Ты - мой мир

      Покуда длилось лето, Адель и Оливер играли, не расставаясь, весь день. Обыкновенно, когда она весь день проводила во дворе, они с Оливером могли расставаться на час или даже два, чтобы перекусить и просто перевести дыхание у себя по домам, но сегодня Адель побоялась приходить домой — решила, что отец может застать её там и оставить в своей комнате. Поэтому в обеденное время Оливер без лишних слов взял её за руку и повёл к себе домой.       Хотя они и играли всегда в одном дворе — что находился напротив дома Адель, жил мальчик совершенно в другом. Дома здесь были низенькие, в пять этажей, но снаружи выглядели куда приятнее тех небогатых, которые уже приходилось видеть Адель. В таком она и сама жила. Они поднялись по мраморным ступеням на белое крыльцо — всё во внешнем облике этого чуждого ей дома казалось Адель ослепительно белым, — затем Оливер коротко постучался и приоткрыл дверь. У Адель сложилось впечатление, что они вошли в её же дом, но только через балкон.       В доме Оливера было безупречно убрано и очень просторно. Адель рассматривала хрустальные фигурки, награды, картины на стенах, и каждый предмет мебели, каждая вещь казались ей поистине на своём месте. Она вспоминала, с каким трудом всегда убиралась дома, находя каждой вещи подходящее положение, но всё равно, меж тем, не видя той чистоты, о каковой могла бы только мечтать. Услышав чьи–то шаги, она мгновенно спряталась за спину Оливера. Ей представилось, что сказал отец, если бы она привела кого–то домой.       — Оливер! — голос казался строгим и чуждым. Адель не помнила, чтобы у её матери был такой голос. Тот голос запомнился ей нежным, родным и мелодичным. Но мгновенный гнев относился, судя по всему, к мальчику, потому что женщина тут же немного наклонилась вперёд, прислоняя руки к коленям, во все глаза смотря на Адель. — Ой, а кто это тут у нас? — Оливер шагнул чуть в сторону, чтобы мама могла разглядеть подругу. Адель в первую секунду вся сжалась, ощущая смятение и робость пред незнакомым ей человеком, потом слегка улыбнулась. Улыбка скользнула и по губам миссис Мэлтон. — Оливер, — лучистые глаза её, такие же синие, как и у мальчика, обратились к сыну: — Представишь нас друг другу?       Оливер, чувствуя себя совершенно взрослым и ответственным за маленькое белокурое существо, каковое привёл он в дом, выпрямился, прокашлялся и произнёс:       — Мама — это Адель. Моя лучшая подруга, — услышав такое представление, маленькая Адель ещё больше залилась краскою, что не могло не рассмешить даже самого угрюмого человека. И до чего же она показалась миссис Мэлтон хорошенькой!       — Ну, что же ты заставляешь гостью ждать? Идите скорее мыть руки и обедать! — приказывающим, но при этом совсем не суровым тоном распорядилась миссис Мэлтон и оставила детей одних. Адель была поражена тем, какие добрые, оказывается, бывают взрослые. Не то что хмурые прохожие, либо же всегда серьёзные учителя в школе. Стоило Адель с Оливером вернуться и увидеть, что мама мальчика сама, без чьей–либо помощи, моет всю посуду, девочка, будто потеряв в тот момент всю свою застенчивость, бросилась к ней.       — Давайте я помогу вам! — звонкий детский голосок щебетанием разнёсся по всей столовой, и миссис Мэлтон снова не смогла сдержать смеха. — Миссис Мэлтон, давайте я помогу, вам же одной тяжело.       — Ничего, милая, её совсем не так много, я справлюсь, спасибо, — весело говорила она. — А ты садись за стол. И да, зови меня Элизабет.       Оливер был крайне изумлён сим первостепенным дружеским порывом матери его к подруге, однако, когда она взглянула на него такими добрыми глазами, что в них светилось одобрение, он выдохнул и тоже поспешил сесть за стол.       