Ты - мой мир

      Покуда продолжалось каникульное время, в совершенстве менялся и Райан. Ему невдомёк было, что у Мэтью на счёт его составился целый план. Они виделись с ним несколько раз в неделю и каждый раз то смотрели в кино новые фильмы, то вели пространные разговоры о своей будущей профессии, то осматривали улочки Лондона. Впервые за все четыре года Райан по–настоящему мог восхититься городом, в котором учился и жил. Он прекрасно осознавал, что у него нет никаких шансов жить здесь после окончания обучения, и ему оставалось лишь надеяться, вспоминая споры с родителями, что возвращаться в родную деревню ему не придётся.       Не то чтобы он не любил своё прежнее место жительства. Напротив, ему нравилось проводить время в университете, но порой на занятиях вспоминался ему чистый деревенский воздух. Обыкновенно это были запахи свежескошенной травы, молодой листвы, появлявшейся на деревьях из толстых разбухших почек, усеянных влагой ранней росы полевых цветов, пыли и песка, разносившихся от ног рабочих, терпкого, к которому почти сразу привыкаешь, пота лошадей — он не смог описать этого всего, даже если бы писал книги. Однако раньше, когда Райан был совсем юношей, и по дорогам разъезжало меньше машин, эти запахи были для него как–то острее и роднее. Он впитывал их в самое своё сердце, а, приезжая к Батлерам, только убеждался в том, что ничто на свете не заменило бы ему запах того маленького яблоневого сада, кладбища после дождя — такого сырого и мрачного, что каждая плита, при прикосновении к ней, казалась как никогда ледяной и отрешённой от этого мира. Наверное, именно поэтому Райан начал фотографировать. Вначале полуразмытые любительские снимки, затем — всё более профессиональные, вкладывая в них всю свою душу и весь свой талант. «И в кого он такой?» — не раз приходилось слышать ему от отца. Сейчас он по–прежнему любил деревню той особенной детской любовью, каковая остаётся у выросших младенцев к их ранним игрушкам, что защищали их ото всех кошмаров и ночной темноты. Но не раз смущало его, что какое–либо сказанное слово кажется его окружению чудным и непонятным, мысли — сельскими и несовременными. Райан не воспитывался как человек, который в будущем будет жить в столице. Он это прекрасно понимал и, сам того не замечая, не в силах изменить свою природу, каждый раз пытался совершенствовать своё образование. Мэтью будто бы прочитал сии мысли его, и всё же Райан временами силился понять, но не мог, отчего они так долго с ним разговаривают и обсуждают какие–то совершенно пустые вещи. В другой раз Мэтью пересказывал ему весь состав съёмочной группы, и юноша, изо всех сил стараясь не упустить название ни одного из будущих коллег своих, терялся в догадках, откуда сам он, Мэтью, знает о том. В университете сии знания давались вскользь — основное, как и во всяком, пожалуй, обучении, постигалось студентами на практике.       — И твои постоянные поговорки! Прекрати их использовать — это нисколько не красит язык твой, — утверждал ему друг — а именно таковым мог ныне называть его Райан.       — Но ведь вы и сами иногда их употребляете…       — Перестань называть меня на «вы»! Я всего лишь Мэт. Мэт, понимаешь? Мы с тобою одного возраста, к тому же, уже очень долгое время близко общаемся. Здесь уместно будет не столько понятие фамильярности, сколько как раз–таки этикета.       — Chi a compahno a padrone… — немного обиженный, пробубнил в ответ ему Райан.       — Чего? — удивлённо обернулся к нему Мэтью.       — У кого компаньон, у того хозяин. Это итальянская поговорка, — отвечал юноша, хотя и осознавая, что итальянский выговор у него хуже некуда.       На памяти Райана каникулы сии тянулись дольше обычного и казались самыми нескончаемыми в жизни его. Благодаря Мэтью, каковой очень многое сумел объяснить ему, он повторял всё изученное в этом году в институте, пытался обучиться новому, однако в голову лезли одни только мысли о новых сценариях, а ему, меж тем, следуя старинной пословице, «практика приводит к совершенству», ещё вздумалось нагрузить себя каким–нибудь иностранным языком, и, покуда у Мэтью появились дела в семье, Райан решился заняться французским. Он считал его вторым после английского интернациональным языком, и, несмотря на то, что Мэтью без конца повторял, что ему предстоит ещё вполне изучить городской общепринятый английский и перестать растягивать «р» на манер американцев, Райан вторил своему желанию, как обыкновенно соглашался со всем, что так сильно нравилось ему и, непременно, с первых же мгновений, приходилось по вкусу. Иными словами, он всегда получал именно то, что хотел.       