Ты - мой мир

      — Адель! — раздался оглушительный радостный крик, моментально пронёсся по всему двору, точно бы взрываясь ныне в холодном осеннем воздухе. На другой его стороне девочка со светлыми косичками и портфелем за спиной обернулась с кроткой улыбкою, заметив спешащую к нему подругу.       — Ты что же, без меня уйти собиралась? Хотя бы сообщила, что выходишь из дома. Мы же с тобой так давно знакомы! Или ты не считаешь меня своей подругою? — тут же затараторила подбежавшая, тогда как Адель пыталась собраться с мыслями, едва ли слушая, что говорят ей, но и не перебивая. Каждое утро, пока проходила она по знакомой дорожке, ей нравилось слушать ранних птиц, смотреть на небо, которое, как ни странно, было сегодня чистым и безоблачным, а, вместе с этим по пути в школу с Оливией тихо мечтать о чём–нибудь своём.       С начала школьной жизни Адель прошёл год и неделя, но ровным счётом ничто в её увлечениях и интересах не изменилось. Всё теми же, что и прежде, были прогулки во дворе, чтение книг, каковые ей — правда, ныне уже реже — продолжал привозить отец, всё те же ночи, когда ей снились мама и Оливер, и она, просыпаясь, вглядывалась в темноту, а после принималась тихо, сдерживая вырывавшиеся из груди всхлипы, плакать. Адель, может, и хотелось всё изменить. И она порой с завистью наблюдала за девочками из класса, которых волновало только то, как они выглядят сегодня и продолжают ли они следовать моде. Она смиренно расхаживала по гостям и привыкала к совершенно новому для неё окружению — а вместе с этим и к совсем иной атмосфере. Но она предпочитала поскорее уходить домой и забиваться в свой маленький мир, недосягаемый ни для кого. Даже для собственного отца.       Адель взглянула вперёд и увидала знакомую ограду, а за ней — школу. Место, где она пыталась быть другой, практически как все — но у неё не всегда выходило, и она оставалась самой собою. Впрочем, это не помешало ей найти друзей, а с Оливией их и вовсе водой не разольёшь. Перешагнув порог, Адель и Оливия направились в раздевалку, где вскоре уже были готовы начать новый учебный день. Но, Адель немного замешкалась, пока переодевалась и перекладывала вещи из кармана куртки в портфель, Оливия оставила её, сославшись на неотложные дела до начала урока. Адель, тем временем, продолжала мешкать, что ей самой уже это было в тягость, и скорее хотелось покончить со всем этим, однако она ровным счётом ничего не могла с собою поделать и, наконец закончив с обувкою и переодеванием, схватила портфель и помчалась по порядком уже опустевшему коридору. Едва ли кто попадался ныне ей на пути, так как многие из учеников давно уже сидели в классах, поглощённые подготовкою к предстоящему уроку. До оглушительного звонка оставались считанные минуты, и Адель, осознав это, кинулась бежать ещё быстрее — как могла, изо всех сил. В силу того же знатно пустого коридора ей удавалось это без труда и, едва заприметила она знакомый угол, за каковой следовало тотчас же завернуть, как в ту же секунду оттуда навстречу ей выбежал мальчик и, едва собралась Адель отскочить в сторону, как он уже остановился, внимательно оглядывая её. Адель ощутила, что ныне не может не только ни слова произнести, но даже и сдвинуться с места. Увиденное несказанно поразило её. Пред нею то ли наяву, то ли в очередной грёзе стоял тот, кого она видела и всегда мечтала видеть в своих детских снах. Она резко мотнула головой, пытаясь осознать, уж не теряет ли она голову и не путает мечты свои с реальностью.       — Ол–ливер? — выдавила она из себя и мгновенно смущённо отвела взгляд от его лучистых глаз. А они оставались всё такими же прекрасными, каковыми запомнила она их. И светлые волосы, которые теперь, точно так же, как и когда–то на лугу, сияли от света солнца из окна, не были более растрёпаны, как у неряшливого дворового мальчишки, а являли собой полноценную причёску истинно лидера школы.       — Адель? — точно с таким же вопросительным тоном обратился к ней мальчик. У девочки подкосились ноги, но она сумела удержать равновесие и только радостно улыбнулась ему. Ему, обладателю этих невероятно светлых волос, великолепных голубых глаз, в которых можно утонуть и даже того не заметить. Ему, какового она надеялась увидеть каждое мгновение, но встречи с кем могла бы прождать ещё целую вечность. — Невероятно, Адель, неужели это и вправду ты? — восхищённо воскликнул Оливер, но что–то в этом восклицании показалось Адель не совсем приветливым. Впрочем, она не придала тому особенного значения и снова перевела взгляд с пола школы на друга детства. Она всё ещё не могла поверить, что он стоит прямо перед ней. — Мы так давно не виделись, правда? В нашу последнюю встречу я был такого же возраста, как ты сейчас.       «Много чего произошло с того времени», — пришло в голову Адель. Оливеру явно было неловко. Он всё говорил ей об каких–то пустяках, но не получал на них ответа, а иначе в состоянии своём Адель, пригвождённая к полу, и не могла теперь поступить. Он шаркал ногами, а она от смущения не могла вымолвить ни слова. Но вот, наконец по пустому коридору, подобно птице, выпущенной из клетки, пролетел звук звонка, и Оливер вновь взглянул на Адель.       — Знаешь, мы могли бы встретиться. Как–нибудь. Тем более, в одной школе учимся. Знаешь, ты приходи на стадион после занятий. Я там почти всегда бываю.       Адель кивнула. Глубокие голубые глаза промелькнули мимо неё и унеслись в конец коридора, оставляя после себя лишь слабые отголоски слов, эхо фраз, только что брошенных на ветер. Не напрасно ли? Искренне ли?       А после урока, когда они шли, рука под руку, с неизменной подругою её Оливией, Адель пыталась понять происшедшее с нею сим утром чудесное событие, а Оливия допытывалась, что же толком произошло.       — А ты, что же, совсем ничего ему не ответила? — укоряющим тоном спрашивала она, перебивая в свойственной ей манере по ходу рассказа подругу. Адель лишь качнула головою. Ей уже и самой было немного стыдно, но она знала, что в тот самый момент ничего не могла с собою поделать. Чувство робости переросло во что–то большее, с чем Адель не смогла совладать. Она признавалась себе, что не могла ни шелохнуться на глазах у Оливера, ни нормально вздохнуть. При воспоминании о том сердце Адель с новой силою начинало колотиться, как если бы девочка пробежала много кругов вокруг школы.       — Когда в последний раз, ты говоришь, вы виделись? — спросила Оливия и очень удивилась, что то было два года тому назад.       Адель не привыкла делиться своими переживаниями с другими. Даже когда–то давно она ни родителям, ни даже Оливеру ни слова не сказала о препираниях меж нею и няней и о частых наказаниях со стороны первых её учителей. Однако ныне она знала наверняка человека, каковому могла бы без промедления довериться, и таковой была Оливия.       — Мы дали друг другу обещание, — начала она. — Вечно помнить друг друга. И обменялись кольцами.       Оливия слушала её внимательно и даже не стала на сей раз перебивать её, а после, когда Адель закончила, отдышалась и взглянула на подругу своими большими синими глазами, с некоторой усмешкою произнесла:       — Кажется, кто–то здесь влюбился. Адель оторопело взглянула на неё. Краска прилила к лицу её, и даже ежели бы она пыталась теперь спорить, это едва ли вышло бы убедительно. Подруга, между тем, продолжала:       — А насчёт колец надо всё разъяснить. Если вы обещали такое друг другу, то это точно неспроста. Главное — не спешить. Подожди неделю, а потом, если вдруг снова не встретитесь в школе, тогда уж сходи на стадион. Я думаю, если его обещания были искренними, он будет тебя ждать.       Адель улыбнулась. Она едва ли помнила, как шла в тот день из школы домой — знала лишь, что очень спешила, дабы выполнить пришедшую ей в голову затею. Только успев скинуть с себя ботинки, она вбежала в комнату свою и нашла маленькую шкатулку, обитую внутри мягкой тканью, из каковой осторожно вытащила маленькое засохшее колечко из одуванчиков, принимаясь любоваться им. Когда–то оно могло налезть ей на указательный палец. В эту ночь Адель спала так крепко и сладко, как не спала уже давно. Когда–то загаданное желание, по мнению её, начинало теперь исполняться.       После совета Оливии дни её в школе превратились в одно сплошное тягостное ожидание того момента, когда она вновь сможет увидеть Оливера, и, пускай она и пыталась забываться всё то время в учёбе и работе по дому, выходило сиё у неё из рук вон плохо — скорее, она больше страдала, нежели поистине делала что–то. Сколько уже раз за время то на уроках она раздумывала вовсе не об учёбе, как бы стыдно после ей самой за то ни было, а только лишь об одном предмете, каковой, так внезапно возникнув снова в жизни её, заполонил полностью все мысли её. Она честно старалась слушать, что говорит учитель, и даже впитывать в себя каждую фразу его, но разве угодят девическому сердцу в таковые минуты какие–то тягостные слова учёбы? Едва ли.       