Адель не могла перестать сравнивать каждую вещицу незнакомого ей дома со своим. Вот большой стол, за которым они сидят. За ним поместились бы шесть человек — и это он ещё не в разложенном виде! Вот просторные кухня и столовая, которая одним своим крылом выходит на большой уютный балкон. И этот балкон совсем не тот, что в доме Адель. А это… Адель много раз за обедом взирала на странное приспособление с чёрным экраном, как будто ей казалось, что в любую минуту он заберёт её в какой–то другой мир. Позже Оливер успокоил её, что это телевизор, и даже включил по нему какие–то живые картинки, которые всё говорили, говорили, говорили… Они говорили так много и громко, что у Адель вскоре заболела голова. У неё никогда в жизни не было техники, и в тот момент ей и не захотелось никогда иметь её в своём доме. Вот книги — совсем иное дело. Они молчат, впитывают в свои шелестящие, пропитанные печатной краской и чужими историями страницы все твои печали и грустные мысли, помогают в негласной беседе, а потом закрываются, так и оставаясь без ответа. Адель читала уже не так много, как раньше, потому что всё больше времени проводила с Оливером во дворе, но всё ещё любила книги. И она верила, что страсть к ним останется у неё на всю жизнь. Потом они встали из–за стола, поблагодарив Элизабет, и наперегонки бросились в комнату Оливера. Солнце радостно светило им из окна, но красные его лучи подсказывали, что уже вскоре оно начнёт садиться за горизонт. И Адель начинали обуревать дурные мысли. Ведь наступит пора ночи, и отец поймёт, что она не вернулась домой.       Оливер показывал подруге свою комнату, какую–то неизведанную ей технику вроде маленькой игровой приставки и домашнего телефона с проводом, но ни на одной полке Адель не нашла у него книг.       — А, — отмахнулся мальчик на её вопрос, — ну, так есть ведь библиотеки.       Библиотеки. Слово повеяло в неё чем–то загадочно новым, и Оливер пообещал ей, что обязательно как–нибудь покажет ей сии места.       Внизу возилась Элизабет со свежим постельным для детей, расстилала им диван в гостиной перед телевизором. Она была такая же светловолосая, как сын, но несколько темнее, чем Адель. Волосы у них с Оливером немного отливали желтоватым, а вот цвет прядей Адель уходил в пепельно–серебристый. Оливер поражался порой, насколько они с ней разные, хотя их обоих всегда величали «блондинами». Глаза — сразу видно, что Оливер перенял их у матери, казались всегда добрыми. Даже когда она сердилась, Оливер мог обнаружить в ней этот признак доброты и разжалобить мать. Но ещё большее оправдание тому было в другом — она была слишком молода. На момент, когда Адель ночевала у Оливера, матери его было всего 28. Сама она рано потеряла мать, и до какого–то момента ей помогала мать отца Оливера — с ним Элизабет не общалась уже довольно долгое время, они даже не переписывались. Но внезапно и она исчезла из их жизни. Элизабет постаралась окружить единственного ребёнка заботой и вниманием, но в то же время — особенно не потакать ему, как это делали некоторые знакомые ей мамочки, дабы не избаловать. Постигая сложный мир подрастающего сына, она возлагала на него большие надежды. Не раз, конечно, у них были разногласия, и ей приходилось признавать, что мальчики отличаются от девочек не только физически. Растить сына, когда ты сама ещё почти ребёнок — та ещё проблема. Оттого так приятно ей было увидеть в Адель родственную душу. Такая тихая, совершенно не взбаламутная. От Оливера Элизабет никогда не знала, чего ожидать. У маленькой же Адель всё видно было сразу по глазам. Но даже при всём при том Элизабет, как бы ни силилась, не сумела найти в ней саму себя, ведь Адель была робкой и немного отстранённой, а это та самая застенчивость, каковая всегда привлекает к женщинам мужчин.       — Поверь мне, ты разобьёшь не одно сердце, даже, вероятно, заимев жениха, — весело улыбнулась она Адель и подмигнула, пока та помогала ей возиться с пододеяльниками и простынями. — Даже Оливер…       — Ну ма–ам, — протянул появившийся в дверях мальчик, недовольно сконфузившись, и обе — молодая женщина и девочка, рассмеялись. А когда они снова оказались вдвоём, Элизабет внезапно для себя поняла, что эта затаённость и грусть в глазах связаны. Элизабет долго не хотела этого признавать, считая, что, так либо падает свет, либо глаза Адель кажутся ей чрезвычайно синими и глубокими, но всё было на лицо — в душе у этой малышки таилось какое–то далеко запрятанное горе, и если уж она могла посвятить в него кого–то, то — видно, человек сей был поистине близким ей.       — Так, значит, вы в одном классе учитесь, Адель?       — Нет, миссис Мэлтон, в одной школе.       — Элизабет, — улыбнулась мать Оливера, и этой понимающей улыбке Адель не могла не доверять.       — Но мы познакомились с Оливером ещё давно, в деревне! — восклицала девочка. Как можно не любоваться этой малышкой! Элизабет покачала головой.       — Так значит, ты и есть та самая Адель? — молодая женщина улыбнулась и уже теперь сама для себя узнала в девочке давнишнюю маленькую знакомую её сына.       — Да, Элизабет.       — Как же ты выросла! А какой красавицей стала! — она покачала головою из стороны в сторону, как будто бы любовалась ею, как любая порядочная девочка — новой куклою. Однако Адель, хотя и была знакома с миссис Мэлтон, помнила её очень смутно. — Выходит, ты теперь здесь с родителями живёшь?       — С папой, — тихо, после некоторого молчания, произнесла она, понурив голову. Элизабет поняла, что это, видимо, не та тема, каковую стоит затрагивать.       — И папа разрешил тебе сегодня остаться у нас?       — Да! — воскликнул вдруг появившийся в дверях Оливер. — Я лично с ним разговаривал, он был не против.       Почти всю ночь Оливер и Адель не спали. Они много хохотали, вспоминали приятные истории, и, в конце концов, на душе Адель, несмотря на этот маленький обман, стало хорошо. Она засыпала с приятными мыслями уже под утро, в домике из одеял, подушек и стульев, каковой они с мальчиком строили почти всю ночь.       Понятие «семья» у Адель развилось ещё с самого детства. Но отнюдь, как бы ни было то прискорбно, не по собственному опыту. Идеал семьи выстраивала она по романам прошлых веков, в коих родственники собирались все вместе за одним большим столом на зелёной лужайке, наблюдая за вознёй прислуги и не давая белоснежной скатерти взлететь и, таким образом, унести всю посуду их наземь; и по семейному кругу Оливера, каковой ныне могла она наблюдать. Никогда прежде ничего подобного не чувствовала она сама на себе и до того самого утра у друга своего никоим образом не могла представить себе, сколь, на самом деле, сиё чудесно — сидеть с членами семьи своей за завтраком за большим столом, смеяться, много разговаривать ни о чём, и в сердце твоём, при всём при том, создаётся впечатление, что так было бы каждое утро. Она неторопливо водила вилкой по тарелке с глазунью и тостами, представляя, как каждое утро отец с матерью могли просыпаться в одно время, обмениваться парой слов и улыбок, потому что знали бы, что обязательно увидятся и вечером, и отвозить Адель в школу. Но это были совершенно не пустые мечты. Именно о такой семье рассказывала ей Оливия. Именно в такой семье она чувствовала себя в то утро с Оливером.       — Была рада познакомиться, — улыбалась ей Элизабет, когда они после завтрака распрощались с ней и побежали с мальчиком играть во дворе. Солнце пекло нещадно. Оливеру предстояло уезжать уже завтра и оставаться в деревне до конца лета, но Адель не грустила. Она уже знала, что обязательно, как он уедет, засядет за книги, возможно, встретится с Оливией — её всегда интересовали все истории, которые касались мальчика. После чудесного дня, который они провели вдвоём, жизнь Адель, даже несмотря на эти грустные мысли за завтраком, казалась ей безоблачной и необыкновенно счастливой. Они вышли во двор и долгое время, пока шли до дома Адель, со смехом вспоминали проведённое вместе время. Но стоило им показаться там, Адель заметила на горизонте знакомую фигуру, и сердце её затрепетало в груди от воспоминаний об