Ты - мой мир

      Каждый раз после прогулки с Мэтью Райан оставался под тем особенным впечатлением, каковое возникает после приятных встреч, каковые случились лишь с самыми близкими по духу людьми. От кого-кого, но едва ли от Мэтью ожидал он, что тот может столько всего знать, и каждый раз поражался, как этот на первый взгляд робкий юноша вдруг принимает тон совершенно быстрый и складный — так обыкновенно говорят те, кто часто спорит, и начинает рассуждать с теми немногими близкими из новой компании их о фильмах.       — Всё это пошлости, Келли, — обращался он к светловолосому их с Райаном одногруппнику. — Все эти люди, которые идут в кино только для того, чтобы похрустеть и посмотреть «какой–нибудь незатейливый фильм». Эти сплошные хиханьки-хаханьки, ужимки и прыжки. «Для развлечения», — называют это они. Какого чёрта? Кино создано не для этого. Кино должно отображать взгляд на мир. Кино — это целая культура, где каждый, ежели он того захочет, сможет найти себе место. Влиться, так сказать. Кино — это целая атмосфера. С ней вживаешься, ей дышишь, в ней растворяешься. Мэтью никогда не отличался молчаливостью, но подобный настрой на большой поток слов был вызван, в основном, отнюдь не половиной бутылки «Red Baron», а лишь сильнейшим увлечением фильмами. Друзья молча слушали излияния его, по временам кивая и соглашаясь, но ни разу не смея прервать — то совершенно понятно, ведь разбираться в сей теме всем было интересно.       — Это как жизнь, — беззаботно, меж тем, разводил руками Мэтью. — Самая настоящая. Правда, длится она недолго, но всё же, как известно, рано или поздно кончается.       Мэтью мог поддержать любую тему, касающуюся кино. Едва начав спорить, он устраивал меж друзьями целые дискуссии о старом кино, о первых кинотеатрах, заставляя всех и каждого питать ещё более сильные и тёплые чувства к итак любимому ими предмету.       Каждый раз, даже несмотря на многочисленные споры их друг с другом, Райан всё более и более убеждался, что только Мэтью может поведать он свои самые сокровенные мысли, касающиеся кино. В день, когда вновь они остались наедине с другом, погода выдалась на удивление приятной, и ничто не предвещало скорого дождя. Они прошлись по узенькой небольшой улочке, теребя воротники своих рубашек, утомлённые полуденной жарою. Мэтью поведал ему, что хотел бы представить его одному своему знакомому из мира кино, но Райан не собирался спешить с новыми знакомствами. Он вспоминал, как страшно было ему рассказывать мистеру Руфису о том, что он сам пишет сценарии, что нуждается в критике и оценке. К тому же, о сём возможном знакомстве друг говорил ему уже не впервые, и, чем более упоминал он о теме этой, тем менее хотелось Райану следовать уверениям его и идти с сим человеком знакомиться. В таковые моменты природная упорность, доставшаяся от отца, и подкреплённая выносливостью матери, непременно давала о себе знать. Оттого он спешно перевёл тему, они вновь заговорили о кино, и друг стал рассказывать ему, за что он любит его, а после всё–таки ухитрился вернуть разговор к обсуждению сценариев друга. Впрочем, о работах его, какими бы ни казались они ему самому, друг всегда отзывался с восхищением. Юноша не мог поверить, что такие слова будут адресованы ему — однако всё происходящее не было сном, а голова его всё ещё была трезва. Он смотрел другу через плечо и запоминал всё, о чём тот ему говорил, покуда листал сценарий его.       — Здесь фраза слишком длинная. Зрители не любят длинных фраз. Фильм — это череда событий. Одно действие сменяет другое, а диалоги лишь способствуют этому. Вставляя их, важно не переборщить, чтобы фильм не получился мужским — как такие обычно называют, — он посмотрел на Райана и улыбнулся. — И в той же мере их должно быть достаточно, чтобы герои не прерывали друг друга на половине разговора, а действия и события не заглушали эффект разговора. И нельзя резко обрывать кого–либо из персонажей, чтобы не показывать зрителю, что ты не импонируешь ему. Зритель сам должен определить, кто ему нравится, а кто нет. Впрочем, что я тебе это говорю? Ты и без меня это прекрасно знаешь.       