Мой врач (В другом мире) - Fairytale

Нет, он никак не мог показаться с беременной подругой в публичном месте. Невозможно. Но не возвращаться в родной город сейчас он тоже не мог. И оставить её здесь одну было нельзя. Если бы у него хватило ума запланировать её беременность, это произошло бы уже после переезда — он знал ведь, что через полгода кончается контракт. Придётся нанимать службу сопровождения. Как бы не напугать бедную Финнвэг. Надо позвонить в лабораторию и спросить, какое ей можно принять успокоительное… *** — Мне нужно уехать, — сказал человек. — Уехать, понимаешь? Другой дом. Мы уедем. Завтра утром. — Хорошо, — ответил Фингон. — Можешь собрать свои вещи? Прежде всего те, которые понадобятся в дороге. Положи в эту сумку. Платочки, расчёску. Я тебе дам планшет, будешь смотреть телевизор по дороге. Теперь послушай меня, пожалуйста. Ты поедешь с другим человеком. Не со мной. Там я тебя встречу. Просто я не могу ехать с тобой, понимаешь? Ты поедешь с человеком, который не сделает тебе ничего плохого. Он просто будет с тобой ехать. Отнесёт твою сумку. Ладно? Фингон сейчас быстро уставал. Он приподнялся и с недоверием посмотрел на отца своего ребёнка. После всего пережитого его тело научилось болеть: ему действительно было плохо. Легче всего было лежать перед экраном и есть. — Ничего страшного, — продолжил тот. — Послушай меня, пожалуйста, я тебе всё расскажу. Ты спустишься вниз, сядешь в машину, поедешь… Позавтракать в тот день Фингону не дали: только стакан воды (в нём был слабый транквилизатор). Другой человек приехал рано утром. На нём была скромная чёрная одежда, на руке — серо-серебристая повязка. — Поедешь с ним, — сказал его владелец. — Не бойся его. Вечером я тебя встречу. По дороге тебя покормят, можешь даже поспать, хорошо? Любопытство всё-таки пересилило страх. Из окон машины Фингон видел городские улицы, закрытые ещё в основном магазины, людей, которые завтракали за освещенными солнцем белыми столиками кафе. В одном, как он успел разглядеть, когда машина остановилась, чтобы пропустить другие, людей обслуживали биосинтезированные девушки в ярких голубых платьях. Он научился распознавать биосинтезированных людей ещё в лаборатории, и не только по особым меткам на одежде. Фингон сразу замечал их стеклянные, неподвижные глаза: в отличие от людей и животных, их ничего не интересовало и практически ничего не пугало, и поэтому у них не было причин переводить взгляд. Владелец долго рассказывал Фингону, как будет проходить поездка: его осмотрят в аэропорту, сопровождающий будет постоянно проверять его состояние контроллером, его пристегнут ремнями, чтобы он случайно не ушибся, это-де совсем не больно, а потом они полетят. Но всё-таки он перестал бояться, только когда увидел, что пристёгивают всех и поверил, что они «полетят» только когда аппарат действительно поднялся в небо и он увидел прямо под своей ладонью за окном тяжёлые облака. Такое один раз уже случилось в его жизни, и тогда казалось невероятным чудом. Тогда Фингон был с тем, кого тогда любил. Он любил бы его и сегодня, если бы он, Фингон, сам существовал сейчас: внутри него любить было уже некому. Тогда он смог спасти любимого из многолетнего плена, отрубив ему руку, которую сжимала несокрушимая цепь; они чудесным образом спаслись на огромной птице, а потом они… Фингон прикрыл глаза. Его распухшие руки вцепились в толстую ткань новой дорожной одежды, которая была ему чуть велика: тёмно-коричневое платье, тёмно-синяя накидка с капюшоном. Он не хотел, чтобы человек-сопровождающий заметил его взгляд, почувствовал, как колотится у него сердце. Потом они поцеловались. Нет, не так: возлюбленный робко коснулся губами его щеки, потом снова, ещё и ещё. На следующий день он пришёл туда, в тайное место среди трёх сросшихся деревьев, где раньше они просто разговаривали. Пришёл, уже зная, зачем идёт; хотя это всё было так невинно, но он понимал, что происходит между ними. Как же долго они так встречались, как сладко. Потом Фингон первым поцеловал его в губы. Фингон утонул в мыслях впервые за долгое, долгое время — он сейчас был вне своей беспомощной жизни, жизни чужой вещи: сейчас, кажется, даже те иглы в голове не так давили. Фингон