________________________________________ ________________________________________
Текст высвечивается на экране его телефона, безобидный, просто написанные слова, которые ожидают ответа. Половина из этих учебников – твоя. Ш. Ты с ними больше работал. Дж. Джон отправляет это, и как будто бы видит каракули Шерлока на страницах своих изданий.________________________________________ ________________________________________
Когда Джон возвращается, Шерлок сидит за кухонным столом, словно бы в эпицентре взрыва, разметавшего повсюду бумаги. Половина страниц – разорвана, а другая – заполнена аккуратными четкими буквами, что использует Шерлок, когда пишет не для себя. Почти детское чистописание, словно он опасается, что его отчитают за неаккуратность. Когда он небрежно пишет собственные заметки – это часто какие-то закорючки. Джону требуются несколько секунд, чтоб еще раз осознать оба факта. 1) Шерлок жив. И – 2) он сидит за кухонным столом Джона, хотя вроде бы снова уехал на Бейкер-стрит. Затем он садится и тихонько берет кружку, которую Шерлок разместил опасно близко к своей левой руке и близко к краю стола. Отпивает. Это – кофе, и остывший часы назад. — Ты пил это? — М-м-м, — говорит Шерлок, или даже не говорит, а лишь просто издает особенный гул, что бывает, когда детектив, выходя из Чертогов Разума, снова обращает внимание на окружающий мир. — Этот кофе, как давно у тебя была эта чашка? — Шерлок пожимает плечами. — Хорошо, когда ты приехал сюда? — Около часа? — предполагает Шерлок. Его волосы – вновь привычной длины, так, чтобы завитки прикрывали затылок, если он наклоняет голову, когда пишет. Всё это пробуждает воспоминания о совместных делах, о взаимопонимании, о долгих ночах, когда лишь обмен идеями заставлял их бодрствовать. Вещи, которые, Джон думал, он позабыл, потому что это то, что делают люди: забывают. Похоже, теперь у него есть маленький кусочек прошлого, застрявший в настоящем, и Джон не может понять, как со всем этим разобраться. Джон подозревает, что было бы легче согласиться и привыкнуть к тому, что Шерлок жив, привыкнуть к старой новизне ситуации, в которой они оказались, если б он сказал инстинктивное да, когда Шерлок пригласил его снова на Бейкер-стрит две недели назад. Но это никак не должно быть «легко». Если что-нибудь может быть спасено из того беспорядка, что они устроили, то это должно быть трудным и стоить того. Джон думает, когда он позволяет себе вообразить это новое будущее – вместе с Шерлоком снова, – что могло быть лучше чем то, что у них было прежде. И это было прекрасно, почти идеально. Почти. И захватывающе, и ужасно, и мирно, и… по-всякому. В самом деле. Хорошо. Хорошо. Просто – хорошо, и вероятность того, что это снова произойдет, столь волнует, что теснится в груди. Джон выливает в раковину недопитый кофе. На металле остается тонкий коричневый след, пока вода не смывает это. — Что ты пишешь? — Майкрофт. Он возжаждал теперь сообщения о конкретных делах, потому что мы разорвали те формы, — Шерлок почти рычит, раздраженный и нетерпеливый. Кажется, эти два брата попали в порочный круг, досаждая друг другу. Шерлок разрывает формы. У Майкрофта, несомненно, есть копии, и уже Майкрофт подталкивает Шерлока к написанию сообщения о событиях, случившихся пару лет назад. — Ты терпеть не можешь писать, — замечает Джон, садясь возле стола. Шерлок может нацарапать записку, черкнуть что-то за пару секунд, но более длинные вещи предпочитает печатать. — Изничтожить легче, — ворчит Шерлок, почти протыкая страницу своей шариковой ручкой. Это верно, решает Джон. Вы можете сжечь бумагу. Байты сжечь невозможно. Вид Шерлока, окруженного написанными словами, пробуждает больше воспоминаний, идей – о написанном в том в письме, что хранится в металлической банке из-под печенья у него под кроватью. — Значит, я должен сжечь письмо? То послание – словно истинное прощание Шерлока, потому что телефонный звонок прощанием не был. Ему нравится видеть чувства Шерлока на бумаге, написанные чернилами. Это было так не похоже на Шерлока, это письмо. Искренне твой. Слова эти мелькают в его голове, когда Шерлок поднимает глаза. — Если хочешь, — медленно отвечает тот, осторожный, закрытый. Почти как вначале. Шерлок не должен опасаться его. Господи, Джон так устал. Есть кое-что, о чем Джон непременно должен спросить, что-то, что сводило его с ума по ночам три последние года. Он не уверен, сможет ли задать этот вопрос, пока слова сами не слетают с его языка. — Почему ты написал это? Шерлок кладет ручку, ерошит волосы и трет рукою глаза. Не похоже, чтобы он спал. Для него это было так трудно, понимает Джон, но – по-другому. — Я хотел, чтоб у тебя что-то было, — отвечает Шерлок. — И очень хотел что-то оставить. Майкрофт должен был отдать тебе это письмо, только если всё станет очень неправильно. Как оно и случилось. — Очень неправильно? — Джон встает и начинает шагать взад-вперед по маленькой кухне. — Это не было неправильно. Полным дерьмом было бы, если б ты действительно умер. — У меня есть глаза, Джон, — выдыхает Шерлок и швыряет ручку об стену, отчего остается небольшое черное пятнышко. — Я вижу, что сделал с тобой. Ради бога, ты потерял больше веса за последние пару недель, чем с тех пор, как я видел тебя, притворяясь Сигерсоном. — На себя посмотри, — огрызается Джон, а затем они оба вдруг начинают хихикать – прямо там, на кухне. Как в старые времена. Вот так и начинается исцеление, думает Джон, – позже, когда Шерлок уже подготовил рукописный отчет и ушел. С неуклюжим, несоответствующим смехом. Но они же всегда были такими.________________________________________ ________________________________________