Вслед за сим желанием появилась необходимость покупать учебники, книги, словари, а денег у Райана уже начинало недоставать, и не раз уже он получал письма по поводу квартиры и университета. И единственное, что ему оставалось — найти себе работу.       Вспоминал он теперь также, как некогда мечтал каждый раз бродить по центру среди неоновых недосягаемых вывесок, а в итоге едва ли сумел за все годы обучения вырваться в эту часть города. Теперь он глядел на тех, к каковым когда–то стремился и не мог взять в толк: в них ли — таких огромных и далёких, на крышах этих стеклянных башенных небоскрёбов, настоящее режиссёрское счастье? И Райан прекрасно знал, что, сколько бы рекламы на них ни прозвучало, сколько бы фильмов на них ни прошло — это не так. Но не нужда ли — мать изобретательства?       Однажды они с Мэтью пересекали столицу по окраине и набрели на небольшую пригородную деревеньку, которую окружал большой лес, по обе стороны стояли дома, а посередине пролегала дорога без единой машины. Райан глубоко вдохнул, и мурашки пробежали у него по спине — настолько знакомым показался ему этот приятный лесной аромат. Он глубоко задумался, вспоминая своё деревенское детство, а Мэтью, пока он размышлял, всё говорил и говорил, без умолку, о каких–то вещах, связанных то ли с кино, то ли с институтом. Он вывел друга из раздумий лёгким похлопыванием по плечу. Райан дёрнулся, слабо улыбнувшись. Мэтью долго вглядывался в него, как будто силясь понять, здесь ли он с ним или успел уже снова уйти в себя. Он не раз замечал это за Тёрнером, но разве, по его мнению, не так мог вести себя человек, который почти ни с кем не общался все годы обучения в университете?       — А у меня для тебя приятная новость, — он сказал это так буднично и спокойно, словно только что ему не пришлось переводить специально для него, Райана, тему, и не переставать делиться своими мыслями и великими планами на будущее. Глаза у юноши загорелись. Райан, в общем–то, догадывался, что он может ему сказать, но сомнение взяло вверх над его радостью. Разве мог Мэтью прочитать всё так быстро и уже составить своё мнение? В это время тот достал из своего огромного портфеля, в коем, никто так и не прознал, что Мэтью, в действительности, носил — без него и Райан ещё ни разу друга не встречал — скреплённые вместе листы, и у юноши совершенно не осталось сомнений на предмет предстоящего разговора. — Это невероятно, Тёрнер, я пока читал, будто видел всё своими глазами! — Райан скривился. Уже не раз он замечал сиё за Мэтью. «Почему он так любит называть меня по фамилии? — думал он. — Я же не зову его Фёрт». — Какие события! Какие герои! Читаешь и, конечно, осознаёшь, что это современность, но такое чувство, будто совсем не в нашем времени это происходит.       Райану приятна была похвала. Впервые за всё время кто–либо сказал ему приятное слово о его сценариях. Впервые кто–то не усомнился в его способностях. И впервые даже для самого себя он ощутил, что по–настоящему загорается новыми идеями и мог бы многого в будущем достичь. А друга, тем временем, уже невозможно было остановить, покуда продолжал он рассыпаться в комплиментах ему.       — Почему ты не хочешь использовать их для своей дипломной работы? — продолжал тот. — Ты ведь вроде ещё не определился с темой? Я тоже. Хотел снять короткометражку минут на 40 о развитии кино, но мистер Руфис сказал, что таким только второкурсники на журфаке занимаются. Прямо крылья подрезал, злобный кретин! — он сжал руки в кулаки, но Райан отлично знал, что, когда Мэтью вёл себя подобным образом, он вовсе не злился. — А ты молодец. Я уже не первый год тобой восхищаюсь, я говорил тебе? Когда ты только всё это успеваешь? Это ведь работы на несколько лет! — Райан скромно опустил глаза, промолчав о том, что на сценарий у него уходит по крайней мере неделя. — Нет, у тебя явный талант, Тёрнер! Знаешь, я обязан познакомить тебя кое с кем, — он загадочно улыбнулся. — Обязательно организую встречу… А то как же такому писателю, как ты, пропадать!       Райан резко обернулся, взвился и набросился на Мэтью, а тот в ответ стал лишь хохотать, и молодые люди, точно малые дети, бросились бегом по почти безлюдной дороге деревушки в попытках обогнать друг друга.       