Однако же день вероятной встречи–таки наступил, и даже к нему Адель готовилась как к некоему празднику. Она слишком долго даже для себя самой собиралась в школу, несколько раз возвращалась к шкатулке с кольцом, рассматривая его с разных сторон, размышляя, стоит ли взять его в школу с собой… Однако при более внимательном наблюдении девочка осознала, что цветок давно уже стал гербарием. Оставалось лишь надеяться, что чувства Оливера не претерпели ту же участь. Она затрепетала, услышав звонок с последнего урока, едва не задрожав, при том при всём, всем телом. Оливия нагнала её на выходе из школы — Адель так задумалась, что даже забыла подождать подругу.       Покуда они шли, Оливия продолжала о чём–то говорить, не останавливаясь ни на мгновение даже для того, чтобы отдышаться. У Адель выдался непростой день, и ей куда приятнее было бы провести его остаток в одиночестве и собственных мыслях. Однако ей и в голову не приходило, сколь сильно в ту самую секунду подруга волнуется за неё и непрерывными разговорами своими лишь пытается, как умеет, успокоить её самое. Тем временем, школьный стадион уже виднелся за воротами, и его почти полностью заполонили школьники. Это было время, когда там собиралось больше всего народу — более, чем за весь учебный день. После уроков лидеры и молодые люди, имевшие особый успех у всех школьниц, собирались здесь поиграть и потренироваться перед предстоящими играми; а поклонницы их — дабы полюбоваться теми, кого боготворили. Гомон и крики слышались ещё издали, но Адель не поддалась той суматохе, которая обычно охватывает людей в подобных местах при большом скоплении людей. Вместе с Оливией они сели на лавочку. Адель наблюдала за собраниями, которые состояли, в большинстве своём, из старшеклассников. Взрослые высокие ребята и прекрасные девушки, которые могли носить любую одежду в школе, и на каковых Адель каждый раз смотрела с некоей завистью, ибо тоже страстно мечтала поскорее стать такой же. При всей её любви к новым знаниям, Адель не нравилась школа: её угнетали не учителя и уроки, и не ученики, среди которых у неё почти не было друзей, а недостаток времени. Школа, по мнению её, отнимала у неё целые часы жизни. Кроме, разве что, получения знаний, Адель не понимала, почему отец отдал её сюда. «Я бы спокойно проводила время одна дома», — думала она. А мимо всё так и проносились разноцветные футболки. Только Оливера среди них не было. Адель поднялась и направилась было в сторону выхода со стадиона, но подругу вовремя остановила Оливия, всё это время пребывавшая вместе с нею.       — Смотри!       Девочки вместе обернулись. Зрители на трибуне в это самое время начали аплодировать, потому что незапланированная игра началась. Адель никогда прежде не доводилось наблюдать ничего подобного. Для неё в принципе скопление народу было удивительно. Единственным смутным образом о большой толпе, оставшимся в её голове, были похороны матери, в которые она поняла лишь то, что множество людей в чёрном стояли поодаль и, склонив головы в знак какого–то негласного принятия, молчали, пока её мать закапывали в землю несколько людей. Вших–вших. Вших–вших. Слышался только звон лопат о песок посреди этой всеобщей тишины, в которой никто не то что не мог — не пытался ничего сделать. Она помнила, как крепко отец сжимал её руку, а ей самой казалось, что ещё немного, и она бросится под эти лопаты в тёмную яму.       Но воспоминания сии девочка всегда всеми силами отгоняла от себя, и сознание её отказывалось ассоциировать большую толпу с ними, так что, по мнению Адель, никогда до сих пор не доводилось ей видеть столько людей в одном месте. Да и игра, в которую они играли, совсем не походила на то, что она когда–либо могла она наблюдать в короткой жизни своей. Несколько мальчишек в этот самый момент пробежали круги по стадиону, гоняя перед собой руками мяч, затем бросились вдогонку за одним–единственным игроком, и в итоге именно ему удалось забить мяч в кольцо. Толпа на трибуне зааплодировала, а Адель увидела, как чемпион в белой футболке с цифрой на спине, встречаемый овациями учеников, обменялся рукопожатиями с несколькими взрослыми ребятами. Сомнений больше быть не могло, и от того лишь одного сердце Адель пропустило несколько ударов. Мальчиком, забившим мяч в кольцо, оказался светловолосый Оливер. Ученики почти сразу же окружили его, и даже издали слышались поздравления и смех, и Адель, несмотря на все уверения Оливии, резко развернулась, собираясь–таки зашагать прочь со стадиона.       — Адель! — вдруг услышала она крик. Чья–то рука остановила её за плечо, и девочка обернулась. Пред нею стоял Оливер и улыбался. — Как хорошо, что ты наконец–таки пришла!       Адель была не в силах сдержать чувств своих, хотя всего мгновение назад начинала беспричинно сердиться на друга детства.       — Привет, Оливер! — сама не зная почему, она не могла отдышаться от радости, а сердце бешено заколотилось в её груди.       — Мы так долго не виделись! Адель, ты так изменилась… — Оливер обвёл её взглядом, будто бы оценивая. Она постаралась повторить взгляд его и также увидела в нём что–то совершенно новое и даже до беглого страха незнакомое. То было не только в чертах его лица — это было и понятно, ведь он подрос и изменился, но и в его поведении. Он улыбнулся нескольким выходящим со стадиона девочкам, и Адель заметила, как вместе с ними удаляется и Оливия. Стадион, где только что бушевала толпа, пустел. Они остались одни.       — И ты тоже, Оливер.       Они сели на лавочку. Адель вдруг для себя осознала, что говорить с ним ей более не страшно. Прошлой неловкости, каковую она помнила с того красочного лета, совсем не было, и точно также не было и чувства у неё, точно не виделись они столь долгое время. Едва ли теперь припомнить могла она, будто что–либо: и голубые глаза его, и сияющие на солнце светлые волосы — вдруг изменилось в нём за то время, на каковое жизнь разлучила их. Он всё также любил рассказывать преинтересные и забавные истории и улыбался, когда замечал улыбку Адель. Правда, у него появилась странная и не совсем понятная ей привычка — ерошить волосы и отбрасывать чёлку назад, но впрочем, уже в последующие минуты общения с ним она привыкла и к этому.       — Почему вы не приехали прошлым летом? Я ждал тебя весь месяц!       — Похоже, у родителей что–то случилось. Они не посвящают меня, — Адель закусила губу, но всё–таки назвала отца «родителями». Долгожданное счастье было так близко к ней сейчас, что она решила умолчать о потере матери и оставить этот разговор на потом. К тому же, после прошедшей игры Оливер по–прежнему казался весёлым и восхищённым — стоит ли огорчать тогда его? — Я так понимаю, мы туда больше не приедем.       — Жалко, — Оливер опустил голову и стал рассматривать свои ботинки.       — А почему ты уехал тогда? — нарушила молчание Адель. — Ты ведь даже не попрощался со мной.       — Мы уехали ранним утром, — отвечал Оливер. — Готовиться к учёбе и ко всему прочему. На дворе была уж почти осень, а мы приезжаем каждое лето. Что обо мне, поведай лучше о себе!       Время летело незаметно. Едва ли Адель много интересного могла припомнить из жизни своей, но, коротая текущие по асфальту бледным лучом заката минуты, она вместе с другом детства вспоминала то, что когда–то объединяло их обоих. Временами, когда подробности были настолько откровенными, но оттого не менее приятными (как, например, их собственный шалаш из сухих веток или её собственные жалобы на зелёные мелкие груши), что Адель мнилось, никто не должен был узнать об них, она оглядывалась по сторонам, дабы убедиться, что поблизости совсем никого не осталось. Затем продолжала, краснея до самых ушей:       — Помнишь те кольца из одуванчиков?       — Ты ещё хранишь его? — ахнул Оливер. Адель смутилась, но кивнула. Сердце с каждой минутой, проведённой с ним, стучало о грудную клетку всё быстрее, и это было впервые для неё. Подобное она ощущала, когда отец впервые, в порыве нежности и переживания за мать, прижимал её к себе. Но даже тогда у неё не было чувства, будто она способна сделать в этом мире всё. — А я потерял своё. Но мы ведь всё равно будем друзьями, Адель! Мы встретились — значит, это уже предназначение судьбы!       Адель снова улыбнулась ему, меж тем, как Оливер вместо улыбок был занят повторным и довольно тщательным зашнуровыванием своих ботинок и поправлением и без того идеальной причёски. Вечер уже пополз по крышам домов, и дети стали собираться. Они покинули стадион в полном молчании, но Адель казалось, что они думают в тот момент об одном и том же. Сердце не переставало ёкать в её груди даже тогда, когда они проходили по знакомой дорожке, ведущей к её дому. Теперь Оливер знал, где она живёт и, замявшись, не глядя на неё, а на какие–то посторонние предметы, качался на пятках.       — Я рад, что ты пришла, — улыбнулся мальчик и протянул ей руку. Адель знала, что сей жест лишь в знак дружбы, но ей показалось, что он не хотел отпускать её долго. Слишком долго. И от этого в её сердце становилось ещё радостнее. — И обещай мне, что придёшь снова, — сказал он. Они распрощались. Адель, не любящая выплёскивать свои эмоции, какими бы они ни были, вернулась домой молча, но слабый румянец впервые за последнее время горел на её щеках. Она какое–то время мялась в коридоре, то ли снимая обувь, то ли избавляясь от верхней одежды, но это было слишком долго — много дольше, чем когда–либо. Кое–как, наконец, совладав с собой, она хотела уже было сесть за уроки, как вдруг заметила своего отца, полулежавшего в кресле. Такое замечала она за ним впервые, потому что едва ли когда–либо возвращалась домой поздно. Обыкновенный день, ежели это не был выходной, состоял из подъёма с первыми птицами, похода в школу, возвращения домой и уроков; здесь же всегда и ожидала дома она отца. Ныне же, в порыве впечатления от встречи с Оливером, да к тому же гонимая любопытством и внутренним страхом, она мышкой подкралась к отцу — осторожно, едва ступая, боясь маленьким шагом своим нарушить мерное дыхание его. Она с облегчением вздохнула, убедившись, что он в действительности спит, однако же это не утолило любопытство её по поводу, что могло послужить причиной таковой усталости его. Сослав причиной такового состоянии страшное слово «работа», о каковом слышала она, пожалуй, от каждого знакомого ей взрослого, она мысленно немного успокоилась, а после со словами «Папа, вставай» взяла его за руку и легонько потянула. Разбудить его вышло далеко не с первого раза.       — Адель, — сказал отец, приоткрыв глаза, и, задержавшись долгим неживым взглядом на стене, наконец, взглянул на дочь. — Ты уже вернулась?       — Давно уже, папа, иди ложись спать, — и по всему видимому, он её послушался, потому что незамедлительно исчез в дверях спальни. Адель села за уроки, но мысли её заполонили отнюдь не математика и грамматика. Она не могла перестать улыбаться и то и дело ловила себя на мысли, что вновь совсем не сосредоточена на важных для неё предметах. Обыкновенно это давалось ей очень просто, но отчего–то не теперь. Весь прошедший день казался ей чудесным. Даже больше сказать — она вполне была уверена, что полностью выдумала его сама, а потому, впустую водя ручкою по бумаге, то и дело бормотала, наблюдая, как слабо колышется свеча от звука голоса её: «Этого не может быть. Это не могло случиться». И чем более монотонно выглядели эти фразы её, тем сильнее укоренялась она в мысли, что всё это не было сном. Встреча с Оливером. Разговоры с ним. Взгляд Оливера, когда он так не хотел отпускать её руку… Адель уснула прямо за столом, но, к счастью, назавтра была суббота, и ей не грозило ничего страшного.       Едва ли об этом можно было сказать о человеке за сотни миль от неё. Заканчивая школу, Райан уже знал, кем хочет стать. С самой юности он прослыл на ферме скорее домоседом, нежели любителем выходить на покосы и ездить в город на лошадях. Однако же мнение двора едва ли было нужно ему. Он оставался дома по одной лишь простой причине — он смотрел фильмы.       Кассеты, каковые брал он в долг у знакомых. Найденные нечаянно плёнки. Совсем старые, купленные в каких–то лачужках–магазинчиках болванки. Он не учился ни хорошо снимать и толком не покупал книг, ибо откуда деньги на них могли быть у родителей? Однако же собственные рабочие руки и неуёмное, совершенно упорное желание стать режиссёром сделали, в конце концов, своё дело. Райан практически без лишних трудностей поступил в университет, тогда как вслед ему, уезжающему в большой город, смотрели одноклассники, лица каковых не выражали ровным счётом ничего, а в ответ им лишь летела дорожная пыль.       Уехать из родного городка, вслед за мечтою своей, Райан мечтал с первых минут сознания себя как человека. В больших городах виделись ему новые возможности и покорение столицы, в которой его одноклассники только и мечтали появиться. В то время он был из тех немногих выпускников, каковым удалось оставить маленький городок ради своих будущих свершений, однако же, среди рискнувших уехать и остаться в Лондоне он был, пожалуй, единственным выпускником того года.       