У Джона впервые – полностью укомплектованный штат. Медцентр на Монтегю-стрит, наконец, получил достаточно специалистов. Это просто чудо, которое осуществилось после двух собеседований и окончательного решения относительно молодого врача по имени Чарли Вернер, и того, что нескольких медсестер, что курируют этот район, переводят к ним. Это значит, с началом приближающегося процесса по делу Морана / Армстронга, Джон сможет беспрепятственно отлучаться, не чувствуя себя виноватым. Персонал теперь справится без него. Они все – хорошие специалисты, умные, опытные, и пациенты их любят. Они смогут выполнить свою работу. Поэтому он не чувствует ничего, кроме нетерпеливого ожидания, когда в первый раз возвращается на Бейкер-стрит. Это – ответ на посланное сообщение; Шерлок несколько раз на дню присылает маленькие, часто нелепые, но такие нужные смс-ки. В последней, что Джон получил, было: Миссис Хадсон прикончит меня запеканкой из мяса с картошкой. Помоги. Ш. Разве сможет Джон противиться такой просьбе? — Миссис Хадсон, честно, я больше не в силах съесть ни кусочка! — умоляет он, откидываясь на спинку стула и вытянув ноги. Они упираются во что-то… в кого-то. И этот кто-то не говорит ничего и не отодвигается, отвечает ухмылкой и поднимает бровь. Шерлок – это Шерлок. Но он ухмыляется. Джон может это сказать. — Как чудесно, что мои мальчики возвратились, — говорит миссис Хадсон, начиная собирать тарелки и блюдца. — Вы только на себя посмотрите. Они смотрят. Друг на друга. Отводят глаза, потом смотрят снова, в течение нескольких секунд. На взгляд Джона, это очень похоже на флирт. На ухаживание. Джон внезапно встает, забирает посуду у их чудесной хозяйки. — Позвольте нам. Вы готовили. Шерлок морщится за ее спиной, но помогает, так или иначе, хватая губку из руки Джона, прежде чем тот успевает даже включить воду. Если нужно мыть или вытирать, Шерлок всегда предпочтет мытье. Так было, и это не изменилось. Он – всё еще Шерлок, который очень не хочет, чтоб ему вручали тарелки, таким образом, мыть их будет он сам. Это так на него похоже! Если Шерлок моет, то после него беспорядок, и он оставляет Джона за ним убирать – или сушить, если речь идет о посуде. С каких это пор мыть посуду для миссис Хадсон превратилось в большую метафору их жизни?..________________________________________ ________________________________________
Джон устал и немного навеселе, в своем собственном доме, не на Бейкер-стрит. Шерлок сидит на кухне возле стола, напротив него. Между ними – несколько пустых винных бутылок и пустая наполовину – из-под Глефиддича [1]. У обоих будет завтра зверски болеть голова. Джон уже не припомнит времени, когда он был более благодарен тому, что он завтра не в утренней смене… Это в настоящее время его не заботит. Сейчас – Шерлок напротив него, за столом, его щеки покраснели от алкоголя, он открытый и отчаянно искренний. Джон не столько выпил, чтоб потом не помнить об этом, и отчаянно этому рад. Он должен услышать это – рассказ Шерлока, в то время, как тот желает с ним поделиться. Давить на него – только всё испортило бы. Доверие. Всё дело в нем. Нужно действительно доверять кому-то, чтобы пить в их компании, зная, что они не ранят вас небрежными словами и действиями, которые может вызвать интоксикация. Шерлок доверяет Джону, как он привык, как всегда доверял и всё еще доверяет, и Джон доверяет Шерлоку, как он привык, и, так или иначе, всё еще пытается доверять, и если требуется немного выпить для храбрости, чтоб они сдвинулись с мертвой точки, то пусть будет так. — Я был неправ, — Шерлок закончил рассказ о далеких странах, перейдя к своему возвращению в Лондон. — Я сказал Лестрейду, и тот сразу всё понял. Как он мог знать, о чем я? — От спиртного Шерлок становится разговорчивым, и в речи его появляется некоторая шепелявость. — Да ведь он же знает тебя лет десять, — отвечает Джон, улыбаясь и пряча улыбку за последним глотком золотисто-янтарной жидкости, что еще остается на дне бокала. Шерлок наполовину склонился над столом, опершись одной рукой и изучая Джона. Тот выдержал его взгляд, не уверенный, чувствует себя странно или обычно, чтоб его столь внимательно рассматривали. — Когда я сказал, что ты не герой, Джон... Я злился на тебя, потому что ты не слушал. — Шерлок отворачивается и, когда говорит, избегает смотреть Джону в глаза. Они вернулись к самой старой форме общения – взглядам и не-взглядам. — Я наблюдал за тобой, ты – герой для всех, и шагу не ступишь, не наткнувшись на кого-нибудь, кто тебя обожает. Это похоже на фан-клуб доктора Уотсона. Джон чувствует, что краснеет, но сдерживается (большей частью); сглотнув, он сознает, что Шерлок фактически признал, что другие люди нуждаются в нем. Это – форма принятия, означающая, что они могут двигаться дальше. — Без тебя так тихо, — говорит Шерлок, словно бы разделяя сокровенную тайну, что возможно лишь здесь, за глотком вина. — Слишком тихо – никто не скрипит наверху, и никто не пожалуется на состояние кухни.________________________________________ ________________________________________
— Джон, со мной всё будет хорошо. — Кармен смотрит на него свысока – она на дюйм выше него. — Вы сказали мне обо всём, что нужно. — Она раскладывает бумаги на столе, доставая фото своих детей. — И Джулия, и Альберто в школе. У меня есть время, и вы, как это у вас говорят? – ухаживали? готовили? – меня к этому в прошлом году, можно сказать. Идите же и отправьте этого hijo de puta [2] в тюрьму? Да? Джон улыбается. Кармен – его яростная защитница. Он думает, что ей хорошо бы встретиться с Шерлоком, они вполне смогут общаться. Кроме того, она бывает удивительно вульгарна, когда дело требует этого, ругаясь свободно и безнаказанно на своем родном языке. Он доверяет ей, оставляя медцентр и пациентов. Она будет прекрасным и.о. главврача. Он не удивится, если она даже превзойдет его в некоторых областях. Единственная причина, по которой он возглавил медцентр, была в том, что доктор Фрейзер ушел в отставку, и не было никого другого.________________________________________ ________________________________________
Джон стоит на месте свидетеля, с трудом подавляя желание поправить лацканы пиджака. Одежда не совсем по фигуре теперь – так бывает, когда вы от горя худеете. Вообще-то, три года – достаточно долгий срок. Он бы мог уже восстановиться. Тихий голос в глубинах сознания, тем не менее, шепчет: я готов был оплакивать его до конца своей жизни. Никто не заметил бы, если б я не распространялся об этом, и вел себя, как обычно. Это не здорово; Джону это известно, и ничуть не волнует его. Шерлок вернулся, он здесь. Не здесь, не в зале суда, потому что они оба решили, что это будет слишком открыто. Но он вернулся. Он – здесь. Судья в этом деле – Корона против Морана – не сэр Август Моран, взявший добровольный (принудительный) отпуск на время слушания. Судья Бринкли, судя по акценту, имеет ямайские корни, и фактически является полной противоположностью Морана. Джон не уверен, хорошо это или плохо. Наверное, хорошо, думает он. Адвокат со стороны Короны – женщина по имени Рут Инстоун, которая выглядит так, будто она всё видит, и знает, что видела почти всё. Есть