А теперь ему оставалось только вспоминать всё это. Он не считал то время беззаботным или беспутным, нисколько. Первый месяц лета сразу после экзаменов был для Райана самым лучшим, почти что месяцем отдыха. А после ему пришлось полностью погрузиться в тот мир, который он сам создал для себя. Какое–то время даже приходилось работать без электричества. Для Райана это было непросто, ведь просмотр хотя бы фильма в день стал для него постоянным ритуалом. Но зато он стал больше читать и, в особенности — учить французский. Новый язык, так разительно отличавшийся от родного, давался ему с трудом. Не то чтобы у Райана не было тяги к языкам — напротив, юноша считал, что при должном усердии тяга к языкам есть у каждого. Но новые слова, новые правила, совершенно иное произношение. В каждом слове и предложении, что заучивал он, Райан слышал и чувствовал прежний свой английский акцент, и, учитывая то, что не было у него репетиторов, перепроверять себя ему приходилось самостоятельно. Единственное, что могло бы укоренить его в том, что он как–то продвигается в изучении французского — это общение с французами, но юноша всё больше учился и впадал в чтение книг — даже по ночам, абсолютно без света, когда ему не спалось. А не спалось ему почти постоянно в силу появившихся в столице привычек — ныне он ощущал, что полноценно может учиться и работать лишь в ночное время суток. Новая работа тоже стала отнимать значительную часть времени, которого порой не находилось днём. Райан не представлял, куда могут взять человека без высшего образования, и работал на дому. Покупать себе компьютер было слишком дорого, так что, несмотря даже на то, что Райан закончил четвёртый курс, у него до сих пор не было своей электронной почты. Зато адрес был почтовый. И спустя несколько безмолвных недель, когда расклеенные им объявления перестали беспечно развеваться на стенах зданий, ему пришёл первый заказ. Это была книга. За ним — ещё один. И ещё. Только закончив с присланными фильмом или кассетой, Райан принимался писать рецензии. Дело это было далеко не лёгкое для человека, который никогда в своей жизни этим и близко не занимался, но вскоре Райан привык, и это даже стало казаться ему интересным. Проблема была в другом — платили за это не так уж много, однако Райан не отчаивался. Разве не приходилось на первом курсе ему много работать и почти не спать, чтобы наверстать материал, который он не понимал? По сути, сейчас вернулось то же состояние, только нагрузка стала в два раза больше. А работа? Можно немного подзаработать и бросить, когда начнётся учёба.       Так думал он, а дни сменялись днями, и каникулы уже давно перестали быть для него синонимом отдыха. Темнота стала настолько привычна его глазам, и что по утрам можно открывать шторы и впускать в свою квартиру лучи солнца и новый день — он, казалось, и позабыл уже об этом. Райан, кажется, и не помнил уже, когда последний раз выходил на улицу — должно быть, несколько дней назад, когда он–таки оплатил задолженный счёт. Ни на что у него не было времени. Жизнь стала будничной и напряжённой, но Райан не мог не признать, что отчасти ему нравится то, чем он занимался. Его спасало осознание того, что сиё обязательно закончится с началом учёбы. Громкий оглушающий звонок разнёсся по квартире, и он, еле разлепив глаза, сонно поплёлся к двери. На пороге, к явному изумлению его, ожидал Мэтью.       Встревоженный, привычно взлохмаченный и взволнованный одними лишь ему ведомыми чувствами, он ворвался в квартиру подобно майскому дождю с грозою, едва ли готовый выслушивать отказы насчёт нарушения личного пространства.       — Ты занят? — было первым, что спросил он, даже не удостоив Райана приветствия, после, пройдясь ещё немного взад–вперёд по квартире, широким шагом вновь приблизился к другу. Участливый взгляд его обратился к другим комнатам, но и там, как следовало думать, никого не было. — Я бы посчитал, что у тебя гости, — знакомая Райану дружеская улыбка скользнула по лицу его, показавшись лишь на мгновение, а после молодой человек вновь стал серьёзен. — Но зная нрав твой…       Очертания друга зарябили пред глазами у Райана. Он потёр было глаза, едва различая лицо Мэта пред собою, видя, как губы его продолжают двигаться — в своей манере он продолжал чертовски много болтать, но ныне — точно в каком–то немом кино.       — …погода сегодня!       — Что с погодой? — Райан покачал головою, но ответом ему послужил резкий жест друга — тот со всего размаху распахнул шторы, удерживавшие солнце от проникновения в дом. Лучи его ослепили Райана, и он, будто изображая гелифоба, принялся яростно прикрывать от него лицо своё ладонями.       — Мы могли бы пройтись и заодно поговорить. Куда ты пропал? От тебя совсем ничего не слышно! — эхом доносились до него слова друга, но едва ли были они теперь столь же хорошо, как раньше, слышны ему и различимы. Райан вмиг ощутил себя разительно уставшим и принялся подсчитывать в голове, сколько не виделись они с Мэтью, и сколько сам он проживает уже без этого самого тёплого солнца. Кое–как удалось разглядеть ему, что Мэтью удивительно изменился за всё это время. Он, видимо, прихорошился и постригся, и лишь веснушки, осыпающие часть его лица, и озорной блеск в глазах выдавали в нём того знакомого Райану студента. Он собрался было начать говорить с другом, но тут же осознал, сколь дурна эта идея. Что прикажете сказать ему? Что он учит французский? Что принялся зарабатывать тем, что пишет рецензии? Смотрит фильмы и читает? С одной стороны, на каждом шагу настигали дела его, а с иной — совершались они без какого–либо выхода из дома, и наверняка они не покажутся Мэтью столь уж важными, каковыми являются для него самого. Если смотреть правде в глаза — да он просто–напросто посмеётся над ним! Мэтью продолжал переминаться с ноги на ногу, различая теперь изменения во внешности Райана: тёмные пятна под глазами, бледность и некую вялость во всей фигуре его и жестах. Он подметил также, что и при всей несговорчивости Тёрнер сказал бы ныне хоть слово… Райан и представить не мог себе, что в ту самую минуту он как раз ждёт от него объяснений. И однако же, хотя он вовсе не рос в столице, даже за эти несколько лет Лондон изменил его. И гордость, которая бы никогда прежде не взыграла в нём, теперь явственно давала о себе знать. И он так и молчал, не в силах вымолвить ни слова. Не смея (да и вряд ли имея силы) вымолвить хоть слово, он каким–то отрешённым взглядом глядел в одну точку, а когда тот в своём привычном монологе упомянул, между прочим, что–то про сценарии, Райан встрепенулся, узнав знакомое слово, осознал, что совершенно забыл об них, и, когда в сознании его мелькнули прежние вечера, когда можно было посмотреть перед сном какой–нибудь фильм и написать строчку–две для сценария, представляя, что это творение — и вправду его будущий фильм, в глазах его внезапно потемнело, и мир с этими яркими красками и поистине ярким дневным светом понёсся куда–то прочь.

***

      Первое, что помнил он — яркий свет. После длительной темноты он показался ему особенно ярким. К тому же в глазах, совершенно не привыкших к нему — такому белоснежному и резкому, начало рябить, силуэты и очертания расплывались, и лишь спустя некоторое время Райан сумел осознать, что находится в больничной палате. Тихая плавная музыка играла где–то за стеной и, уже начав полноценно осознавать, что с ним, юноша расслышал мотив Senza Una Donna. Кто–то рядом встрепенулся, заметив шевеление на постели, и, когда силуэт отнял руки от лица, Райан увидел своего друга.       — Тёрнер! — Мэтью чуть не задохнулся — столько чувств сквозило в тоне его голоса, когда он произносил его имя. — Чёрт возьми, и вправду живой! — он поднялся, с улыбкой глядя в глаза юноши. Райан попытался улыбнуться, но не смог шевельнуть ни одной лицевой мышцей. Голос также вернулся не сразу. Когда он пытался произнести что–то, в горле его была такая сухость, как если бы он дал обет молчания и только на одре смерти попытался его нарушить. Он собрался привстать, облокотившись при этом на подушку, но Мэтью не позволил ему этого, тут же подбежал, схватил за руку, не приспособленными к медицине руками нащупал у друга пульс.       — Мэтью, что… — только и смог произнести юноша из своего незаконченного вопроса, но друг жестами стал его останавливать и качать в ответ головой.       — Ничего не говори. Я сейчас позову доктора, — не успел Райан ничего понять, как Мэтью будто ветром сдуло. Но в дверях тут же появился врач в его сопровождении, и всё происходящее завертелось пред юношей фильмом в быстрой съёмке: смешались и этот застрявший в ушах мотив знакомой песни итальянского певца, и почти неразборчивые слова доктора. Единственное, что он смог понять из заключения врача — сильное переутомление.       — Отдыхает он на каникулах, как же! — теперь слух, похоже, всё же стал возвращаться к Райану. Он посмотрел на источник звука — это Мэтью, в недовольстве скрестив руки на груди, разговаривал с доктором. — Видел я ворох набросанных друга на друга книжек, учебников, каких–то словарей и кучу энциклопедий, которые он читает без света! А ещё, знаете, фильмы смотрит целыми днями. Как мы с ним не увидимся, всё про новые киноленты рассказывает и возмущается, что голливудские звёзды снимаются с плохим маникюром и обгрызенными ногтями.       