Практически с первых дней все надежды его стали разбиваться. Изо дня в день Райан всё более и более ощущал, как созданные стремлением к новому крылья то опускаются, то подрезаются другими. Он полагал, что переезд в большой город будет подобен переходу его в новую школу; что здесь также примут его с распахнутыми объятиями; примутся точно также желать ему успехов и возлагать на него большие надежды. Ещё при выпуске из школы многие учителя говорили ему о большой и успешной карьере, невзирая ни на род его, ни на звание. Умение внятно передавать мысли свои в слова и упорный характер лишь придавали в том Райану как обаяния, так и прокладывания к успеху. Он был до того хорош и мил собою, так прелестно учился и так усердно старался во всём преуспеть, что весьма трудно было не восхищаться им.       Однако, если в школе дела шли таковым чередом, дома у Райана творилось ровно обратное. С самого детства отец и мать желали, дабы он следовал по их стопам, а потому временами слишком строго и нещадно приучали к тяжёлому труду. Тёрнер старший добился всего своими руками и ожидал того же и от сына своего. Уже в пять лет выучили его кататься на лошади — время, в каковое многие сверстники его ещё и на ногах держались с некоторым трудом, постигая сложное занятие, держащее человека на земле — ходить. Более же всего сам Райан был привязан к матери, ибо лишь в ней одной находил препятствие всем бурным всплескам отца. Таковое смирение слишком быстро приучило его к книгам и прочим тихим занятиям, а когда появилась у Райана его первая камера, он только и делал, что фотографировал и снимал видео, пока ровесники его трудились в поле. Возможно, ещё и из–за того сторонились некоторое время его ребята, но ближе к окончанию школьного времени всё–таки дружески сошлись с ним, признав в юноше таковой огромный талант. Сам он не раз хвалился своими работами, считая, что это предназначение сверху — чтобы он стал режиссёром. Ему с детства нравилось смотреть фильмы и находить в них — даже самых великих, ошибки и неточности, мечтать, как он создаст свои, которые будут идеальны и великолепны. А кроме того, его талант должны заметить сразу же, незамедлительно. Стоит ему приехать в столицу — и его заметят сразу все.       Большие города всегда привлекали его. Эта ночная жизнь в них, просторные улицы. Но больше всего Райану нравились неоновые вывески и большие рекламные ролики на них. «Если я поступлю в этот город, я большую часть времени буду проводить на улице, только лишь разглядывая их все», — думал Райан и оттого ещё усерднее готовился к экзаменам. И вот, как обычно и бывает, время пролетело незаметно, и Райан, к своей огромной радости, сумел, благодаря школьным успехам своим, поступить. Но тут же ощутил, что всё будет не так просто, как казалось ему вначале.       Поиск жилья оказался самой простой из проблем, тут же посыпавшихся на него. На вырученные на ферме у отца деньги и неплохую стипендию в университете удалось ему начать снимать квартиру на окраине столицы. Главная трудность состояла в ином. Учёба занимала у него почти половину дня. Райан, привыкший, что в своей компании он всегда знал больше всех, изумился, когда в разговоре с новыми приятелями стали появляться неизвестные ему термины, а некоторые из них, узнавая, что Райан приехал из какой–то мало известной деревушки, и вовсе не хотели с ним общаться. Он пытался раззадоривать их любимой своею пословицей: «Мы все в одной лодке», но и тут сыпались на него одни лишь укоры, каковым объяснения он совершенно не мог найти. Юноша вновь засел за книги, но времени на них было так мало, что ему приходилось начинать читать по пять одновременно, а заканчивать — всего по одной в месяц. Неясные ему конспекты, кое–как записанные из–за того, что он не приучен был скорописи, почти тут же выбрасывались, так что повторять весь пройденный на занятиях материал — хотя и в примерном виде — ему приходилось, читая внеурочные учебники. Порой он ловил себя на том, что устаёт настолько, что засыпает под них. Юноша не без раздражения начал искать способы бороться с этим и, прочитав где–то про методику писания картин Сальвадором Дали, ставил будильник на определённое время и, если засыпал, просыпался от тревожных сигналов и вкратце выписывал те моменты, которые помнил из прослушанной лекции. Это хоть как–то стало помогать ему понять суть изучаемых вещей. Решив, что всю свою школьную жизнь он занимался не тем, чем следовало, Райан засел за учебники и словари, перестроил весь свой план дел на день и практически перестал выходить из дома. Его по–прежнему спасало только одно. Кино. Райан начал смотреть фильмы в раннем возрасте, но были они отнюдь не развлекательной направленности. Райан смотрел классику. Чёрно–белые ли, цветные ли, короткие или длинные, самые старые — немые или же более современные — ему нравились все. Будучи на втором курсе, Райан, как только завершал подготовку по своим конспектам и когда, наконец, откладывал толстые тома об истории кино, принимался за фильмы. Он мог смотреть их всю ночь, не чувствуя усталости. За окнами уже светлело, а в квартире до сих пор оставались он, темнота и тихий скрежет кассетной плёнки.       