разница в том, что вы видели всё, и знаете, что вы видели почти всё. Джону эта разница хорошо знакома, и он рад, что и ей – тоже. Таким образом, будет меньше ловушек. — Вы, — говорит мисс Инстоун, посмотрев на него. — Джон Хэмиш Уотсон, проживающий по Монтегю-стрит, 15. — Да, — говорит Джон, не забывая проговаривать это, а не просто кивать. — Вы получили высшее образование в июле 1997 в Военно-медицинской школе С-Бартс. — Да. — Вы присоединились к армии в качестве врача, и более чем за двенадцать лет службы удостоились Военного Креста, Креста св. Георга, а также неоднократно упоминались в приказах. Джон подавляет бегущие по коже мурашки. Он терпеть не может, когда говорят о его наградах, это полностью противоречит его скромной натуре. — Да, — говорит он еще раз, тихо. Он знает, почему она заостряет на этом внимание, подчеркивая его честность и храбрость, рисуя портрет хорошего человека – кого-то, кто достоин доверия. Есть двенадцать присяжных, сидящих напротив него, которые должны взвешивать каждое его слово, и поверить ему, если он всё сделает правильно. Джон всегда ненавидел публичные выступления. Не его это дело. — Вы были демобилизованы после ранения. — Теперь они станут жалеть его. Он ненавидит жалость. На него теперь будут смотреть, как на отошедшего от дел ветерана, а не на человека, способного твердо стоять на ногах. — Да, — говорит Джон, ощущая некоторую неловкость. Говоря о своем ранении, он должен будет сказать, каким образом Моран причастен к этому, но потом… воспалившаяся рана и тяжелое, долгое восстановление… Не хочется даже думать об этом, а не то что рассказывать. Исключая врачей, спасавших его, или Майкрофта, есть лишь один человек, знающий все подробности, и здесь его сейчас нет. Он должен быть в безопасности на Бейкер-стрит. Он… восседает на галерее! Только невероятным усилием воли Джон удерживается от того, чтоб не спрятать в ладонях лицо. Шерлок сидит на месте для публики, в коричневом костюме, волосы прилизаны и зачесаны набок, на носу его – пара очков в металлической тонкой оправе, и он притворяется, что усердно набрасывает заметки. Джону хочется его задушить. Они же договорились! Условились, что Шерлок не стал бы приходить на слушания, хотя очень хотел, потому что нельзя допустить, чтоб его увидела пресса. До сих пор о его возвращении знали только в правительственных кабинетах, да еще об этом знал Лестрейд, у которого накопилось немало нераскрытых дел… Ни у Шерлока, ни у Джона не было никакого желания привлекать к себе внимание публики. Медленно, очень медленно, в течение трех дней, Джон рассказывает об истории своего противостояния с Мораном, в пустыне и в городе. Говорит суду о солдатах и немногих храбрых гражданских лицах, которым он, как врач, оказывал помощь после их столкновений с Мораном, говорит о ночи, которую он провел в камере, о сгоревшем доме напротив медцентра, где готов был погибнуть… И всё это время Шерлок находится в зале, и следит за ним, помогая ему пройти через всё это. Обстоятельства потрясающим образом изменились, и они теперь поменялись ролями по сравнению с тем, что было четыре года назад. Так давно. Это было уже так давно. К концу третьего дня Рут Инстоун, поднявшись из-за стола, обращается к судье Бринкли. — Милорд, — говорит она твердо. — Я хотела бы представить последнее свидетельство в отношении ответчика. Суд уже слышал, как тот подготовил заговор и, при помощи покойного Джеймса Мориарти, осуществил покушение на жизнь доктора Уотсона. Я прошу разрешения заслушать запись признательных показаний Пирса «Скиннера» Тайлера, одного из мужчин, которые два года назад напали на доктора Уотсона и Бетэни Лонски во время еще одного покушения на доктора Уотсона. «Нам дали только описание доктора да фотку, и всё. А на фотке он маленький, старый, вот мы и не ожидали подвоха. Мистер Моран сказал, тот был в армии, и чтоб мы не зевали, но с ним будет девчонка, и что с ней можем делать всё, что хотим. Потом мистер Моран отдал нам половину денег, остальное пообещав, когда справим работу. Он ухмылялся, потому мы решили, будет плевое дело. Но я в жизни так не влипал. Это был сам черт, а не доктор, а та палка, с которой он вечно расхаживал, могла и прикончить». — Это – еще одно преступление, которое Себастьян Моран совершил против личности Джона Уотсона. — Ее темно-рыжие волосы сзади собраны в узел, чуть повыше основания шеи, и касаются ее темно-серого пиджака, когда она, повернувшись, смотрит на каждого из присяжных, гарантируя их внимание. Джон глядит на Шерлока, в тысячный раз за эти три непростые дня. Шерлок там, словно хищная птица, наблюдающая со скалы, хоть его там, конечно, быть не должно. Джон не говорил с ним об этом, потому что он не видел его за пределами зала суда; тот приходит и исчезает тайком. Джон знает, почему тот избегает его: детектив не хочет, чтоб Джон говорил ему, что не нужно сюда приходить, хоть он так благодарен, что Шерлок делает это. Когда Шерлок сидит там, Джону легче, стоит только смириться с тем, что тот не уйдет. И тогда Джон может вообразить, что говорит только с Шерлоком, а все остальные – лишь случайные тени в том маленьком мире, который принадлежит только им двоим. Шерлок – здесь и слушает. И сознание этого заставляет весь этот утомительный опыт казаться немного терпимее.________________________________________ ________________________________________
Когда поздно вечером Джон включает свой телефон, покидая с черного хода Олд-Бейли [3] (не желая столкнуться с прессой), он устраивается в гостиничном номере, где жил всё это время, выступая свидетелем. Телефон переполнен входящими сообщениями. Большей частью, они от Шерлока, но есть также от Гарри, Майка, Грега и Миры. И все спрашивают, как он. Смс-ки от Шерлока – в верхней части списка, и довольно странно читать их подряд. Джон, ответь мне. Скажи «нет». Ты позволил бы им? Скажи «нет». Речь о тебе. Ты так хорошо притворялся, что с тобой всё прекрасно. Ты всех одурачил. Девушка, так ведь? Та, что была на обеде. Только ради нее. Джон. Ответь мне. Ты думал, что ничего не стоишь? Возможно, самая идиотская вещь. Ш. Ты отомстил за нее? Ш. Почему Уиггинс ничего не сказала? Ш. Они тебя ранили? Что они сделали? Ш. Джон? Ш. Джон? Ш. Почему ты не отвечаешь? Ш. Все эти сообщения рисуют картину паники, вид которой для Джона становится нестерпимым. Иди сюда. Дж. Посылает он текст, и ждет. Шерлок обнаруживается на пороге, не