Чуть ли не всё время, что они знакомы, Мэтью был для Райана сущим наказанием — туда полезет, то не там сболтнёт, это не так сделает. Они могли вести длинные задушевные разговоры и гулять до поздней ночи по Лондону, обсуждая те или иные темы, но, поссорившись, долго не могли прийти к общему решению и обыкновенно переводили разговор на другую тему. Причём, Мэтью считал себя правым, а Райан всеми способами пытался доказать обратное. Вот и сейчас он собрался было сжать кулаки, встать с этой кровати — ведь он совершенно здоров! — и сказать Мэтью всё, что он о нём думает, но слова врача, обращающегося к нему, подействовали на Райана как своего рода успокоительное.       — Побольше отдыхайте, молодой человек. Лето всё–таки. У вас, конечно, молодой и здоровый организм, но губить себя даже в этом возрасте… Ведь вам всего 20! Впереди целая жизнь, успеете вы и книги все прочитать, и фильмы все пересмотреть, — он улыбнулся и повернулся к Мэтью. — А вы берите над ним контроль и не допускайте, чтобы это повторилось.       Не допускайте, чтобы это повторилось. С каким–то волнением была сказана эта фраза. Но и она мгновенно выплыла у Райана из головы, когда злость с новой силой наскочила на него. Успеет он за всю жизнь, как же! Ему уже 21 год, а он не знает кроме английского ни одного языка, не написал ни одного стоящего сценария и не поучаствовал ни в одном хотя бы примерно кинопроизводственном проекте! А уж о том, сколько книг и фильмов в его почти нескончаемых списках, он не хотел и думать.       — Ты зачем ему всё это сказал? — спросил он у Мэтью, когда они вышли на улицу. Некоторое время оба мялись у порога — Райан надевал куртку, а Мэтью ждал его. Холодный ветер сразу после тёплого помещения с непривычки оглушил юношу, и ему приходилось некоторое время справляться с дрожью. Они деликатно молчали всю дорогу, но, едва успели поравняться с домом Райана, Мэтью занервничал, стал замедлять шаг, как любовник, не желающий оканчивать упоительное свидание. Райан посчитал сиё хорошим признаком и начал было задавать вопросы, касающиеся заключения врача — какое до сих пор не было ясно ему, ведь ныне не тревожили его ни усталость, ни прежняя резкая боль в глазах, ни сухость в горле. Более того, он с удивлением теперь осознавал, что даже без власти кофе ощущает себя выспавшимся. Однако друг хранил торжественное молчание, будто и вовсе не слышал ни одного вопроса его.       — Ты о чём? — только и спросил он. Видя таковую невозмутимость и будучи вспыльчивым по природе своей, Райан начинал раздражаться и испытывать гнев, даже бешенство, но прикрывал пока его за шуткою:       — Брось, Мэтью, я знаю, что за мной не просто так попросили приглядывать.       Мэтью остановился и вытащил уже знакомую Райану бежевую пачку. Его любимая марка. Не слишком крепкие, но и не такие ещё, какие курят девушки. Для рабочего человека они были самое то. Вот, почему почти все в деревне, где родился Райан, предпочитали эти сигареты.       — Будешь? — Мэтью перевёл взгляд от сигареты, которую зажигал и которую с таким невозмутимым интересом рассматривал Райан, на него.       — Нет, я же говорил, что не курю, — в недовольстве, что переводят тему от важной для него, сжимал он кулаки. Фёрт пожал плечами и затянулся, отворачиваясь в сторону. Начинало темнеть. Райан внезапно ощутил себя попавшим в какую–то временную петлю — он не знает, ни какое сегодня число, ни сколько времени. Ни сколько он пробыл без сознания.       — Два дня, — раздался неразборчивый голос Мэтью. Он будто прочитал его мысли. — Два дня. Я уж думал, что–то серьёзное. И врачи до последнего ничего не говорили, пока ты не очнулся.       — Так что случилось–то?       Фёрт взъерошил свои рыжие волосы и вновь пожал плечами, закидывая окурок за спину:       — Я пришёл к тебе домой спустя месяц после нашей последней встречи, а ты выглядел почти как неживой.       — Это я и сам помню.       — Больше ничего сказать не могу.       Оба снова помолчали. Молчание было напряжённым, но никто из них не знал, чем его прервать. Вроде бы Райан не чувствовал больше на друга злости, а Мэтью, в свою очередь, продолжал испытывать к нему всё те же тёплые чувства, но оба понимали, что отныне в их дружбе что–то не так. Что–то произошло. Появилась какая–то преграда, каковую, оба не знали, как разрушить.       — Может, переночуешь у меня? — Мэтью помялся на носках.       — Нет.       — Тогда у тебя снова будет приступ.       И снова эта тишина. Райан уже явственно ощущал, что Мэтью что–то скрывает от него, но всё никак не желает этого сказать. Либо не может решиться — ведь он не знает, насколько страшной может быть правда.       