Райан смотрел кино так, как если бы он сам был в нём. Причём, он становился героем фильма сразу же — тому способствовала не только атмосфера кинотеатра в тёмной комнате, но и великолепная музыка в фильме, интересный сюжет, прекрасно играющие свою роль актёры. Райан влюблялся в кино, но сам нисколько не стыдился любви своей. Кассеты, привезённые им, были не бесконечны. Поэтому за новыми пришлось ходить в прокат.       А учёба, меж тем, становилась всё сложнее. Райан совсем ничего не успевал, и когда, в конце концов, нашлось свободное время, тут же уехал домой. Но родители, которые, как он ожидал, будут рады его приезду, отнеслись к его стремлениям скептически. Мать несколько раз укоряла сына в том, что он подолгу смотрит фильмы — свою привычку он привёз и сюда, в маленький городок, и не расставался с ней до самого конца каникул. Она считала, что это портит его здоровье, да, ко всему прочему, и его нервы, что Райан уже почти неотличим от тех столичных юношей, каковые выросли на богатстве своих родителей. Отец, всю жизнь проработавший руками, не понимал, как можно зарабатывать на кино. Для него эта была не профессия и не работа, нет. Он совершенно не привык видеть в этом ремесло. Очевидно, оба считали, что Райан отучится и вернётся в их маленький город продолжать дело своего отца. Совершенно разочаровавшийся во всём, что его до этого окружало, Райан решил навестить Адель и как раз привести ей несколько новых книг. Отчего–то его израненное на тот момент сердце захотело найти прибежище среди наивного детского голоса маленькой девочки, которая и сама не разбиралась в жизни, но Райан уже настроился на то, что встретит повзрослевшую подругу, поговорит с ней по душам, как и раньше, а после они вновь расстанутся — теперь уже на неопределённый срок, но все его мечты разрушились, когда он не застал её и её семьи в той самой деревне. Райан уехал в университет и теперь уже окончательно отказался от всей мирской суеты.       Однажды он сидел поздним вечером и смотрел очередной фильм, как вдруг к нему в голову пришла одна светлая мысль. Она зародилась буквально из ниоткуда, и Райан незамедлительно перенёс её на бумагу. Из одной маленькой идеи получилась целая история. Райан работал над ней не покладая рук. День за днём, неделя за неделей. Наконец всё было готово, и Райан удовлетворённо взглянул на свой труд.       Из маленькой истории получился настоящий сценарий. Райан решил оставить его и затем сдать в качестве курсовой, но не смог стерпеть и предложил его прочитать своему самому любимому преподавателю, декану университета, на чьи лекции он ходил с особым удовольствием. Кажется, ни на чьи больше занятия он не спешил так, как на его, и ни к чьим больше семинарам так усердно не готовился. Сам же, ожидая ответа, Райан стал навёрстывать то, что пропустил, пока писал сценарий, а заодно приобрёл в университетской библиотеке несколько книжек по режиссёрскому искусству.       Но дни проходили, а ответа Райан всё не получал. И это уже начинало угнетать его. Терзаемый сомнениями, Райан начал задерживаться в университете. Правда, обнаружив как–то раз юношу в здании в неурочное время, охранник сделал ему несколько предупреждений. Райан вышел на свежий воздух и сел прямо на ступени. Уже занимался вечер, и неоновые вывески, на которые он когда–то так хотел смотреть, уже, должно быть, зажглись где–то вдалеке. Не собираясь унывать, Райан вытащил из сумки одну из последних книг и принялся было читать, однако голос позади него отвлёк юношу от увлекательного чтения.       — Райан? — раздался удивлённый возглас. Юноша обернулся, не убрав, впрочем, книгу и продолжая сидеть на ступеньках. Мистер Руфис, немолодой уже мужчина, увесистый, крепкий и плотный, уже всей наружностью своею показывающий своё превосходство над другими, был любимым преподавателем Райана. Он подошёл к нему, невольно пиная ногою точно такую же, как у самого юноши, сумку через плечо. Только завидев его, он придвинулся, после на мгновение остановил свой ход, принимаясь рыться в сумке, а после подошёл ещё ближе к юноше.       — Что вы здесь делаете? — спросил он. В свои годы Райан мог уже определить с первого взгляда отношение к нему, и сейчас он отчётливо чувствовал раздражение и одновременно с этим — равнодушие, исходящее от преподавателя. Однако знал юноша — и по словам много чего добившихся людей, в том числе, — и ещё кое–что: если не попытаться и не понадоедать некоторое время, можно много чего в своей жизни упустить.       — Простите, сэр, кажется, я зачитался. Но я уже собираюсь уходить, — с этими словами Райан поднялся.       — Нет, постойте, — жестом остановил его преподаватель, и Райан послушно снова опустился на ступени. Мистер Руфис, к его удивлению, подсел к нему.       — Я прочитал ваш сценарий.       — Сэр… — Райан уже было снова поднялся, но мистер Руфис тут же жестом опустил его на место.       — Я сам вам обо всём расскажу.       Совершенно против воли его, колени у Райана задрожали, и сердце неистово заколотилось в груди, но он, тем не менее, продолжал смиренно сидеть, пытаясь теперь ровным счётом ничем не выказывать своего волнения. Мистер Руфис достал файл с листами, и Райан узнал в словах свой сценарий. Ни одной поправки юноша не заметил, но не дал рвавшейся улыбке хотя бы тенью мелькнуть на губах. Делать поспешные выводы было нельзя. Мистер Руфис вытащил листы и просмотрел один за другим, словно заново их перечитывал. Любопытство жгло Райана изнутри. Он скрестил пальцы на руках и, не отрываясь, смотрел на преподавателя.       — Я прочитал вашу работу, Райан, и я не могу не признать, что нахожу её очень занимательной… — при словах сих сердце Райана подпрыгнуло, и он начал бояться, как бы оно не разорвалось от такого частого биения. — Я признаю, что вы очень талантливый юноша, не буду это скрывать, — продолжал между тем мистер Руфис. — Ваш сценарий даже заставил меня задуматься… о многих вещах.       «Не томите, пожалуйста! — взмолился Райан, пытаясь сдерживать улыбку. — Скажите мне мнение своё!»       Райан всегда восхищался мистером Руфисом. На его лекции он ходил с большим удовольствием и даже после бессонных ночей кино не пропускал их. Мистер Руфис рассказывал потрясающе. Ясно, интересно, и, что было вначале большим изумлением для Райана, даже если его не слушать, всё равно в какой–то момент мистер Руфис начнёт дискуссию на такую тему, которая будет интересна всей аудитории. И уж тогда никуда не денешься. Райан с улыбкой взглянул на свой сценарий.       — Но ваша работа, мягко говоря, не заслуживает кинематографа. С таким произведением вам, молодой человек, нужно было в писатели идти. Таких, как вы, ждут вон там, — с этими словами он указал на здание через дорогу. Литературный университет. Его всегда упоминают одногруппники, когда хотят показать, что поступили туда, куда следует, а писательское дело — не их профессия, да к тому же не самая стоящая. — Но, впрочем, это ваше дело, так ведь? — добавил мужчина поникшему головой юноше. Мистер Руфис отдал листки Райану, поднялся и похлопал его по плечу. — Вам нужно совершенствоваться. Это мой вам совет.       — Благодарю, — произнёс Райан, отрешённо смотря на листки. Сердце его, только что лихорадочно танцевавшее в груди, сейчас ушло в пятки. О, сколько ему хотелось рассказать в тот самый момент! Сколько примеров об употреблении Пути героя в фильмах он вычитал и сколько нашёл сам! Сколько съёмочных фишек он узнал за этот семестр! Сколько надежд и идей копилось в его голове с того самого дня, когда он вместо «мама» и «папа» впервые в жизни сказал «кино»! Райан пытался успокаивать себя известной пословицей, что то, что нажито легко, будет и легко прожито, однако же едва ли это теперь помогало.       Мистер же Руфис, как ни странно, ещё не собирался уходить.       — Это ваше? — спросил он, поднимая книгу, лежавшую рядом с Райаном. Тот кивнул, даже не обернувшись. — «Кино без сюжета», — негромко сказал преподаватель, а затем посмотрел на юношу. — Для своего возраста вы неплохо начинаете, — сказал он, отдавая Райану книгу и снова легко хлопая его по плечу. — Желаю вам удачи.       Райан остался молча сидеть на ступеньках, смотря вслед уходящему преподавателю. В голове начинали рушиться будущие планы, и только кино могло вновь спасти и мотивировать его.