потрудившись постучать, лишь открывая дверь и входя. Его пиджак, коричневый и несколько неподходящий, гармонирует с цветовой гаммой номера – бежевым и белым, – кажется, универсальными для каждой гостиницы по всему миру. Джон закрывает за ним дверь, когда тот опускается на стул, что кажется совершенно неправильным. — Итак, — говорит Джон, устраиваясь на краю кровати. — Я, кажется, недооценил ситуацию в целом, — медленно говорит Шерлок, снимая очки в тонкой оправе, удивительным образом изменявшие форму его лица, затеняя глаза. Очки он убирает в карман, и проводит пальцами по волосам, исподволь, словно бы расчесывая их. Пряди странно падают на лоб, прямые и липкие. — И тебя. Тебя и Морана. Ты поддался бы им, если бы не мисс Лонски. То, как ты говорил об этом. Я это вижу теперь. Джон ничего не отвечает. Он действительно не думает о том времени. Не позволяет себе. Джон Уотсон весьма хорошо притворяется, так что он симулировал, что у него всё прекрасно, вплоть до этого нападения, и даже после, до второго Рождества, где он понял, что он мог быть разумно доволен своей жизнью на Монтегю-стрит. А тогда жизнь его не слишком заботила. Если бы он умер в тот раз, это было бы смертью в сражении. Благородный исход, никакого позора в этом, особенно если учесть, что ему пришлось сойтись в схватке с пятью противниками. Какой отпор могла дать им Бет? Хоть она и пнула двух из них в пах, когда они разорвали ее блузку. Один против пяти. Это было бы неплохим уходом. Он позволил бы им? Он боролся бы без особых стараний и приветствовал бы темноту и мир? Ему не слишком нравится думать об этом, главным образом, потому что так можно ступить на опасный путь. — Я не знаю. Возможно, — говорит он только. Воздух душный, тяжелый, что совсем не похоже на конец ноября; в комнате нечем дышать. — Почему ты ушел без меня? — Что? — Шерлок уставился на него. Глаза его похожи на ртуть, костюм – чужеродный, но, в то же время, детектив удивительно похож на себя. Джон видел, как Шерлок лицедействовал прежде, меняя обличья. Это просто – еще один такой случай, пусть теперь другая причина. — На свою «охоту». — Джон указывает на себя. — Почему ты ушел без меня? — Я уже объяснил это, — говорит Шерлок, выглядя немного раздраженным. Уже легче. До сих пор казалось, будто Шерлок не смеет раздражаться, боясь отпугнуть Джона. Он так старается. — Если бы ты уехал, то Грег и миссис Хадсон тоже должны были бы. — Ты сам говорил, в моем случае, мы могли бы фальсифицировать самоубийство. В первую неделю люди этому бы поверили. Или что я подался куда-нибудь в Африку, волонтером, по программе «Врачи без границ». Господи, я работал в Кении прежде, это даже бы выглядело правдоподобно. — Джон сидит неподвижно, не глядя на Шерлока. Он может видеть его периферийным зрением, но они не смотрят друг другу в глаза. Джон садится боком, подвернув ногу, таким образом, он теперь перед Шерлоком, взгромоздившимся на неудобном деревянном стуле, на который Джон сваливал на ночь одежду. — Я не хотел, чтобы ты был там, — говорит, наконец, Шерлок, и Джон чувствует внезапную острую ностальгию по их гостиной на Бейкер-стрит, креслам, огню в камине, и их особенной близости, которую было так хорошо ощутить. Это – определенно, ностальгия, а не ностальгическая тоска, Джон хорошо знает это чувство. — Я не хотел, чтобы ты был там, не хотел. Я говорил с тобой постоянно, даже во сне, я... — Он умолкает, лицо его искажает гримаса, неловкая, еще не знакомая Джону. — Я не хотел, чтоб ты видел меня в худших моих проявлениях. — Он горько, ожесточенно смеется, и смех этот кажется Джону насмешкой. — Ты не хотел, — говорит Джон, уходя в себя. Это лишь подтверждение того, что он уже знает, но всё равно причиняет боль. Шерлок непременно должен был это сказать? Разве он не мог хоть однажды уберечь от этого Джона? Хоть, на самом деле, Джон не хочет, чтобы его щадили. Почти не хочет. В этом-то всё и дело. — Нет. — Шерлок, поднявшись, пересаживается к Джону на кровать, оказываясь напротив него. Джон глядит на него, на его лицо, на которым появились линии новых морщинок, и в его глаза, и думает: я никогда не любил никого так сильно. Больше Гарри, больше, чем любую из подруг, больше, чем мать. Это – неудобная мысль, но долгожданная. — Если бы ты умер, Джон, если бы ты умер у меня на глазах, так, как я сделал это перед тобой, я не смог бы вынести этого, как ты. Я не мог бы заботиться об остальной части мира, ни о ком. Это бы не имело значения. И именно поэтому ты не мог поехать со мной. Потому что я – слаб, а ты, Джон, ты – самый сильный из всех, кого я знаю, единственный, кто был бы в состоянии перенести всё это. Я не мог бы. Не мог бы, если б ты должен был умереть... — Голова его никнет – череп, покрытый темными завитками, содержащий всё; он берет лицо Джона в свои ладони и прижимается лбом к его лбу, тихо плача и всхлипывая. — Посмотри на меня, слезы, в них никакого смысла, это только ненужный физический отклик, действительно, но я ничего не могу поделать, Джон. Я лишь человек. Джон встречает его пристальный взгляд, принимая его, как бремя, которое он готов и счастлив нести до конца своей жизни. Он хочет, понимает он. Отчаянно хочет, чтоб Шерлок остался с ним на всю жизнь. — Всем порою нужно поплакать, — говорит Джон, улыбаясь и проводя пальцами по затылку Шерлока. Только посмотрите на них! Это делает Джона счастливым – знать, что они, наконец, откровенны, что почти вернулись к прежним своим отношениям – чтобы вышвырнуть их из окна и создать нечто лучшее. Он чувствует, как это ширится и расцветает в груди, сглаживает углы и помогает плечам нести груз.________________________________________ ________________________________________