отвернулся к окну, прикрыл лицо капюшоном накидки, словно хотел спать. Он чувствовал, что краснеет, что шея и виски стали влажными, как тогда. Они мылись вместе, в бассейне из янтарно-жёлтого мрамора. Ничего в этом не было плохого — ведь оба они мужчины, да ещё и родственники, двоюродные братья. Всё было потом, когда они уже оделись. Вот это было стыдно вспомнить: любимый положил руку ему на колени, потом выше, стал ласкать. «Что я сделал, — сказал Фингон потом, — ведь выпустить своё семя можно только с тем, кого любишь и на ком хочешь жениться». «Со мной то же самое случилось, — ответил тот, — и я тебя люблю и буду только с тобой». Фингон ещё раз подумал про это «я тебя люблю», но не хотел и мысленно произносить имя возлюбленного — боялся расплакаться. Он уснул. Слезинка выкатилась из-под ресниц и утонула в тёмных складках накидки. Они приземлились (Фингону объяснили, что полётов будет два, и из второго аэропорта они полетят снова). Представитель компании — женщина-врач в такой же чёрной форменной одежде, — помимо контроллера здоровья проверила его состояние ещё двумя аппаратами, затем кивнула и они с сопровождающим прошли в зал аэропорта. Сопровождающий отвёл его в кафе, заказал большой обед, а потом принёс огромное мороженое в глубокой серебристой чашке: «комплимент от нашей компании», сказал он. Фингон про себя удивился, зачем человек обращается к нему — ведь все, кроме владельца, относились к нему, как к вещи (уже потом он узнал, что у таких фирм принято записывать всю поездку на видео, которое владелец потом может просмотреть). Затем его отвели в отдельную комнатку и усадили на большой полукруглый малиновый диван с розовыми подушками. Стены были прозрачными: справа и впереди себя он видел небо и поле с летательными аппаратами, слева был зал с кафе и людьми; стена за спиной у него была расписана переливающимися красками: цвета узора менялись через каждые несколько минут. Он сидел, положив перед собой руки. Ему хотелось прилечь, но казалось некрасивым ложиться на глазах у всех этих людей (он не знал, что снаружи не видно, что происходит в комнате отдыха). *** Из вентиляционных шахт и других технических помещений в зал выходили небольшие забранные решётками отверстия. Пассажиры почти никогда не обращали на них внимания. А ему было интересно смотреть оттуда за людьми. Он работал здесь уже почти год. В двадцать первой лаборатории (он знал номер) он пробыл недолго — его сразу сочли бракованным и непригодным для дальнейшей переработки и списали, как ему потом сказали, «для технических работ». Аэропорт запросил в госагентстве синтетическое существо для уборки и мелкого ремонта служебных помещений в стратегически важных местах: для таких работ требовался слишком высокий уровень секретности и, соответственно, масса длительных и дорогостоящих формальностей с оформлением допуска. Поэтому легче было закупить биосинтезированного рабочего. Маэдросу, как он потом понял, повезло. Старик-директор техотдела отнёсся к нему, можно сказать, «по-человечески»: он долго ругался, что лаборатория в качестве рабочего (рабочего!) прислала существо без кисти правой руки. Он, правда, не стал пытаться отослать обратно бракованный экземпляр и, убедившись, что Маэдрос может исполнять левой рукой достаточно тонкие операции, заказал самый дешёвый биопротез правой. Сотрудники аэропорта, в большинстве своём бывшие военные, относились к нему просто: не как к вещи, а скорее, как к забавному животному. Он должен был отдыхать и питаться в помещении с другими биосинтезированными существами, но они, заметив, как он с любопытством заглядывает в экран, разрешали ему оставаться в общей комнате. Хотя у него тоже был встроен автопереводчик, он всё-таки с усилием, но освоил какие-то местные слова. После нескольких месяцев наблюдения он с удивлением понял, что, в принципе, все эти люди не такие уж плохие: они доброжелательны, терпимы, не проявляют друг к другу агрессии. Странно, но, казалось, понятие пола у них совсем стёрлось: во многих парах, которых он видел в аэропорту, ему было трудно понять, кто мужчина, а кто женщина, даже если один из пары ждал ребёнка. Встречались и биосинтезированные существа, но чаще в качестве