно, вообще пишут-то? Журналист замялся. — Ну, что Вы… — Эрнест. Просто Эрнест. Можно старина Эрни, но это длинно, и на «ты». — Хорошо. Пишут, что ты очень многогранная личность с оригинальными идеями, не без приводов в суд, но те ни разу не подтвердились, и стойкими жизненными позициями. — Во как, — Эрнест кивнул, типа, неплохо, неплохо. — Но… я искал ещё, подготовился, и… — Погоди-погоди, — мужчина поставил виски, поворачиваясь к парню и аж перевешиваясь через подлокотник, — ты что, мой фанат? — он смотрел несколько секунд, а потом разразился громким гиеновым смехом, от которого почему-то стало жутко, даже мурашки побежали. — Прости, я много шучу у себя в голове, — со смехом говорит Эрнест. — Но впервые встречаю своего фаната. Ну-ну. — В общем я… знаю, кто ты. — Да ну? Это было сказано таким коварным тоном, что бедный юноша посерел — от Эрнеста можно ожидать чего угодно в равной степени. Глаза последнего загорелись интересом; отблески пламени окрашивают с такого ракурса почти бесцветный глаз в оранжево-розовый. — Ты знаешь только то, что я не скрываю, — вкрадчиво говорит он, и на тонких губах змеится та самая улыбка. — А хочешь узнать больше? У журналиста ощущение, будто он с Дьяволом сделку сейчас заключает; что сам пришёл в логово паука, и действительно — белые волосы, которые, наверное, по земле должны волочиться, стекают по спинке кресла, окутывают хозяина серебристой паутиной и кажется, будто эти тонкие нити везде; ты в ловушке, но пока ещё не осознаёшь этого. — Пожалуй, откажусь. Парень понимает, что играть в игры с этим типом — заведомо проиграть, поэтому сейчас самое верное решение будет уйти. Сбежать, как делают все остальные. Как подсказывает инстинкт самосохранения. Он кидает нервный взгляд на Эрнеста — тот улыбается заговорщески, испытующе, уже знает, что будет дальше. Однако если он предоставит подробную информацию, его повысят, как обещал начальник, а то есть… — Нет, — мотает головой юноша, закусив губу — сейчас ускользает его карьера, но неизвестно, к чему может привести этот разговор. — Не хочу. — Ну ты хотя бы смелый, — одобряет Эрнест, закурив. — Бля, и когда, как обещают на пачках, мои лёгкие сгниют, а? Мне интересно на это посмотреть. — Разве после такого Вы… ты сможешь смотреть? — Конечно. И меня радует, что ты не спрашиваешь, как можно не бояться смерти. — Ну, я ведь читал твою биографию, — смущённо улыбается стажёр. Эрнест скалится в ответ — уже не так, чуть иначе. Чуть более ласково. Парень читал, что у Эрнеста нет возраста. В двадцать семь его путали с семнадцатилетним, а когда тот глубоко задумывался — со стариком. Вот и сейчас ему нельзя дать почти полтинник — он всё такой же двадцатисемилетний сорвиголова; тот самый сумасшедший парень, который лихо лез под пули и под кого-то; тот, кто стоит десятка шлюх, пятерых спецназовцев и одного ниндзя — по якобы цитате его брата; тот, чья личность распадается на множество других личностей как бьются осколки зеркал. Даже морщинки не портят лицо. Ни капли. — Тогда безвозмездно я разрешаю задать мне три любых вопроса. Без ограничений. Пошлых, личных, обидных — любых. Обещаю, что безвозмездно. Про это он тоже читал. Эрнест не обещает ничего, но никогда не нарушает своё слово. — Тогда… — стажёр полистал блокнот. — Дай сюда. Блокнот полетел в огонь тут же, как только оказался в чужих руках. Журналист оторопело открыл рот, так и не сумев высказать негодование сразу. На секунду наивная неуверенность сменилась гневным возмущением, но Эрнест в закатном мареве выглядит инфернально, жутко-притягательно, как полотна Босха при детальном рассмотрении, как лики святых с икон где-то посреди заброшенной церквушки. Такой себе божок этого мира, поэтому парень проглотил свою раздосадованную тираду, и, видимо, правильно сделал. Лишил второго повода для насмешки. — Задавай только те вопросы, которые интересуют тебя, а не редактора. Я, знаешь ли, люблю своих фанатов. — Хорошо. Тогда что есть любовь? Вот для тебя. Как понятие и любил ли ты кого-нибудь в своей жизни? — сославшись на не радужную биографию, решился журналист. — С козырей зашёл, — хмыкнул Эрнест. — Мне этот вопрос уже столько раз задавали, что я даже уже не знаю, как оригинально ответить на этот раз. — Он раскинулся в кресле, глубоко задумавшись. — Как понятие — прекрасное чувство. Обычное, стандартное, но прекрасное. С точки зрения менее возвышенного — болезненная привязанность, одержимость, болезнь, которая мешает думать. Так бы сказала Ася. Я же скажу тоже самое с правкой — мания кем-то или чем-то, при правильном использовании способная стать оружием. Как люди рьяно лезли убивать ради любви или как доказывать начали друг другу, кто возлюбил больше, а? — он снова лыбится, на этот