— Всем встать. — Находящиеся в зале суда поднимаются на ноги: свидетели и ответчики, секретари и присяжные, и зрители на галерее, все встают. Зал полон народу. Судья Бринкли смотрит вниз на бумаги, лежащие перед ним, и затем на присяжных. — Себастьян Моран предстал перед судом по пяти обвинениям: убийство Рональда Адера, покушение на жизнь Джона Уотсона, хранение запрещенных веществ с целью перепродажи, скупка краденого и контрабанда. Каков вердикт? Старшина присяжных невысокого роста и кажется немного испуганной. Прическа ее подчеркнуто аккуратна. Женщина отвечает. Джон не ожидал облегчения, инстинктивного прилива эндорфинов, которые просто затопляют мозг, так что всё на секунду кажется белым. Не то чтоб он чувствовал себя в безопасности от сознания, что его давний враг на долгие годы– навсегда – окажется за решеткой, и что Армстронг тоже вскоре предстанет перед судом за жестокость и злоупотребление властью… Но теперь, Джон уверен, Бездомная Сеть будет в меньшей опасности, и у подростков на Монтегю-стрит будет меньше возможностей раздобыть отраву. Господи, это чудесно. Это – истинный дар, и это заслуживает волнения, и Джон преисполнен искренней благодарности. Шерлок попадается на глаза, чуть заметно ему улыбнувшись. Джон отвечает ему широкой усмешкой – так, как он не улыбался уже годы. Господи. Господи. Всё закончилось. Телефон в его кармане вибрирует. Это – Шерлок. 221б.________________________________________ ________________________________________
На Бейкер-стрит тепло, и в камине пылает огонь, без сомнения, благодаря миссис Хадсон. Шерлок стоит у окна, будто в раме, со скрипкой; струны сладко поют, звуча нежным вибрато, когда пальцы Шерлока колеблются над грифом. Удивительно, думает Джон, вспоминая ночные уроки, когда ни один из них не мог спать. Детектив играет «В ночь зимы морозной» [4] – любимый гимн Джона, да и его тоже. Потом опускает смычок, оставляет скрипку прижатой к плечу. — Итак, всё сделано. — Да, — соглашается Джон и идет на кухню. Всё находится на своих местах, но, как обычно, лишь половина стола оставлена для приготовления пищи, а другая занята лабораторным оборудованием. Нужен чай. В течение вечера Шерлок играет все любимые вещи Джона, а тот слушает, восхищаясь тем, что Шерлок опять играет для него – частный концерт еще раз. Тот короткий отрывок, когда он впервые вновь увидел Шерлока, не в счет. Джон наблюдает, что чай остывает достаточно, чтоб согреть, а не обжигать, потому что плечи Шерлока расслабляются, и разглаживаются небольшие морщины на лбу и в уголках его глаз. Потрясающе видеть, как другой человек, настоящий, появляется из своей раковины, словно бабочка, что выходит из кокона, чтоб, обсохнув, показать свои яркие крылья. — Джон. Джон. — Доктор просыпается, видя Шерлока, стоящего перед ним на коленях, с рукой – на колене Джона, где он легонько встряхнул его, чтоб разбудить. Джон не уверен, когда заснул, очевидно, где-то во время «Аквариума» [5], думает он, потому что пение струн в той части опознаваемо без других инструментов. Это была убаюкивающая колыбельная. Джон не хотел спать. — Ты пропустишь последний поезд метро, — говорит Шерлок мягко. Так как он стоит на коленях, то невольно смотрит на Джона снизу вверх. Это – необычное положение. Такое уже случалось и прежде. Джон засыпал в своем кресле, потому что он может заснуть, где угодно, и Шерлок тогда будил его со словами: «Честно, Джон. Твое плечо». Но после Возвращения такое случилось впервые. И вновь кажется странным, невероятным, как прошлое пролагает свой путь в настоящее. Джон встает, на мгновение чувствуя головокружение, – результат слишком сильных волнений за последние дни и еды кое-как. Он быстро справляется с этим. Если есть какой-нибудь человек, привыкший к работе по принципу: «вези, пока сможешь», то это – Джон Уотсон. С двадцатилетнего возраста, когда он начал свое медицинское обучение, это было его образом жизни. Найти время на сон, поесть, попить, пять минут тишины, потому что никогда неизвестно, когда явится пациент, или когда надо будет ехать по вызову, начнется ли стрельба или будет спокойно достаточно долго, или в три часа ночи к нему вломится Шерлок Холмс, стащит с него одеяло и с неприличным ликованием скажет: «Случай, Джон!» и вытащит его из кровати. — Иду, — говорит Джон, разыскивая свою куртку. Шерлок снимает ее с крюка возле двери, где та висела весь вечер рядом с собственным пальто Шерлока. Видеть, как Шерлок снова носит это пальто, поначалу вызывало у Джона дрожь и неловкость. В последний раз он видел это пальто, когда оно было очищено от крови и, свернутое аккуратно, лежало на столе морга. А до этого оно закрывало упавшее тело Шерлока, и воротник, как обычно, был поднят. — Ты мог бы остаться, — говорит вдруг Шерлок тихо, не глядя на Джона, а потом смотрит прямо в глаза. Они позволяют этому длится: знакомый контакт, приятный и утешительный. — Миссис Хадсон держит твою комнату наготове. В шкафу всё еще лежат свежие простыни. — Хорошо, — говорит он, забирая куртку из рук Шерлока и вешая ее снова на крюк.________________________________________ ________________________________________
Просыпается он в чудесно знакомой комнате от звонка телефона. Мира, – написано на экране, и время – шесть тридцать утра. В прошлый раз она вот так вот звонила ему, когда… О господи... Охренеть. — Они видели его, не так ли, вчера, — говорит он прежде, чем она успевает сказать хоть слово. — Гос-споди… — Он озирается в поисках джинсов и, поддавшись импульсу, выдвигает ящик. Там есть пара нижнего белья, пара аккуратно сложенных носков, а в маленьком платяном шкафу висит рубашка. Его. Он не может сдержаться и фыркает, несмотря на ситуацию. — Э-э. Джон, почему вы смеетесь? — Этот псих просто взял и выкрал мою одежду, так что я могу утром переодеться в чистое. Я носил эту рубашку на прошлой неделе. — Джон. Вы оба повсюду. На всех страницах! Вы на Бейкер-стрит? — Да. — Он осторожно смотрит сквозь щель в занавесках. Кругом камеры. Окно Джона выходит на улицу, выше – третий и четвертый этаж, и никакого чердака. Бейкер-стрит абсолютно не подготовлена для опробованных и проверенных способов бегства. — Господи, — повторяет он, оставляя дари, затем снова переходя на него. — Спасибо, Мира. О боже. У меня же смена сегодня. Увидимся в двенадцать. — Джон. — Это голос Шерлока. Тот бежит по лестнице к нему в комнату, торопливо прыгая через две ступеньки. — Джон, снаружи. — Vaghean? — говорит Джон не на том языке, потому вдвойне саркастически. — Что? — говорит Шерлок, скривившись. В прежние хорошие времена Джон учил его основам ближневосточного языка, но у Джона дари за прошедшее время серьезно улучшился, спасибо регулярным обедам в семье Хусей. Джон заставляет себя переключиться на нужный язык. В отличие от Шерлока, он не в состоянии прыгать с одного языка на другой, ему нужно несколько секунд, чтобы выбрать нужный режим. — Действительно, — повторяет он, — я и не заметил. — Ты уже встал. — Шерлок выглядит расстроенным. Джон подозревает, что это – потому что тот хотел сам разбудить Джона, как Прежде, со случаем или проблемами. Однажды это случилось потому, что Шерлок