Письма

«дорогой Джон, пожалуйста, пойми. Я знал, что веду себя глупо, иррационально, как твердил мой внутренний голос. Я лежал на диване в нашей квартире, смотря в потолок. Полумрак и тишина, разрываемая лишь сиреной машины 'скорой помощи' где-то далеко, обволакивали меня. Мои глаза были устало прикрыты, знаешь, такой взгляд можно видеть обычно у совершенно отчаявшихся людей. Миссис Хадсон уехала на несколько дней из города еще до трагедии. Я не говорил ей ничего, так как понял в один момент, что в этом совершенно нет смысла. Я чувствовал себя ненужной разбившейся чашкой красивого сервиза, которую просто еще не выкинули. Сирена вдали затихла, и теперь я мог слышать только секундную стрелку, которая будто отбивала какой-то ритм. Я внимательно вслушивался, так как мой мозг, привыкший каждый день много работать, не мог позволить мне просто лежать и смотреть в потолок. Моя голова не могла остаться без задачи, даже несмотря на апатию, которая сдавила мою шею, заставляя задыхаться, которая поглотила все мое существо. И я начал считать. Я считал за секундной стрелкой, словно я сам стал часами. Ах, нет, я же разбившаяся чашка, точно. А все знают, что чашки не умеют считать. Каждый создан для чего-то, для какой-то цели. Как для часов считать, как для людей чувствовать, я, будучи в метафоре чашкой, не мог больше держать в себе жидкости. Я понял, что стрелка начинает замедляться, отставать в своем счете. Это сразу было оправдано моим внутренним голосом, напомнившим мне о том, что если ты думаешь, что секундная стрелка или метроном опаздывают, то на самом деле это опаздываешь ты, так как мозг начинает делать паузы для отдыха. Я приложил руку к своей груди, чтобы почувствовать биение сердца. Я же еще жив? По моей метафоре... чашки не умеют считать, люди держать жидкость, а часы чувствовать. Я вдруг горько рассмеялся. Мои губы задрожали, и в следующую секунду из моих глаз брызнули слезы. Я не мог ни считать, ни держать жидкость, ни чувствовать. Это так иронично, не правда ли? Я закрыл лицо руками и вдруг, неожиданно даже для самого себя, зарыдал. Так горько и с таким отчаянием... Я никогда не позволял себе этого, будто когда я понимал, что могу пустить слезу, неведомый запрет сковывал меня. Но сейчас ком в моем горле и мысли просто пробили эту огромную стену, разорвав негласное правило. Слезы текли по лицу, оставляя мокрые дорожки на коже и закатываясь за уши. Мои ресницы намокли, а ладони стали влажными. Я понимал, что чашка не просто раскололась от падения, но и разбилась в дребезги, словно на нее наступили сверху. Я крепко сжал зубы и мужественно вздохнул. Стоп. Хватит, Шерлок. Правило медленно возвращалось. Запрет снова брал в руки цепь и вешал толстенный замок, сковывая все мое существо. Я сел на диване, увидел два мокрых пятна из-за моих проклятых слез. Я разозлился на себя и швырнул на это место подушку. Выйдя на кухню, я посмотрел на аккуратно лежавшие шприцы и уже решил подойти, как вдруг остановился и через минуту медленно развернулся. Нет, Шерлок. Не сейчас.

***

Закипел чайник, я закинул в кружку кофе и сахар. Позже, сидя в темной кухне, я пил обжигающе горячий кофе и думал о том, что эта кружка справляется со своими обязанностями, лучше чем я со своими, из-за чего на душе стало еще холоднее, чем было. И даже кофе не смог бы растопить лед, который образовался у меня в груди от последних событий.»