раз чисто дежурно. — Вот теперь подумай — тот, кто мыслит такими категориями, мог полюбить кого-то? — ждёт пару секунд, отвечая. — Мог. Я же не всегда был таким. Только у нас совсем другое понимание этого. Доверие — вот самое ценное. Поэтому теперь не люблю. Будешь предан — будешь предан. У Эрнеста монолог получался текучим, усыпляющим. Юноша и не ожидал от него откровений — да, впрочем, действительно, что можно ещё сказать на такой глупый вопрос? — однако тот сильно ушёл в себя, разговаривая на автомате, как умеет. — Как тебя зовут? — вдруг интересуется Эрнест. Они общаются уже минут сорок, и только сейчас он соизволил спросить. В какой-то степени это было даже обидно. — Максим, — тихо говорит стажёр. Ему показалось, или у Эрнеста что-то вроде судороги по лицу было? Но тот тут же расплылся в тёплой улыбке — вспомнил что-то. — Пусть будет так. Максим. Задавай следующий вопрос. — А… каким был тот человек, которого ты любил? У Эрнеста обычно всё на лице написано, и мечтательность, с которой он прикрывает глаза, несколько расслабляет. — О, это был искренний и весёлый, полный надежд и идей мальчик. Несколько капризный, но от этого ещё более живой, он несколько раз сбегал из дома, чтобы со мной встретится. Ему хотелось нового, он был жадный к знаниям, быстро схватывал, стремился показать всем свои работы. Он был таким очаровательным малым. Болтливым, но при этом стеснительным. Внимательным. Трогательным. Он был прекрасен. Максим ждёт продолжение, а Эрнест снова погрузился в свои мысли. Его не хотелось торопить. — Он был… живым, — с придыханием говорит мужчина, тянется к стакану, отпивает. Смотрит на Максима. — Вот его звали Эрнест, и этот его вариант я искренне любил. Звучит это жутко. Максим знал, на что идёт, вот только правдивых ответов не ожидал. В конце концов, как бы Эрнест не заявлял, что никогда не врёт, различить правду и ложь в его словах и поступках просто так невозможно. Парень неуютно поёжился. — И последний, не менее глупый вопрос… — скомкано продолжил он, но Эрнест перебил. — Глупый? — переспросил он. И расхохотался. — Ну почему ко мне присылают таких вот тряпок, которые обыкновенные вопросы глупыми называют? Которые не могут сформулировать ни своё отношение к жизни, ни ко мне, ни к работе и понятия не имеют, чего хотят? Что ж за карма-то такая? Было бы интересней, если б ты попытался дерзить мне, открыл там с ноги дверь… — мужчина снова наклоняется к Максиму, и теперь от того веселья и следа нет. — Твои вопросы обычны, и ты — обычный, и это нормально. Я не жду чего-то сверхъестественного — я же сказал, что вижу тебя насквозь — мне банально скучно, но раз так, то пусть так и будет. Не пытайся угодить мне, как подумал — не сработает. Знаешь, сколько таких, как ты? Я уже устал от этого дерьма. Эрнест смягчился, улыбнулся, и всё приобрело такой вид, будто ничего не менялось. Отблески огня расчерчивали мужчину яркими вспышками, и атмосфера успокаивающего тепла обманчиво-приторно оплела Максима как коконом. — Твой последний вопрос, — просит Эрнест. Он заметно утомился от этого разговора, именно от его неспешности, банальности, бесцветности. Возможности погрузиться в себя. — Я могу сходить в ванную? Эрнест аж обернулся. Распахнул такие удивительные разноцветные глаза, непонимающе моргнув. Максим самодовольно хмыкнул. — Прямо и налево, — отвечает хозяин квартиры. До него дошло и — о, да! — он доволен. Вот сейчас он точно доволен. Максим кивает. А когда выходит — судорожно выдыхает. На самом деле он до последнего соображал, как сбежать, ибо понимал — добром может не кончится. Раз Эрнест ненавязчиво навязал расспрашивать о себе, значит, у него есть какие-то планы него, Максима, а то есть, по окончанию третьего вопроса о нём могло произойти что угодно. Ведь Эрнест не сказал, что ничего не сделает. Он сказал, что это безвозмездно, то есть, бесплатно, а вот про безопасность или репутацию журналиста ни словом. А значит самый реальный вариант был удивить. Что, собственно, Максим и сделал, чем был очень горд. Удивить социопата повидавшего виды — пусть и таким тупым способом — особый пунктик в списке достижений. Честно, Максим не знает, почему он сказал именно ванную, а не туалет, но это уже неважно. Дрожащими от нервов руками он шарит по стенке в поисках выключателя. Щёлк. Железный запах вдарил в нос, а рядом с ванной — как и рассказывал Эрнест — труп с перерезанными венами. Возможно, на кухне и лошадь с мольбертом стоит, журналист не знает и знать не хочет; у него внутри всё холодеет, а сердце, сделав кульбит, обрывается куда-то в живот. Он пятится на деревянных ногах назад, врезавшись вдруг в стоящего позади Эрнеста. Тот улыбается. — Я же говорил, — весело разводит руками он, — сплошное безумие.