забыл отключить противопожарные датчики, прежде чем начать эксперимент, вовлекающий дым, а затем не знал, как содрать датчик с потолка и выключить. — Тебе же не нравится заявлять очевидное. — Ну… да. — Шерлок отводит взгляд, а Джон заканчивает телефонный разговор и хватает висящую рубашку. — Как ты выбрался в прошлый раз? — Через чердак. Как в «Племяннике чародея» [6]. — Носки, а затем и его ботинки отправляются вниз. — Я собираюсь принять душ. Позже поговорим, чтоб решить, что делать. Ванная – такая же, как и всегда, разве что ее следовало бы получше вычистить. Шерлок использует его мыло. Или, по крайней мере, которым он пользовался. Прежде. Джон всегда покупал Dove, к которому привык с детства, а затем использовал в юности, и которое входило в наборы для стирки, и даже не собирался менять его. Последние три года, однако, он покупал Imperial Leather, которым пользовался Шерлок, в отчаянной попытке сохранить хоть часть его аромата и найти в этом какое-то успокоение. Кажется, Шерлок сделал то же самое, потому что в мыльнице лежит кривой белый брусок мыла Dove. Это почти нелепо, действительно – путь, который прошел каждый из них, чтоб хоть как-то оставить другого в своей жизни, пусть их даже разделяли тысячи миль. Нет никакого способа всё закончить по-тихому. Консультация с осторожно разбуженной миссис Хадсон подтверждает, что ее черный ход окружили тоже: у входа в переулок на дороге – еще несколько камер, ждущих в надежде. Они останавливаются перед парадной дверью. Миссис Хадсон находится сзади, сразу за ними; все они одеты столь тщательно, как это необходимо. Джон выгладил свой пиджак и сменил рубашку. Шерлок выглядит собранным, как всегда. И миссис Хадсон, которая пять минут назад беспокоилась, хорошо ли окрашены у корней ее волосы, похожа на скрытый боевой топор. Если ситуация станет совсем невозможной, шутят они, она снова достанет черпак. — Нам бы следовало подождать Майкрофта, — говорит Джон, исполняя роль адвоката дьявола. Он полностью поддерживает решение Шерлока обратиться к собравшимся представителям прессы самим, без его брата, но хочет, чтоб Шерлок всё это обдумал, а не действовал импульсивно. — Я предпочел бы покончить с этим сейчас же. — Шерлок ерошит волосы, затем опускает руку. — Подтвердить – да, я здесь, – а затем сказать им, чтоб они убирались. — Хорошо.________________________________________ ________________________________________
Это – ужас, это – кошмар, и Шерлок чувствует всё большее напряжение, потому что дни проходят, и к нему всё больше и больше пристают с вопросами, и люди хотят его видеть. Джон всё понимает – достаточно посмотреть на Шерлока. Всё написано в линиях вокруг его глаз и того, что тот шлепается на диван в гостиной на Бейкер-стрит, а затем начинает шагать по комнате, и руки его взлетают в резких порывистых жестах. Всё настолько серьезно, что, когда появляется Майкрофт, Шерлок даже не набрасывается на него с колкими замечаниями и не пилит на скрипке; он помалкивает, и говорит лишь тогда, когда следует. Джон просто валится с ног, курсируя между Бейкер-стрит и Монтегю-стрит и устает еще больше, заражаясь его нервозностью. У них обоих уже сдают нервы, и когда Джон готов уже поколотить очередного папарацци, он сознает, что что-то должно произойти. В конце концов, они – люди, и у них своя жизнь. А затем появляются свежие новости. Джон еще никогда не был так неприлично рад похищению рабочих-нефтяников в Африке. В связи с этим их оставляют в покое, переключаясь на другую сенсацию, и газеты кричат о растущем числе африканских боевиков и террористических групп.________________________________________ ________________________________________
Джон натягивает пальто, собираясь вернуться в свой дом, и Шерлок помалкивает. Джон думает, тот всё еще хочет, чтобы он насовсем возвратился на Бейкер-стрит. Вот упрямец. Он как Монтегю-стрит и медцентр. Шерлок знает это, и знает также, что Джон их не бросит. — Пока, Шерлок, — бросает Джон через плечо растянувшейся на диване фигуре. — Постарайся завтра съесть что-нибудь. — Джон. — Шерлок поворачивается, чтоб взглянуть на него; усмешка его полна снисхождения. — Я ведь более тридцати лет как-то прожил, прежде чем повстречался с тобой. В самом деле. — Как скажешь, Шерлок, — отзывается Джон, спускаясь по лестнице. — Как скажешь.________________________________________ ________________________________________
Почему мой брат такой мерзавец? Потому что и ты – негодник, королева драмы, и ты это знаешь. Можешь стукнуть его за меня. Как насчет обеда? Не хочу. Противно. Ты знаешь это. Coq au vin. /*Курица в вине.*/ Теперь Шерлок звонит. Звонит. Где? Джон подавляет хихиканье. Ему слышен короткий вздох на том конце линии. Майкрофт. Шерлок звонит, когда мог бы прислать смс, он обычно и шлет их, а сейчас раздражает брата. Джон не обвиняет его. Он всё еще не доверяет Майкрофту, и не будет, особенно в том, что касается Шерлока. У него могут быть побудительные причины и оправдания, но Джон никогда не будет доверять Майкрофту снова. — «Марсель», это такое небольшое местечко, на углу… — Рассел-сквер, да, отлично. Ты заканчиваешь в семь. Джон прикидывает, что делается в приемной. Уже половина третьего, но просвета не видно. — Скорей, в половине восьмого. — Он пьет чашку чая посреди беспорядка. Комната персонала усыпана папками, которые неделю назад во время осмотра пришлось спешно вновь доставать. Его шея выгнута, чтоб удерживать правым плечом телефон. — Народу полно. Зимний грипп. Встретимся на месте? — Нет. Приеду к тебе. — Джон слышит, как Шерлок резко вешает трубку, и чайник в то же мгновение начинает свистеть, сообщая, что закипел.________________________________________ ________________________________________