той «идеальной семье». «Отец встречает меня!» — было её первой мыслью, и она, забыв даже про мальчика, с разбегу побежала к нему. Но он не развёл пред нею руки для объятий. И даже не улыбнулся ей, как маленькой Адель хотелось того ожидать. Он показался ей куда более суровым и хмурым, чем обыкновенно, и, даже не взглянув на стоявшего в стороне Оливера, грубо схватил её за локоть и потащил домой. Она почти не сопротивлялась. Она итак уже ощущала себя безмерно виноватой за то, что ушла из дома без спросу, да ещё и на целую ночь. Но когда они вошли, и он, снимая ботинки, устало вздохнул и прислонился к стене, Адель захотелось не просто извиниться за свой поступок, а подойти, обнять его, погладить по этим светлым курчавым волосам, которые раньше он так старательно причёсывал и прилизывал, ожидая гостей в свой кабинет, а теперь совсем перестал об них заботиться. Она сделала несколько шагов к нему, тронула его, опустившегося на колени пред нею, голову и осторожно и мягко запустила в волосы руку. Ни разу в жизни не приходилось касаться ей чьих–либо волос кроме маминых, но здесь было нечто иное — нечто совершенно другое, чего она не могла для себя объяснить, хотя и была умна не по годам. Маленькая Адель ещё не знала, что это чувство ей придётся запомнить надолго.       Отец перехватил её руку резко и больно сжал с обеих сторон. Она даже не успела вскрикнуть — так неожиданно он сделал это. Также спешно он поднялся со своего места, продолжая сжимать в своей её хрупкую ручку, не осознавая, видимо, насколько ей может в тот момент быть больно.       — Где ты опять была? — гневно вскрикнул он, и вслед за этим вскриком последовал хлопок. Ещё один. Адель ещё ни разу в жизни не били, и ощутить боль она могла разве что переживая за героев книг. Её испугало даже не то, что тело стало мгновенно истощать эту самую боль, а что отец впервые так громко стал на неё кричать. — Отвечай мне, не молчи! Где ты была? Где ты пропадала всю ночь?       Удары ссыпались одни за другим, и в какой–то момент маленькая Адель начала прикрывать лицо руками, а потом — бросилась бежать. Правда, это не спасло её ни в ванной, ни в собственной комнате. Отец не просто кричал — по тону его голоса можно было понять, что он источает какие–то ругательства, смысла которых девочка ещё не могла понять. Последнее, что ей оставалось — упасть на кровать и понадеяться, что гнев его пройдёт, и удары прекратятся. И внезапно всё действительно затихло. Адель даже на мгновение показалось, что и сердце её перестало биться.       — Адель, — раздался тихий голос, совершенно не походивший на привычный громкий, отцовский, — Адель… Адель, прости меня. Пожалуйста, прости меня, — хрипло повторил он, и она ощутила, как колючая его щека прижалась к её нежной маленькой щёчке, оставляя на ней его слёзы. Возможно, другие на её месте и убежали бы прочь, но сострадание снова проснулось в её сердце. И Адель было жаль не себя, хотя всё тело, все места от ударов нестерпимо болели — нет, ей было жалко отца. И она прижалась к нему, несмотря на то, что страшно боялась его считанные минуты назад.       — Я так переживал за тебя, Адель, — шепнул он ей. — Тебя не было всю ночь. Всю ночь! Я решил, что–то случилось, — она медленно отстранила его от себя. Она снова видела слёзы на его щеках. Как часто он стал плакать в последнее время! Адель только покачала головой, и Крису показалось, что выглядела она при этом такой взрослой, что он вновь разглядел в ней свою Изабель. Да и как можно забыть её, когда вот она! Всё напоминание о ней — в этой маленькой девочке! — Как же ты похожа на неё, — тихо продолжал он.       Адель за всё время не проронила ни слова. Слеза потекла–таки по её щеке, но она сердито сбросила её ребром ладони и встала с кровати. Только в тот момент она осознала, как трудно будет ей ходить некоторое время.       — Пойдём, отец. — Стой, подожди, — и Крис, несмотря на все протесты дочери, приподнял ей подол платья. Везде на ногах у неё — и на бёдрах, и на голенях, виднелись красные пятна. Но если Адель не произнесла ни слова, отворачиваясь, то Крис ахнул.       — Бог мой, Адель, прости меня!       — Ничего, отец. Не надо, — она убрала его руку и двинулась в ванную. А он так и остался сидеть, дрожа всем телом то ли от содеянного, то ли от безысходности, которую он вот уже столько лет держал в себе и продолжал копить с каждым годом всё больше и больше.       Она выбралась из ванны под вечер. Крис не знал, что и думать, ведь на лице девочки не отражалось ни одной эмоции. Не было ни следа слёз. Она молча проследовала на кухню, соединённою с залой, и принялась готовить. Она заметила его, стоящего на пороге, но не произнесла ни слова.       — Адель, я знаю, чем нам стоит заняться сегодня, — негромко произнёс Крис, входя. После содеянного он боялся хоть немного повышать голос. Дочь не проронила ни слова и даже не обернулась к нему. И только молчаливый кивок головою сказал ему обо всём.       Они пришли в церковь как раз к последней мессе. Народу здесь в это время не так много, потому что большинство посетителей приходят в церковь именно по утрам. Адель пыталась во всём повторять за отцом, потому что в таком месте, подобно школе когда–то, ей приходилось бывать впервые. Зачем–то приходилось несколько раз водить рядом с собою пальцами левой руки, а от долгого сидения у неё заныли недавно больно избитые ноги, и она, не в силах усидеть на месте, слушая непонятную ей речь, принялась смотреть по сторонам и крутиться.       — Адель, — не раз шептал ей отец. — Адель, тише. Адель, мы в церкви. Адель, сиди смирно.       Сиди смирно. В тот день и навсегда это выражение стало для неё самым нелюбимым, и она всем своим существом возненавидела странный запах, исходящий в этом месте отовсюду, чудной обряд вождения пальцами. И главное, то, что все люди вели себя здесь одинаково, точно по какому–то условленному негласному правилу. А как отец обратился к тому статному мужчине в чёрном! Святой отец. Маленькая Адель же всегда считала, что отец у неё один, и это странное обращение вызвало у неё ещё больше вопросов. Но родной отец был отнюдь не Оливером, с которым она могла всем поделиться, у которого могла не только спрашивать обо всём, но и рассказывать свои самые сокровенные тайны. Когда они, к огромному счастью Адель, вернулись домой, отец протянул ей толстую книгу, приказав прочитать её до конца лета.       — Не думаю, что ты выйдешь куда–то до начала учебного года без моего надзора, — в мгновение он перестал быть тем мягким и любящим папой, каким его хотела бы всегда видеть Адель, и снова превратился в холодного и недосягаемого отца, постигать тайны и мысли которого — несмотря на то, что он должен был быть ей ближе всех — ей придётся, но едва ли получится. Впрочем, так и случилось. Но ушибы на её теле заживали куда дольше, так что ей пришлось пропустить ещё и несколько недель с начала учебного года, прежде чем отец перестал сам гулять с нею везде во дворах, и её домашний арест не закончился.       Адель никогда бы не подумала, что свобода может стать ей так дорога. Это понятие было для неё настолько широким и безграничным, что, потеряв свободу — то есть, перейдя под полное покровительство отца, она уже начала было думать, что задыхается, и мысли, совершенно не свойственные маленькой девочке, стали приходить в голову к ней. Она проводила время дома за книгами, но даже и они порой не приносили ей облегчения. Оставались ещё хозяйственные хлопоты, каковые, впрочем, настолько вошли у неё в привычку, что она не только не упрекала отца в том, что он ими не занимается — она сама не позволяла ему этого. Самым ненавистным для неё оставалось хождение в церковь каждое воскресение. Однажды, бредя после вечерней литании с отцом по булыжной мостовой, по обеим сторонам от которой располагались дома и магазинчики, она заприметила в компании мальчишек старше