The Great Nothing

С щелчком пальцев что-то изменилось. Резко, будто переломилось пополам. Эрнест заторможено пялится перед собой — такого быть не может. Нет. Не может, честно. Он больше не щёлкает пальцами. Поднимает глаза на исписанную сотнями надписей стену: «В Раю искусства не будет!» — гласит она. Эрнест кривится — не это он хотел услышать. Через эти стены общалось не одно поколение, не одно поколение всегда отвечает. Ему иногда кажется, что она, стена эта, действительно проносит послания сквозь время, потому, что стоит задать вопрос — тебе обязательно ответят. Но когда кажется — креститься надо, так ведь? Эрнест периодически сам отвечал на некоторые. Надписи змеятся, ползут, налезают друг на друга, перекрывают старые, но есть несколько выцарапанных гвоздём — как константы, неизменные истины в несколько слов. Эта — почему-то одна из таких. Внутри неприятно тянет сквозняком — метафора забавляет Эрнеста, он даже выдавливает из себя улыбку, мол, ха-ха, сам придумал, сам посмеялся. Как всегда, впрочем. Изменения лишь для него. Такое можно заметить в мире, когда кто-то рождается или умирает — равноценные категории; не изменилось ничего для всех и… всех, только лично для Эрнеста. Текст на стене роится множеством голосов; Эрнест закрывает глаза, чтоб их не слышать. «… и вместо тебя уже другие стоят в ряду». — Нет, — хрипло выдыхает Эрнест, — они все — это я один. «В этом городе Бог поёт мои песни» — стоит приоткрыть веко. Да они издеваются. У стены есть характер. Сейчас вот, допустим, ехидный. Эрнесту и так паршиво, а тут кусок кирпичной кладки ему рассказывает о… а, впрочем, он сам сюда пришёл. Именно за этим. Послушать, что же скажет ему кусок кирпичной кладки. Что-то изменившееся холодком колет где-то в груди; Эрнест сильней кутается в плащ. Обходит стену по кругу, будто там может появиться новая надпись. «Твоя любовь — вода». О, это писал брат. Перед тем, как утопил Эрнеста в речке. Вообще, все надписи тут — подозревает он — их с Некромантом творчество, просто они не помнят. Все воплощения всех людей здесь — это они. Разные лица, а итог один. Какими бы они ни были — они это они, так было всегда. Всё равно всё одинаковое. Всё равно всё сводится к одному, и как бы Эрнеста это не не устраивало, тут он вынужден согласиться — смерть штука неизбежная и порядком скучная. Ровно до это момента. Такое ощущение всегда, когда умирает брат. Эрнест знает — поэтому не переживает — что они обязательно встретятся, что они связаны навсегда, что сколько бы не враждовали, их судьба-злодейка так просто в покое не оставит. Они теперь будут едва ли не вечно колесить в колесе Сансары просто потому, что иначе уже неинтересно будет. И вот это чувство… когда ёкнуло в сердце. Эрнест остался один. Перманентная уверенность плавно превращалась в первобытный ужас. В этот раз всё совсем по-другому. Что-то не так. Их… разделили. К бесстрашному, бесбашенному Эрнесту применять слово «страх» — неподходяще, однако это одна из его слабых опор. И она рушится. Уже. Разрушилась. Эрнест берёт гвоздь, почему-то совершенно уверенный в том, что больше дополнять их наскальную летопись будет некому, размашисто царапает: «Да будет так.» Насколько хватает сил. А потом плетётся осознавать своё одиночество. Их вечную вражду, к которой он так привык, что без неё теряется вообще хоть какой-то смысл ему жить дальше. Как будто важная ниточка их истории вдруг оборвалась за ненадобностью, и всё. Всё. Когда Эрнест в каком-то баре встречает своего отца, то только нервно хихикает — одно дело, быть всемогущим в глазах беспомощных людей, другое — когда рядом с тобой заёбанный ангел, которому нет ни прощения, ни отдыха, и который, раз пришёл, то несёт с собой вести о грядущем конце. Чего? Ха! В тот день Эрнесту как никогда хочется сдохнуть, потому что… А потом прибегает перепуганная Ася и — снова — от неё только хуже — но пиздит что-то о том, что дошло до неё какая-то очевидная хрень, а Эрнест, вусмерть бухой, заявляет, почти не слушая: — С тебя всё и начнётся. Не с меня — с тебя. И смеётся — пусть ещё мозг себе вывернет наизнанку. Пусть. Потом ещё пара знакомых лиц, почему-то живой брат, отец… Эрнесту плохо, и пусть. Всё пусть. Скоро на крест опять лезть, венец примерять… Пусть. Пусть.