— Уже семь тридцать пять, — Джон, сердитый и грустный, выныривает из своей бумажной работы. Он заполняет направление в местный продовольственный банк. На прием пришла мать с маленьким мальчиком, у которого воспалились уши. Ее слабовидящий партнер только что направил декларацию на работу на биржу труда, но никто не наймет его, а она в послеродовом отпуске. У них нет денег на калпол [7], потому ребенок непрерывно вопит, хотя Джона больше беспокоит состояние матери. Она бледна и истощена, ужиная по очереди со своим бой-френдом, потому что после оплаты аренды и счетов за газ и электроэнергию у них не осталось средств. Это близко к наихудшему варианту событий, так что Джону хочется уйти подальше отсюда, туда, где худшее, с чем он может столкнуться, это свистящие пули и слишком много крови. — Ах, — Шерлок садится там, где обычно сидят пациенты, и Джон смотрит, как тот сканирует взглядом бумаги перед собой, читая их вверх ногами. — Сент-Патрик? [8] — Угу, — соглашается Джон. — Второе направление на этой неделе. Январь всегда – наихудшее время. Вот уже два месяца, как Шерлок вернулся, возвратясь тихонько к своей прежней жизни, после той суеты с бумагами. Он опять детектив, разбирающийся, без лишнего шума, с некоторыми делами в полиции, а также с делами частных клиентов. Джон немного слышал об этом. Грег также ему говорил, что папки с нераскрытыми, осевшими на полках делами потихоньку отправлялись на Бейкер-стрит, возвращаясь обратно с оскорбительными замечаниями… и решениями, набросанными на них. Джон знал об этом еще до того, как Грег рассказал ему это за пинтой, которую они разделили в «Безголовой Энн», потому что Шерлок жаловался на бумаги, которые он должен оформить, описывая каждый свой шаг и каждый вывод, к которому приходил. Джон небрежно расписывается и ставит дату, в то время как Шерлок наблюдает за ним. И Джон очень рад, что тот ничего не сказал относительно организации, в которую он отправляет нуждающуюся молодую семью. Он не думает, что мог бы вынести это. Джон никогда в своей жизни не нуждался настолько, чтоб голодать, но знает, что с Шерлоком такое бывало, когда тот, через несколько лет после Кембриджа, скатывался всё ниже, подсев на наркотики, и едва не погиб. Джону не хочется думать об этом, так что мысли его вращаются вокруг трижды проклятых нищеты и голода, с которыми он сталкивался неоднократно. И в некоторых местах, где ему доводилось служить, и теперь вот – здесь, на Монтегю-стрит. Джон вечно устраивался там, куда другие боялись идти. Интересно, что это говорит о нем. «Марсель» – маленький ресторанчик на углу, немного напоминающий заведение Анджело, только на французский манер, если Джон искал бы сравнения. По мнению Шерлока, здесь готовят лучшую курицу в вине в центре Лондона, хотя они оба были здесь только раз или два – До, потому что Шерлок сумел доказать, что совсем не шеф-повар, а официант, нанятый за полгода до этого, заразил еду посетителей штаммом неприятной, но не смертельной кишечной палочки – в отместку за увольнение его дяди месяцем ранее; было это уже после всей этой неразберихи с Ирен Адлер. Здесь уютное освещение, и из скрытых в углах динамиков льется музыка. На их столик ставят свечу. И Джон не находит силы протестовать. Они ждут заказа, а потом едят в тишине, словно в старые времена. Джону вовсе не хочется говорить о своей работе, и о том, как прошел конец дня, Шерлок кажется тоже поглощенным едой. Ему нравится, как здесь готовят курицу; он сказал, что это напоминает ему, как готовила его французская бабушка: густой соус и пряный аромат, придающий мясу особенный вкус. — У тебя всё еще остается «Телеологический ответ вируса» , — говорит Шерлок, прожевав. — Ничего удивительного, — отвечает Джон, кладя нож и вилку и поднимая стакан с водой, наблюдая, как колеблется прозрачная жидкость. — Ты уехал так быстро. Удивительно, как ты смог найти грузчиков среди ночи. — Ну, они были должны мне. Обвинение в контрабанде. Я уже говорил, — Шерлок крутит в пальцах бокал. Он фактически всё еще ждет некоторых особенных обстоятельств, столь же вероятных, как снег в аду. — Ты очень быстро уехал, — говорит Джон, начиная есть снова. Он знает, что кому-то другому его волнение было бы незаметно. Шерлок Холмс – не кто-то другой. — Ты не вернешься на Бейкер-стрит. Ты дал это понять совершенно ясно. — Шерлок словно обвиняет его в преступлении, которое Джон не уверен, что совершил. Что выжил? Это теперь преступление? Что вынужден был идти дальше, хоть и не желая этого, и как-то устраиваться, когда стало очевидно, что мертвый был мертв? Джон старается об этом не думать. Он не хочет, чтобы всё это переросло в острые, болезненные конфликты. Они оба знают слишком много секретов друг друга, чтобы спорить, не раня. Они продолжают вечер, достигая удобных товарищеских отношений, обмениваясь небольшими, безобидными репликами, вроде: «подай перец, пожалуйста», «вот твоя ложка» и «спасибо». — Кстати, о вашей общине, что выросла возле тебя, — говорит Шерлок, звякнув чашкой о кофейное блюдечко. — Я говорил с твоим регистратором, Мирой. — В самом деле? — М-м. Увлекательный разговор. Джон глядит на него, слегка улыбаясь. Они словно бы возвратились к той бежевой гостинице, где он оставался во время суда над Мораном. Шерлок держался в стороне от этого, собираясь с силами. Немного другой подход по сравнению с «кинуться очертя голову», но он стал теперь другим человеком. Три года могут многое изменить. Они оба – доказательство этого. — Продолжай. Что она говорила? — О том вечере, когда был этот фарс ареста, с Армстронгом. Она, казалось, думала, что я должен был знать. Я забыл, насколько упорной она бывает. Джон не может не замереть, вспоминая всё, что сказал в тот вечер, особенно Мире; это был бесконечный вечер, завершивший два экстренных вызова, потом – полный рабочий день, а затем – вторжение, и всё это в годовщину Прыжка. Слишком много всего навалилось. — «По правую руку от мертвеца», Джон? — Шерлок невероятно серьезен и несколько мрачен, и отчаянно хочет знать, почему Джон это сказал. Это написано в каждой его черте. — Ну, стоять с правой стороны от тебя означает, что наши ведущие руки были бы свободны, чтобы что-то передать друг другу… — Джон, — возражает Шерлок, слегка подаваясь вперед, навстречу ему, и Джон откидывается на стуле, словно желая сохранить защитное расстояние. Он действительно не хочет говорить об этом. Но, вероятно, придется. — Ты был мертв, и у меня был плохой день. Умер маленький мальчик. Кистозный фиброз, это было вполне ожидаемо, но, тем не менее. Всегда трудно видеть, как умирают дети. И это было пятого июня. У меня был плохой день, и никого там не было, и, господи… — Джон проводит рукой по глазам, и переводит дыхание. — И я был счастлив с тобой, не счастлив, но это было хорошо, это было практически всем, чего я хотел, возможно, это только иллюзия, заставляющая видеть всё в розовом свете, но в тот день это было особенно ярко, и я хотел вернуться туда. Именно так. И быть с правой стороны от тебя. Это намного больше, чем он обычно говорил кому бы то ни было, когда-либо, не говоря