Youre the Worst

Чонгук позволяет ему покомандовать, пусть только сегодня, сегодня ночью. Чимин швыряет его на кровать, кровожадно усмехаясь, а Чонгук на мгновение забывает обо всём, поднимает глаза, чтобы встретить его взгляд: наглый, пошлый, светящийся. Вот Чимин уже стоит перед ним на коленях, целует живот, спускается ниже; отросшая чёлка закрывает ему половину лица, и Чонгук невольно ловит себя на мысли, что представляет вместо него абсолютно другого человека. Он запрокидывает голову назад, стараясь не смотреть на супруга, закрывает глаза, и перед ним возникает парень с фиолетовыми волосами и кожей, пахнущей, как морской прибой. — Я соскучился, - шепчет Чимин неизвестно кому и куда, стягивает резинку трусов и касается губами головки. Чонгук издаёт приглушённый стон, рука невольно тянется к волосам, но в последний момент дёргается и безвольно повисает. Чимин переплетает его пальцы со своими, Чонгук поддаётся невидимому импульсу и отбирает у него свою руку. Чимин останавливается, выравнивает спину и смотрит на него, не произнося ни слова, только глаза обвиняют, или упрекают в чём-то. Чонгук натягивает трусы обратно. Его сердце тяжелеет в груди. — Чон? Чонгук шагает мимо него на кухню, распахивает окно и устраивается, привычно сложив руки на подоконнике. Его лоб оказывается мокрым. Чимин подаёт салфетку. — Чон, скажи... — Пожалуйста, - перебивает его альфа. Глаза снова встречаются, и Чимин не узнаёт в них прежнего Чонгука. Чонгук протирает лоб и виски, метким движением отправляет скомканную салфетку в ведро, закрывает глаза и глубоко вдыхает свежий воздух, наполненный летом. За окном — медовая середина мая, всё оживает, кроме... — Ты не считаешь, что нам следует поговорить? Они сказали это одновременно. Неясно, кто начал и закончил первый, фраза вырвалась у обоих, так странно, так быстро, так вовремя. — Я не помню, когда мы стали чужими друг другу, - шептал Чимин, сидя на кухонном полу. Ветер ерошил его волосы, а плечом он прислонился к плечу Чонгука, остававшимся всё ещё самым надёжным плечом в мире. — Это ужасно, проснуться однажды и понять, что всё было неправильным, - отвечал Чонгук так же тихо, обнимая свои колени, уставившись на настенный узор. Он заметил трещину на кафельной плите и внезапно она стала иметь огромное значение. Трещина... — Я любил тебя. — Ты был всем, что мне требовалось. — Почему всё так, Чон? Почему всё так?.. - Чимин падает навзничь и Чонгук слышит, как его всё ещё супруг плачет, пытается зажать рот ладонью, утыкается лицом в ковёр; Чонгук хочет протянуть руку, коснуться лица, посмотреть в покрасневшие глаза и солгать, что всё ещё можно что-то исправить, изменить, стоит лишь захотеть... Чонгук не шевельнулся. Чимин остался лежать на полу, а альфа переместился на подоконник, где оба встретили рассвет в абсолютном, тяжёлом молчании. Утро наступило, но не для них. — Я никогда не верил в это, - признался Чимин за кофе, горько усмехаясь. Горько, точно так же, каким на вкус был этот кофе. Ужасный, жуткий кофе. Чимин никогда не умел его варить. — Жизнь с человеком невозможна без любви. Это самообман. Это ложь, огромная иллюзия, созданная двумя идиотами, не сумевшими найти свою настоящую любовь. — Мне жаль, - отозвался Чонгук. Он не лгал. Горечь поселилась во рту. В сердце. Глаза внезапно потеряли свой насыщенный чёрный цвет, Чонгук почувствовал себя стариком... Возможно, так и следовало? — Мне тоже. Что дальше? Никто не знал. Никто не знал, что делать дальше, когда всё вокруг показалось разрушенным, радость утратила свою силу, квартира показалась тюрьмой, и Чонгуку захотелось разбить абсолютно каждое чёртово окно в этом доме, потому что все его чувства смешались в одну хуеву кашу — ему было больно, стыдно, обидно, страшно. Он хотел обнять Чимина, обнять Тэхёна, а ещё попасть под машину, только чтобы не видеть глаз мужа, не чувствовать камень на шее, тянущий его ко дну. Он не знал, о чём думает Чимин. Почему Чимин так спокойно собирает свою сумку, словно бы в очередную командировку, словно бы всё у них по-прежнему, он сейчас уйдёт, не забыв поцеловать в лоб на прощание, не забыв обняться у самой двери, и верить, что у них есть вечер, и целая тысяча вечеров... Чонгук закрывает глаза. Он как будто ныряет глубоко-глубоко, и воздуха в лёгких не хватает, больше не хватает, и он сейчас откроет рот и захлебнётся к чертям собачьим, потому что всё неправильно, неправильно, неправильно. Он стоит в пробке, и бьёт руками по рулю, и мнёт картонный стаканчик, и слишком громко хлопает дверью, и несётся по коридору, как полоумный, едва не сбив с ног медсестру и Юнги, и влетает в палату Тэхёна, чтобы замереть на пороге — он мокрый, помятый, со сбившимся дыханием, бледный, и он смотрит на Тэхёна своими выцветшими глазами, и набирает полную грудь сладкого аромата омеги, делает шаг к постели, сжимает губы. Это бессилие — стоять тут, не зная, что и как нужно сказать; не зная, как объяснить, что он только что буквально разрушил свою семью, свою чёртову жизнь, разрушил всё этими самыми руками, одна из которых тянется к фиолетовым волосам, жёстким на ощупь, но до одури пахнущими чем-то родным... ...но на земле существует неосознанная память о том, что происходило вне Земли, глубинная память, спрятанная в тайниках мозга, и называется она Любовь...