Но спрашивать ему и самому было страшно. Сердце вдруг заколотилось в его груди как сумасшедшее, а мир как будто перевернулся с ног на голову. Жизнь играла с ним какую–то злую шутку, и исход её зависел от того, решится он или не решится. И теперь уже ничто на свете не могло переубедить его в обратном. Нет, Райан не был психологом и никогда не учился на него, но бледность Мэтью, то, что он так часто отводил от друга глаза, нервно прохаживался вперёд–назад и всё не желал с ним расставаться — это всё говорило само за себя. Он сделал шаг навстречу к другу. Будь что будет. Если Мэтью ему действительно друг, он скажет ему всю правду, не утаив ничего, может, даже поддержит, скажет, что надо как–то жить дальше и не отчаиваться… Внезапно Фёрт весь засиял улыбкой и повернулся к нему.       — Слушай, а у меня идея! Сегодня суббота, и даже если ты очень этого захочешь, я отобью у тебя тягу к любым занятиям.       — Что? О чём ты? — неожиданная смена настроения настолько всполошила его, что ещё некоторое время Райан находился в ступоре, не в силах сдвинуться с места и стереть с лица отчаянно–скорбное выражение. Мэтью же, будто воспользовавшись сим, бесцеремонно схватил его за руку и потащил за собою, и, покуда город всё более и более темнел, Мэтью увлекал друга прямо вглубь него, всё дальше и дальше за собою. Райан, уже не ощущая того, что не ведущий, как он любил, а ведомый, во все глаза смотрел на столицу, где жил уже пятый год, но в каковой с самого приезда его время точно остановилось и прекратило свой извечный бег. Пока жизнь его ограничивалась учёбой, квартирой и фильмами, он не знал Лондон по–настоящему. Для него не ведомы были тяжёлые резные шпили домов, и вид на мелькавшую разными огнями от колеса обозрения набережную. Он обольстился столицею и стал одним из тех людей, каковые не видят ничего вокруг себя, ибо уходят в собственные заботы. Они шли быстрым шагом, но Райан, тем не менее, успевал теперь разглядывать всё, окружавшее его столь долгое время. Смотрел не на угасающую, а только начинающую в это время жить столицу и не верил тому, что не мог когда–то просто вот так выйти погулять, чтобы полюбоваться всем этим. В это самое время большой город только начинал жить, и толпы людей скапливались там, где было больше всего огней, и где они были особенно яркими. Они с Мэтью шли рядом с набережной Темзы, наблюдая, как волны реки отражают фары машин, и всё больше и больше приближались к центру — к питейным и трактирам, которые, в силу нрава своего, так не жаловал Райан. И не в первое мгновение пришло ему в голову, что, по мере их приближения к такового рода заведениям, шаги Мэтью всё замедляются. Мысленно Райан принялся умолять друга обойти их стороною и связывал сиё с тем, что в этой части города более всего народу. Он даже пытался образумить друга в собственной голове, ссылаясь на то, что у него вовсе не подходящая одежда, и вид, и настроение, но друг не являлся телепатом, дабы услышать его. Весело улыбаясь, совершенно не обращая внимания на тревожность молодого человека, он чуть ли не силком затолкнул его внутрь самого громкого в сём округе места.       Райан никогда не признавал современных питейных. Росший с музыкой Джона Леннона и ABBA, он не понимал, как его одногруппники могут каждый год менять свои музыкальные предпочтения, отслеживая новинки. Особого пристрастия он не имел и к алкоголю, ещё в деревне каждый вечер наблюдая, как местные напиваются после тяжёлой работы, а в числе их — и его отец. Наверное, именно потому он испытывал к развлекательным местам не просто равнодушие, но отвращение. Однако на сей раз, казалось, всё было иначе. Рядом с ним был Мэтью. Алкоголь, сначала терпко затеплившийся в горле, вдруг разлился по телу приятной волной, принося с собой неожиданную радость и веселье. А по всему залу внезапно заиграла песня Стинга — хотя и в современном исполнении, и Райан, пускай это и было непривычно для него, такого всегда равнодушного и скептичного, не смея противиться любимому ритму, внезапно стал подпевать и даже пританцовывать.       — А ты говорил, не вытащишь тебя никуда, — улыбался Мэтью. — Что будешь все каникулы сидеть дома в своих фильмах.       — Fou*, — улыбнулся ему в ответ Райан.       