её лет на пять знакомый силуэт. Это был Оливер! Этого светловолосого мальчика с ясными голубыми глазами она бы никогда ни с кем не спутала. Среди однообразных дней она совсем не заметила, что учебный год уже начался — правда, что в том толку, если отец всё равно не отпускает её далеко от себя. Маленькая Адель остановилась, не боясь даже отстать от шедшего крупными шагами отца, но хотя она долгим внимательным взглядом наблюдала за ним, Оливер так и не повернул к ней головы и вовсе не посмотрел в её сторону. Впрочем, расстраиваться ей было некогда, ведь как только она оказалась дома, заботы вновь окружили её.       В одно утро отец впервые за много лет пришёл к ней в комнату, разбудил её и принёс ей завтрак. Он казался милым и жизнерадостным, интересовался, хорошо ли она спала и как себя чувствует. О страшных побоях, нанесённых ей, Адель уже давно не вспоминала. Ей, напротив, хотелось поскорее вырваться из дома и пойти в школу, пусть она порой и представлялась ей ненавистной. Она думала, что Оливия вновь будет рядом с нею, ближе ей всех остальных, а как только они увидятся с Оливером, всё встанет на свои места, и их крепкая дружба продолжит своё существование. Отец тепло попрощался с ней, обнял, точно они виделись в последний раз, и это показалось Адель хорошим знаком. Она решила во что бы то ни стало, ежели они сегодня увидятся с Оливером, погулять с ним после уроков.       Солнце светило в этот день особенно ярко. В общем–то, эта осень казалась Адель самой тёплой и безветренной. Дождей было на редкость мало, и ей недоставало только одного — привычных игр во дворе с Оливером. Она шла в школу, встречаемая овацией листвы, и с улыбкой вспоминала их прежнее лето. Как они могли гулять все дни напролёт — с самого момента, как встаёт солнце и до позднего вечера, когда его свет давно затих на горизонте. Не могла не смеяться над тем, скольким необъемлемым количеством вопросов она осыпала его, когда её интересовали ещё неизученные ею в школе явления природы или незнакомые слова родного языка. Улыбалась воспоминаниям о том, как он просил её не лезть в оставшиеся после сильного дождя лужи, не запачкать своё платье, валяясь в траве, или не лезть на поваленное дерево, чтобы не ободрать коленки. Если бы девочка хорошо помнила свою няню, она непременно сравнила бы подобные замечания Оливера с ней: «Адель, веди себя так, как полагается маленькой леди, а то совсем превратишься в мальчишку», — любила говорить старая женщина, укоризненно качая при этом головой.       Адель прекрасно знала, что успеет к первому уроку, но всё же страх пред одноклассниками не давал ей ускориться, и некоторое время она мялась у порога, рассматривая пустой школьный стадион и площадку вдали. А потом оттуда выбежали старшеклассники, и как–то сама собою робость покинула её. Дорогое ей имя сорвалось с её губ, и, заслышав его, светловолосый мальчик обернулся, прикладывая руку козырьком и жмурясь, вначале не веря своим глазам, а после — принимаясь широко улыбаться. Среди окружавших его ребят он был самым низким, но, казалось, это нисколько не смущало его. Он дал им знак и подбежал к девочке.       Оливер чертовски рад был видеть теперь Адель, хотя ему и было невдомёк, что с их последней встречи она будто и вовсе не жила. Все дни лета, каковое только лишь начинало быть для маленькой девочки самой чудесной порой года, стянулись, по итогу, в одно лишь неприятное воспоминание, и возвращение в школу, хотя и не столь ею любимую, означало ныне возвращение к прежней свободной жизни и отдохновение от собственного крова и общества отца.       — Адель! Как давно я тебя не видел! Где ты… — Оливер недоговорил, будто всё понял по мгновенно посуровевшему лицу её. Улыбка тут же сползла с его лица, но ненадолго. Он отвлёкся на другую тему, и они зашагали к зданию вместе. За всю дорогу маленькая Адель не произнесла практически ни слова. Она слушала бесконечные рассказы друга о деревне, о новых знакомых, о дружбе со старшеклассниками, о том, что в баскетболе он нисколько не уступает им, и не вникала и в половину всего, о чём он говорил. Более того, её почти с самой их встречи мучил вопрос: зачем он всё это ей рассказывает?       — Оливер, а ты не хочешь прогуляться сегодня после школы? Недолго, во дворе. Как раньше, помнишь? — она не знала, смогла ли зацепиться томившей её с самого утра мыслью хоть за какую–то часть его огромного монолога, но после этих слов Оливер остановился и замер, точно поражённый громом. Он взглянул на неё так, словно она была ему совершенно чужой, и Адель не столько испугалась этого взгляда, сколько того, что Оливер впервые обратил его именно к ней.       — Адель, неужели ты не понимаешь, — вздохнул он. — Я же тебе вроде всё на пальцах объяснил. У меня сейчас столько дел с этим баскетболом будет…       — Но ведь не все дни напролёт, — почти взмолилась маленькая Адель, тогда как в глазах у неё вот–вот норовили появиться слёзы.       — Тебе семь лет. Мне же уже давно исполнилось десять, — тон Оливера был серьёзным. Почти как у отца. Почти как у взрослого. Адель невольно вздрогнула, отворачиваясь от него, не желая дослушивать то, что он собирался ей сказать, но последующие слова ранили её в сердце ещё сильнее. — Я не могу вечно с тобой… нянчиться… — он, кажется, собирался добавить ещё что–либо, вдруг осознав, что именно произнёс, но девочка уже бросилась прочь, до боли и темноты в глазах закрывая лицо руками, чтобы не заплакать.       Она робко постучалась и, как оказалось, вошла в класс последней, но учительницы ещё не было, и все дети занимались своими делами. Однако при виде расстроенной маленькой одноклассницы каждый вскочил со своего места, и сердце Адель испуганно встрепенулось в груди, когда она заметила такое внимание к себе. Была здесь и Оливия, которая стала с недавнего времени завязывать волосы в тугие толстые косички по последней моде. Адель заметила, как она изменилась, как сгладились её некогда угловатые черты лица, стало меньше рассыпанных по щекам и носу веснушек, а медный оттенок её рыжих волос ныне придавал ей особое обаяние.       — Что–то случилось? — она подбежала к Адель первой, протиснувшись сквозь толпу одноклассников и, не получив ещё ответа, крепко обняла её, будто бы знала наверняка, что сиё явится для подруги самым чудодейственным и необходимым лекарством. На душе у маленькой девочки вмиг стало спокойно и хорошо. Впрочем, так всегда и бывало, когда её поддерживала Оливия. — Я так рада тебя видеть! — говорила затем она, и Адель не могла не улыбаться, вспоминая болтливость подруги своей — до чего же любила она перебегать с одной темы в разговоре на другую! Ныне Адель осознавала, как же, в действительности, не хватало ей подруги всё её мрачное и грустное лето… — А то первые недели от тебя совсем вестей нет, все недоумевают, учителя не знают, где тебя искать. А у тебя что, нет телефона? У нас почти у всех в классе есть. Кроме Конана О’Салливана — это вон тот с каштановыми волосами и дурацкой чёлкой на боку. Ненавижу чёлки на боку! Ты знала, что он ирландец? Много слышала о них, но ни разу не встречала. Но с ним полкласса дружит, так что не думаю, что он такой уж страшный. И тебе советую. До чего же необычный акцент у него, Адель, ты обязана послушать! Адель, так где, ты говоришь, ты была?       Маленькая Адель уже не могла не то что скрыть своей улыбки — её звонкий смех разносился по всему классу, и, немного смущённые этой её внезапной переменой настроения, одноклассники теперь тоже улыбались, ведь никому из них за все эти три года обучения никогда не удавалось поговорить с ней и вникнуть в мир и мысли этой странной кроткой девочки. Улыбался вместе со всеми и Конан. И когда Адель приоткрыла глаза, всё ещё пытаясь унять, как выражалась в таких случаях Оливия, «попавшую в рот смешинку», она внезапно обнаружила, что он внимательно смотрит на неё, не отрывая взгляда.