компаньонок или нянюшек: те, кто играл роль подруг, попадались редко. Их одевали в скромную тёмную одежду, по которой их легко было узнать; двое или трое были беременны. Однажды он наткнулся в экране на передачу о биосинтезированных существах, которую удалось посмотреть почти целиком (наверно, работникам аэропорта казалось забавным, что он её смотрит, и поэтому они не переключили на другую программу). Из неё он узнал, что биосинтезированные существа в качестве возлюбленных и суррогатных матерей сейчас-де выходят из моды и поэтому все связанные с этим юридические и этические проблемы теряют свою остроту. Не мог он понять одного: почему эти люди отнесли его и его собратьев к этому виду — искусственных существ, лишённых разума? В конце концов, он пришёл к выводу, который оказался почти верным: они, видимо, сочли, что разум эльфов настолько искажён Морготом, а может быть, и другими Валар (об их уничтожении он тоже с ужасом услышал ещё в лаборатории), что их уже нельзя причислить к разумным созданиям. За всё время здесь он не видел и не знал, что случилось с остальными. Однажды в зале аэропорта он увидел издалека эльфа, которого знал только по имени: кажется, это был друг одного из его младших братьев, но показался он лишь на несколько секунд и Маэдрос так и не узнал, что с ним произошло. Сегодня он решил всё-таки остановиться в вертикальной вентиляционной шахте, которую должен был осмотреть и поглядеть на зал. Он знал, что там располагается комната отдыха, но в прошлый раз, когда его посылали сюда, она была пуста, а сквозь её стенки остальные помещения аэропорта он видел только смутно, издалека. Маэдрос чуть не упал — может, и упал бы, если бы шахта не была такой узкой и он не мог бы опереться об стенки спиной и ногами. На красном диване сидел Фингон в скромной тёмно-коричневой одежде и тёмной накидке. Бледный, со слабым румянцем на скулах, он смотрел в стеклянную стену на лётное поле. Он ждал ребёнка. *** — Финьо, — услышал Фингон вдруг, — Финьо, это ты? Этого не могло быть. — Финьо, это ты? Ты меня слышишь? Ответь, пожалуйста. Нет, — знакомый голос дрогнул, — нет, тебе не кажется, я здесь, в вентиляционной шахте, за стеной, за решёткой. — Я слышу, — глухо ответил Фингон. — Я здесь. Пожалуйста, скажи, как ты. Хоть слово. Я тебя люблю. Прости, ты не хочешь этого слышать, наверное, но я тебя люблю. — У меня будет ребёнок, — сказал он. Несмотря на то, что, как он чувствовал, перед поездкой его заставили принять успокоительное и что вживлённые в мозг штыри продолжали действовать, давя на сознание, он ощутил, как в груди сжимается ком. Больше всего сейчас Фингон не хотел бы, чтобы его видел он, его возлюбленный, голос которого он сейчас слышал. Счастье, что он сам теперь хотя бы не видел Маэдроса; он понимал, что тот там, за вентиляционной решёткой, но не хотел оборачиваться. Хотелось знать, по-прежнему ли у него рыжие волосы, или ему обрили голову, как многим другим. Хотел бы… — Я вижу. Я так люблю тебя, — сказал Маэдрос. — Я люблю тебя, очень, очень. Я тебя люблю, несмотря ни на что. Всегда буду помнить, всегда буду тебя ждать, всегда буду надеяться. Я так счастлив, что увидел тебя. Всё время буду думать о тебе, о твоём ребёночке. Буду думать только с любовью. Как ты себя чувствуешь? Маэдрос подумал, что не надо было этого говорить, что, скорее всего, Фингон ненавидит несчастного ребёнка, но наверное, как он чувствовал, сейчас важнее было сказать Фингону, что его любят и принимают, что бы с ним ни случилось, а иначе сказать этого он не сумел. — Ничего, — выговорил Фингон тихо, почти не раскрывая рта, — всё хорошо. Он… ну, отец ребёнка… он со мной хорошо обращается. Сейчас его тут нет, он попросил отвезти меня к нему. Меня хорошо кормят. Развлекают, показывают эти… не знаю, представления… — Я понимаю. Пожалуйста, пусть тебе будет хорошо. Не горюй, любовь моя. — Неужели ты говоришь, что любишь после того, как я превратился в… как меня сделали… — Детка, не надо. Никем тебя не сделали, — твёрдо сказал Маэдрос. — Слышишь? Никем тебя не сделали. Тебе ни перед кем не нужно стыдиться. Просто живи дальше. Ты по-прежнему мой любимый. Постарайся быть счастливым, ладно? — Я тебя тоже люблю. Спасибо. Наверно, уже