После того вечера Райан понемногу принялся находить изменения в самом себе. Дни августа понеслись для него как угорелые, потому что вновь всё более времени проводили они с другом, и Райану довелось даже познакомиться с некоторыми своими одногруппниками, которые хорошо общались с Мэтью — впервые, причём, за все годы обучения своего в институте! Для него уже не было так уж непривычно посидеть в столичном кабаке и выпить по пинте пива с друзьями, либо же побродить по ночному городу, дыша свежим воздухом — к тому же, он заметил, что так быстрее и проще приходят новые мысли для сценариев. Иногда они с Мэтью также собирали небольшие весёлые компании, но Райан в каждой из таких не находил людей со схожими с его вкусами. Молодые люди могли говорить обо всём на свете, начиная новинками компьютерных игр и заканчивая планами на будущее, но поддержать тему о кино мог один лишь Мэтью.       В то самое время ещё более странным открытием для Райана стало то, что он нравится девушкам. Будучи всегда отдалённым от неизвестного ему женского мира, он вдруг начал обращать на них внимание не только как на собеседниц — что обыкновенно бывало при редких разговорах с ними в университете, но видел, как все они отличны друг от друга. Как, проходя мимо, приносят с собой знакомый запах чего–то родного — будь то ароматы первых распустившихся цветов в полях или налившихся мёдом и сладостью поздних августовских яблок. Замечал он также, какие разные у них всех мнения и суждения по одному и тому же, как казалось бы на первый взгляд, вопросу. И помимо того, что он ловил себя на мысли, что ему приятно находиться в их обществе, Райану нравилось, что они могли поддержать разговор. А сколь уникальной казалась каждая из них! Одни могли робеть и отводить глаза, другие — переливчато звонко смеяться. Одни могли много и подолгу разговаривать, сменяя тему с одной на другую, иные — в меру молчать, но при этом носить в себе целый мир историй.       Никогда прежде Райану не доводилось влюбляться. Пожалуй, только в детстве — но то детское увлечение едва ли можно назвать романом. С ним на ферме по соседству жила девочка, младше его года на три, общение с каковой у него началось само собой — внешне она ему очень понравилась. Каждое утро, ещё до того, как на горизонте пестрился рассвет, Райан тихонько подбегал к её дому и оставлял на крыльце только что собранные, влажные от росы полевые цветы. Из–за этого его частенько бранил отец. Юноша приходил в поле уже с солнцем, так что на работу оставались считанные часы — к полудню солнце начинало уже нещадно печь спину. Зато как приятно было вечером вновь увидеться с ней! Наблюдать издалека, как она зачёсывает свои длинные светлые волосы в хвостик и улыбается ему так, как не улыбалась, кажется, никогда и никому на свете. Они любили лежать на сене в прохладном амбаре и сквозь решётчатую не залатанную крышу наблюдать звёзды. Райан был плох в астрономии, но рядом с ней всё сочинял истории о каких–то далёких созвездиях и вселенных, а она, должно быть, осознавая этот маленький обман, смеялась и, трепля его по волосам, восклицала: «Рейн, мой Рейн». Почему–то вечно она путала его имя с рекой. Временами Райан вспоминал те забавные дни и улыбался, потешаясь то ли своей глупости, то ли тому приятному чувству светлой грусти, что остаётся в душе каждого взрослого о днях из детства.       Теперь же он, видя перед собой эти милые женские лица, внезапно остро ощутил потребность в любви — не в мимолётной, а в той великой, о которой пишут книги и снимают фильмы. Они стояли с Мэтью в коридоре университета, выходящем во двор. Шла только первая неделя нового семестра, но Райан уже подумывал о том, что вскоре следует возвращаться к усердной учёбе, учению французского и просмотру фильмов. Вся библиотека с кинокассетами была в полном его распоряжении, оставался лишь один безрадостный вопрос — что же делать ему с дипломной работой? Знакомый шелестящий звук послышался рядом с ним, и юноша встрепенулся. Бежевая пачка выплыла из кармана друга, привлекая к себе всё его внимание.       — Будешь? — Мэтью легонько надавил двумя пальцами на колёсико зажигалки. Райану непривычно было пользоваться ею, ведь в деревне все всегда и всё зажигали спичками, но он кивнул, затянулся и почувствовал, как едкий дым проникает из горла во всё его существо. Некоторое время они стояли так молча и осматривали территорию своего университета, так что складывалось ощущение, будто оба думают об одном — вскоре им придётся оставить всё это, такое привычное и ставшее почти родным, и пойти каждый своей дорогой. Но затем друзья стряхнули пепел с сигарет, выбросили окурки и остановились взглядом на одном и том же. На компании приближающихся девушек.       — У нас в деревне поголовно все рабочие курят, — поделился Райан. — Раньше после трудного рабочего дня собирали самокрутки, которые были на вес золота. Мужики, у каковых возможности не было добраться до ближайшего городка, хвастались, сколь они вкуснее обыкновенных «городских» сигарет. Но в последнее время всё–таки больше стали ездить в города, ведь многие обзавелись машинами. И почему–то выбирают именно эту марку, — он покосился на пачку, которая вновь пропала в штанах друга.       — Самые приятные и недорогие, — произнёс Мэтью. — Так что неудивительно, что о них знают даже в твоей провинции, — он тут же улыбнулся, заметив изменившееся выражение лица Райана — верный признак того, что он, в силу своего чрезмерно вспыльчивого характера, готов вот-вот устроить другу неплохую взбучку, и весело рассмеялся. Мгновенно сменив гнев на милость, юноша тоже было согнулся пополам, как заметил направлявшихся прямо к ним с Мэтью девушек. Прежнее состояние, казалось, мгновенно оставило его, и он почувствовал знакомую нерешительность, каковая краской отразилась на лице его. Райан никогда не был робким малым, и преимущественно за то его и любили в Суррее. Во всякое время он мог поддержать разговор с любым из жителей; и неважно, были они знакомы или нет — когда он входил во вкус, то не мог оторваться от беседы часами. Местным нравилась его осведомлённость и познания в том, о чём они ни сном, ни духом не ведали. А уж когда приходилось Райану вступать в споры, от их вида долго не могли оторваться и наблюдали и слушали с явным наслаждением — для деревенских сиё было сродни дракам.       Девушки шли не спеша, все такие разные и по–своему обаятельные, своим весёлым щебетанием заставляя оборачиваться встречных молодых людей. Мода на распущенные волосы началась не так давно, и юноши практически замирали, наблюдая, как развеваются на ветру изящно уложенные локоны. Все, как на подбор в ситцевых платьицах бирюзового или тёмно–синего оттенка, они не могли не привлекать внимания молодых студентов. Достаточно было остановиться взглядом на изящно закатанных рукавах, оголявших руки, намеренно пришитых — на манер моде 60–х, цветочков, рюшечек, вырезах, а после — перевести его на их гладко уложенные светлые волосы и накрашенные губы и припудренные лица, как тотчас же замирало любое сердце. Девушку, шедшую впереди всех, Райан узнал сразу. Это была его одногруппница Элизабет, с которой он никогда особенно близко не общался — не считая семинаров, когда её в компании других его однокурсников подсаживали рядом, так что приходилось взаимодействовать. Она всегда казалась ему миловидной, да и имя её — Элизабет — красивое, редкое нынче имя, каковое и пишется, вероятно, на старинный манер — сегодня выглядела как–то особенно прекрасно — или это запоздалой весной пахнет в тёплом начале учебного года? Или это сигаретный дым внезапно ударил ему в голову? Заметив его, Элизабет улыбнулась. Райан выдохнул, ощущая, как сердце его чуть ли не выпрыгивает из груди от этого взгляда, пробежался рукой по волосам, пытаясь привести их в порядок, чем вызвал только звонкий смех у девушек.       — Привет, — Элизабет улыбнулась ему, а он ощущал, что не может вымолвить ни слова, как бы ни собирался с силами. — Мистер Руфис сказал, ты теперь принят в наш тайный клуб? Увидимся там, Райан, — она легонько тронула его руку, и, хотя жест сей был лишь проявлением дружбы, юноша вздрогнул всем своим существом, но то ли от растерянности и неожиданности, то ли в действительности выкурив слишком много, так и не смог ничего вымолвить в ответ и лишь глупо улыбнулся. Элизабет с девушками засмеялись и направились прочь, звонко стуча каблучками и шелестя пёстрыми платьями выше колен. Мэтью облокотился о перила рядом с другом, восторженно глядя им вслед.       — Тайный клуб? — эхом произнёс он, но обращался к Райану. — Что она имела в виду? Уж не клуб ли кинематографистов? Здесь, видимо, какая–то ошибка.       — Да, ошибка, — глухо произнёс Райан. Дар речи возвращался к нему, но отчего–то он чувствовал себя так, точно пытался вникнуть в реальность после очередного фильма. — Она явно что–то напутала, мистер Руфис мне ничего не говорил, — он улыбнулся и перевёл взгляд на конопатое лицо друга. Когда–нибудь ему придётся поведать ему о тех разговорах, которые он вёл с преподавателем в последнее время, объяснить, что всё вышло случайно, и он совершенно не пытался втереться к нему в доверие, а уж тем более — напроситься в клуб киношников, но не сегодня. Сегодня сама весна, казалось, вернулась в его жизнь, и было тепло не только на улице, но и в сердце.