уже об эмоциях, чувствах. Он – англичанин, англичанин, который был в армии; доктор, знающий о важности расстояния. — Хорошо, — Шерлок опускает глаза, позволяя маленькой ложечке звякнуть о чашку. — Извини, — говорит он, — но это ущербная логика, Джон. — Его голос звучит тихо и страстно. Джон всегда знал, что «бесчувствие» Шерлока было только фарсом, игрой. Любой, кто скажет иначе, просто не дал себе труда присмотреться. — Это было лучшим, что ты мог сделать, — успокаивает его Джон. — И всё это было ошибочным, — вздыхает Шерлок. — Любовь всегда такова. Почему еще мир был бы так поглощен всем этим? Джон вздыхает, на пару секунд закрывает глаза, а потом слегка улыбается. Всё хорошо. И не нужно уже ничего говорить. — Это прекрасно, спасибо. Я говорил это прежде, Шерлок, и повторю это снова и снова. Ты поступил правильно. Мне, возможно, не понравилось это, и я ненавижу, что это было необходимо, но ты всё сделал правильно. Шерлок улыбается в ответ, словно верит Джону, словно тот первый раз сказал эти слова. И от этого внутри что-то сжимается, в груди доктора становится тесно, и он начинает думать, что у них всё получится, в конце-то концов.________________________________________ ________________________________________
— Это всё? Шерлок смотрит от книжного шкафа, куда он запихивает пресловутый «Телеологический ответ вируса» – боком и повыше других, связанных с медициной книг. — Похоже на то. — Джон оглядывается вокруг, проверяя. Большинство их совместного имущества на своих местах. У Джона несколько смен одежды в комнате наверху, зубная щетка и принадлежности для бритья в ванной комнате. Больше он не использует вторую спальню на Монтегю-стрит как кладовку для хранения вещей Шерлока, там теперь настоящая свободная комната с кроватью, и предметы первой необходимости для любого из гостей, которые обычно приходят – из Бездомной Сети или кто-то подобный. У Шерлока тоже есть зубная щетка, и они разместили свои вещи неравномерно, но по справедливому соглашению о разделении имущества между двумя домами. Это будет работать, думает Джон. Действительно, будет работать. Они стоят там – Шерлок в углу с книжными полками, Джон – в дверном проеме у раздвижной двери, – и переглядываются, ухмыляясь. Жизнь Джона с ворчанием, щелкнув, встает на место, потому что кусочки мозаики складываются, старое соединяется с новым в чудесной гармонии. Он вновь чувствует себя собой, так, как должно, как это было прежде, он вновь доктор-солдат, и ничто не противоречит другому. И, конечно, в этот момент раздается звонок мобильного Шерлока. — Лестрейд, — говорит детектив, и в глазах его появляется блеск, как обычно. — Мать и грудной ребенок. Мать мертва, ребенок при смерти. Никаких улик. — Он уже мчится через комнату, хватая пальто, оставленное на спинке стула, шарф, перчатки, чтобы выйти, вновь начиная танец, что когда-то был настолько знаком, и вновь будет. Шерлок замирает в дверном проеме, возле кучи журналов. — Разве ты не идешь? Судя по сообщению Лестрейда, там, наверное, яд. — Я на вызовах, — напоминает Джон. Он хочет пойти, действительно, хочет. Это было бы хорошо, и с подобной вещью он, в самом деле, может помочь. Эффекты от смешивания лекарств и послеродовых витаминов он сумеет установить быстрее, чем Шерлок. Тот всегда уважал его мнение, и то, что он – всё еще медицинский эксперт для Шерлока, это лестно и замечательно. — Тогда, если они позвонят, ты можешь уехать, почему бы и нет? — Шерлок искренне выглядит удивленным тем, что Джон этим обеспокоен. — Ты никогда не препятствовал мне быть детективом, почему я буду мешать тебе быть врачом? Это – то, кто ты есть. — Он вручает Джону его пальто. — Тогда хорошо. — Джон одевается, ощущая в груди трепет ожидания. Сердце бьется ровно, сознание ясно, и он – с правой стороны от живого. — Детектив и доктор. Господи. Джон может держать при себе медицинскую сумку; положит ее в машину Грега, если надо будет помочь или что-то исследовать. — Постой. — Шерлок поворачивается, чтоб взглянуть на него, и Джон лезет в карман, извлекая оттуда небольшую вещицу, и бросает ему через комнату. Тот легко ее ловит рукой в перчатке, будто выхватывая из воздуха. Шерлок Холмс поглаживает большим пальцем восстановленные часы, на внутренней крышке которых – слова, которые один из них говорит другому. Он прячет часы в одном из многочисленных внутренних карманов пальто. — Хотите увидеть еще немного? — спрашивает он с той же самой улыбкой, что когда-то, столь же мягкой, уверенной, и блестящей, и яркой. — О боже, да, — отвечает Джон, и, не хромая, направляется к двери, по пути поднимая со стула свою медицинскую сумку. Детектив и доктор. Это – их город, и они о нем позаботятся. Конец КОММЕНТАРИИ [1] Глефиддич (Glenfiddich) /виски – скотч, популярный во всём мире бренд/ [2] Сукиного сына (исп.). [3] Олд-Бейли (англ. Old Bailey) – это Central Criminal Court – Центральный уголовный суд, если дословно. В английской википедии сказано, что именно в этом суде (как исключение) ко всем сотрудникам, начиная от судьи и заканчивая писцами (рекордерами) принято обращение «милорд» и «миледи». И он имеет право разбирать даже некоторые международные преступления, например, связанные с пиратством или правонарушениями в открытом море. [4] Английский рождественский гимн на стихи Кристины Роccетти /англ. Christina Georgina Rossetti; 5 декабря 1830 — 29 декабря 1894/ Вот здесь он даже – с русскими стихотворными субтитрами: https://www.youtube.com/watch?v=NU2MtY6DuG8 «В ночь зимы морозной» И здесь еще очень красивый перевод Рождественской песни – http://samlib.ru/s/sokolowa_t_g/perewodstihotworenijakrossetti.shtml [5] Речь, конечно, не о нашем чудесном Б.Г., тут имеется в виду Шарль-Ками́ль Сен-Са́нс (1835 – 1921) – французский композитор, органист, дирижер, пианист, педагог и критик. «Аквариум» – это одна из частей его цикла «Карнавал животных», к которому относится и знаменитый «Лебедь», ставший классикой на балетной сцене. Музыку можно послушать вот здесь: https://www.youtube.com/watch?v=Yt7nKm0upoI [6] «Племя́нник чароде́я» (англ. The Magician's Nephew) — роман Клайва Стейплза Льюиса, шестая по счету из 7 книг «Хроник Нарнии». [7] Калпол – анальгетик-антипиретик с обезболивающим и жаропонижающим действием для детей в возрасте от 3 месяцев до 6 лет. [8] Вероятно, имеется в виду церковь св. Патрика на Сохо-сквер https://www.votpusk.ru/country/dostoprim_info.asp?ID=14073