не увидимся. — Я буду надеяться. На рукаве у Маэдроса загорелся красный сигнал: минуту назад он должен был быть внизу, в техническом зале. Он не знал, что будет, если он опоздает. За себя он не боялся (ну, почти), но подумал, что в случае, если он задержится здесь, администрация аэропорта может начать выяснять, почему он задержался именно здесь и с кем разговаривал, а тогда о разговоре может узнать хозяин Фингона, и тому может быть плохо. — Прости. Прости, — сказал он, — мне пора. Я должен спускаться. Я всегда с тобой и думаю о тебе только хорошо, помни. — Как ты? — спросил Фингон. — У меня всё хорошо, со мной тоже хорошо обращаются, работа не тяжёлая, обо мне не беспокойся. Позаботься о себе. До свидания, любовь моя. — До свидания, — выговорил Фингон, чувствуя, как его губы начинают дрожать. Он заставил себя не плакать и закрыл глаза. Всё было тихо. — Чего опоздал? — спросили его внизу. — В зал смотрел, — честно ответил он. Начальник смены рассмеялся и похлопал его по плечу. — Да я и сам там, в этой шахте, задерживался пару раз, — сказал он. — Снаружи, конечно, ничего не видно, а про вентиляцию они не думают. Маэдрос покраснел: до него дошло, что, возможно, на большом красном диване некоторые пассажиры не просто отдыхают. *** В самолёте, уже на подлёте к городу, когда за окном гасли в облаках последние тёмно-розовые солнечные лучи, Фингон не выдержал; он закрыл лицо руками и беззвучно, без слёз, заплакал. Он снова взял себя в руки, увидев, что сильно напугал сопровождающего этой беспричинной, странной реакцией. Как только самолёт сел, сопровождающий взял его за руку и задержал; они остались в салоне и через несколько минут, не успел ещё последний пассажир покинуть самолёт, как к ним подошли двое медработников в формах, сначала один, потом другой. Они снова проверили его состояние с помощью трёх аппаратов. Врачи переглянулись, обменялись несколькими фразами; Фингон понял, что они так обеспокоены его состоянием, что ради ребёнка готовы даже пойти на конфликт с его владельцем, осмотрев его прямо здесь, что запрещали правила перевозки. — Пожалуйста, — обратился к ним Фингон, старательно выговаривая слова. — Хочу домой. К нему, к отцу ребёнка. — Да, скорее, — сказал старший медработник. — Все показатели в порядке, кроме пульса, с ребёнком всё в порядке, а за просрочку нам и так уже влетит. Пусть владелец, если надо, вызывает врача. Фингон сидел в спальне, стараясь не слушать, о чём говорит его человек с сопровождающим. Когда сопровождающий ушёл, тот ещё два раза проверил его состояние контроллером. — Что случилось? — спросил он Фингона. — Что? Что с тобой? Фингон молчал. Он почувствовал, что сейчас заплачет. — Что с тобой, отвечай? В этот момент Фингон впервые испугался за ребёнка. Он сжался, подтянул ноги на диван, закрываясь руками. Он боялся, что человек вот-вот ударит его. *** «Я пугаю её, — подумал он. — Я должен тут же это прекратить». Он знал, что синтетические существа не должны бояться, но он не был уверен, как с ними обстоит дело, если они беременны. Может быть, опасность, угрожающая ребёнку, может заставить паниковать и защищаться даже биосинтезированную мать. — Не бойся, только не бойся, — сказал он как можно спокойнее и ласковее. — Я не обижу тебя. Никто тебя не обидит. Я просто не хотел, чтобы тебя обижали, моя принцесса. Если по дороге тебя кто-нибудь обидел или напугал, скажи. Кто-то пытался тебя обидеть? Трогал тебя? — Нет, нет, — ответил Фингон. — Нет. — Я просто боюсь за тебя, — объяснил он. — Тебе не больно? Точно не больно? Ты кушала? — Да, я ел, — ответил Фингон. — Но давно. — Давай я тебя покормлю ещё, — сказал он. Пока Фингон ел, он дрожащими руками прокрутил видеозапись, которую сделал сопровождающий. Ничего особенного он не заметил; он увидел обеспокоивший сопровождающего жест в самолёте, но никак не мог понять, чем он мог быть вызван. «В следующий раз поеду с ней, — подумал он. — Пусть все они говорят, что хотят, но это же мать моего ребёнка, в конце концов». Он зашёл в спальню; Фингон уже лежал в постели и беспокойно спал — всё-таки сказалась усталость. — Пусть спит. В конце концов, свою мечту я могу исполнить и завтра, — сказал он себе. — Завтра вечером.