Разумеется, Райан знал. Но едва ли смел прервать друга, внимательно относясь к каждому его замечанию — каковых, впрочем, было совсем немного. Проводя вместе время таким образом, вычёркивая и подправляя всё в собственных черновиках, прорабатывали они героев, запутанные моменты в сюжетах, обсуждали дальнейшее развитие событий. Райану казалось, что весь его мир перевернулся с ног на голову, а герои в сценариях вдруг ожили. Меж тем огромная кипа листов кончалась, что не особо расстраивало юношу. Мэтью и в сём его поддерживал: «Я читал, что в самом начале режиссёры сами строят свою карьеру. Снимают фильмы по своим же сценариям, и всё такое. Если что вдруг, ты мог бы с этого и начать. К тому же, о твоих сценариях я уже не раз выражал своё мнение. Они великолепны, Райан». Его слова, несомненно, мотивировали юношу. Для себя он непременно понимал, до чего же не хватало ему человека, с которым он мог бы поделиться своими мыслями, и от осознания сего дни снова полетели бесконечным потоком, так что он еле успевал их проживать и дышать воздухом этой жизни.       Ему нравилась атмосфера последнего курса. Нравилось, как при виде него начинали переглядываться однокурсники. Как на него смотрели девушки. Большую часть лета он совершенно не следил за своей внешностью, но, благодаря Мэтью, вернулся обратно к действительности, если не сказать более — стал частью её. Он по–прежнему учил так полюбившийся ему французский и подолгу засиживался за фильмами, но отходил от всех этих занятий, как только ощущал хоть малейшую усталость. В особенности связано сиё было с рябью в глазах. Учёба снова стала у него на первом месте. К тому же, новые дисциплины ещё больше подогревали его интерес к режиссуре. Не раз уже он слышал рассказы об интересных парах Драматургии и сценарного дела, и уже одно название предмета радовало его — оставалось лишь с нетерпением дожидаться их.       Однажды они с Мэтью распрощались рано, и, некоторое время молча покурив при слабом свете луны на бледном голубом небе, расстались, и Райан по своему обыкновению сослался на множество неотложных дел, а сам, внутренне мучаясь голосом совести из–за того, что так долго скрывает это от друга, повернул обратно к университету. Предстояло настроиться, ведь сегодня у него первая консультация, но ни одной мысли касаемо кино не приходило ему в голову. Предвкушая предстоящее, он чуть ли не на цыпочках прокрался по неосвещённым знакомым коридорам, которые были заполнены студентами в учебное время. Он вошёл в полупустую аудиторию. Непривычно было видеть её не такой заполненной, как всегда, но сегодня здесь собралась вся, позволительно ли так сказать, элита университета. Райан проходил меж рядов, слыша тихие перешёптывания за спиной своей. Предчувствие подсказывало ему, что говорили именно о нём, так что непременное ощущение себя как белой вороны вмиг пришло к нему и, проскользнув в голову, заставило робеть при каждом шаге. Смешки и шёпот стихли лишь в тот момент, когда вошёл мистер Руфис, и от Райана не укрылось то, как у всех присутствовавших заблестели глаза. Эти консультации всем им явно нравились. При всей своей привязанности к декану факультета, Райан и сам едва мог дождаться начала и непрестанно ёрзал на месте, хотя и осознавал, сколь сильно это мешает соседу его. Точно держа всех и каждого в том же искушении, мистер Руфис мгновение обводил собравшихся взглядом, а после раздался его голос, и Райан, заслышав его, по привычке улыбнулся.       — Вы все, конечно, знаете, по какому поводу я сегодня всех вас собрал. Близится конец вашей учебной деятельности, а это значит, — взгляд профессора пробегал по каждому студенту, — вы должны показать всё, чему научились. На этом теория заканчивается. Теперь ваши знания следует отразить на практике, — Райан слегка вздрогнул от этих слов, отчего–то сразу позабыв, что клуб киношников — отнюдь не обыкновенное занятие в университете. Он вмиг подумал о том, что совершенно не знает, что ему делать с предстоящей дипломной работой. — К тому же, с нами сегодня новичок, — продолжал мистер Руфис. Ему несвойственно было улыбаться и, когда он хотел как–то выразить перемену настроения своего в приятную сторону, он принимался ухмыляться. Вот и ныне, только успел он совершить сей жест, как все взгляды тут же метнулись к юноше, и тот, хотя не видел себя пред зеркалом в тот момент, ощутил, что щёки его краснеют.– Райан Тёрнер, прошу вас!       «Что? Я? Но…» — как бы Райану сейчас хотелось произнести именно эти слова, но они вместе с появившимся из ниоткуда волнением вдруг застряли в горле. Он поднялся с места и стал спускаться, чувствуя, как его изучают взглядами со всех сторон. Он встал рядом с преподавателем, а тот, в свою очередь, хлопнул его по плечу — вероятно, желая приободрить.       — Я пригласил мистера Тёрнера в наш клуб, потому что оценил его талант, — продолжал мистер Руфис, но Райан слушал его вполуха, наблюдая за взглядами аудитории. Он старался оставаться невозмутимым и беспристрастным, а сам при том гадал, что они могут думать об нём. И видел, что все они выражают совершенно разное. Лишь одна мысль сквозила в голове его: «Неужели всех и каждого представляет профессор пред всею аудиторией, не давая им и минуты на…» — незаконченная фраза замолкла в голове столь же быстро, сколь и мистер Руфис, договорив что–то о сценариях. Сердце юноши подпрыгнуло вверх, а в аудитории кое–где послышались смешки. Профессор немного отстранился, не сводя с него внимательного взгляда — приглашая выступить. И, несмотря даже на волнение, созданное среди студентов мыслью о том, что будущий режиссёр пишет сценарии, Райан отчего–то быстро собрался с мыслями и, моля небеса, чтобы у него не сорвался и не охрип голос, сделал небольшой шаг вперёд.       — Ну, это не совсем то, что можно было бы подумать. Для меня пока прям писать сценарии — что пирог в небе… — начал он, но вместо одобрения вызвал лишь новый взрыв смеха. Совершенно рассеянный, он на мгновение обернулся к преподавателю, но тот стоял в стороне, точно совсем непричастный к происходящему. Юноша выдохнул. Он прекрасно осознавал, каким глупцом выглядит перед заканчивающими режиссуру столичными молодыми людьми — он, не сумевший заговорить ни с кем из них ни разу за все эти пять лет. Райану часто думалось, что все его попытки войти в это элитное общество непременно провалятся. Что каждому из них суждено стать великим режиссёром, а его доля — лишь писать ничего не стоящие сценарии в своём блокноте.       — Ты придумываешь сценарии? — раздалось откуда–то из середины, и юноша заметил знакомую белокурую девушку, с интересом смотрящую на него. Элизабет. Сердце в его груди забилось быстрее, а уверенность проникла во всё существо его. Все прежние мысли, только что тревожившие его, в одно мгновение куда–то испарились. Покуда он смотрел на неё, отчего–то не верил, что она улыбается именно ему.       «Ну и поделом, если она смеётся над тобою! — врезалась в голову мысль. — Едва ли можно было ожидать, чтобы ты влился в сию элиту».       «А ну не смеётся?» — раздался второй голос в голове, приободряющий и дружеский, и отчего–то именно ему больше поверил Райан в то мгновение. Невиданная сила придала ему уверенности. Он расправил плечи, гоня прочь привычные речи своей пословицы.       — Да, можно сказать и так, — ответил он, и сомнения его подтвердились — улыбки осветили лица студентов. Он падал на дно пред ними, даже не успев ни с кем познакомиться. — Но это не совсем то, — принялся спешно объяснять он. Скорее, мне в голову приходит идея — как таковая картинка, которую я затем превращаю в сценарий.       — У всех свои таланты, правда ведь? — обратился мистер Руфис ко всей собравшейся публике, вызывая тем самым новые улыбки и шумные переговоры. «Авторское кино», — услышал Райан среди шума — одно из самых нелюбимых названий на факультете их, не взывающее ровным счётом никаких чувств кроме презрения. Но когда он вновь перевёл взгляд на белокурую девушку, он не заметил на её лице поддержки всем этим шепоткам. Напротив, она обернулась к остальным, махая им рукой, будто они не давали ей возможности послушать любимую песню. Сердце Райана ещё сильнее забилось в груди. Он так и ощущал, как у него сбивается дыхание от этого невероятного ритма. Вначале он собирался убеждать себя, что разговаривает с одним лишь мистером Руфисом, однако вовремя вспомнил, что именно профессор решил выставить его глупцом пред обравшейся элитой университета. Он взглянул на хохочущую аудиторию и, стараясь перестать видеть весёлые лица всех и каждого, представил, что ведёт дискуссию в баре с Мэтью, и вовсе не прочь расширить круг общения, когда незнакомые люди поддакивают ему с других столиков. В итоге он на мгновение зажмурился, открыл глаза и увидел пред собою всё ту же миловидную девушку. Его уже не заботило, покрывался ли он до корней волос краской, и сколь сильно потели его ладони — нимало не испугавшись, он стал говорить, сопровождая свою речь жестами и не ощущая на сей раз кома в горле.       — Нет, нет, совсем нет, — он замахал руками и не без трепета заметил, что своим бурным отрицанием заставил всех замолчать. Все без исключения пристально внимали словам его. Райан кашлянул в кулак, полностью сосредотачиваясь на своих мыслях. — Дело совсем не в авторском кино, как вы могли, наверное, подумать. Сценарии — лишь способ как–то реализовать свои мысли… лично для меня. Изменить то, что уже приелось в фильмах и что повторяется в каждом третьем кино. Как–то… усовершенствовать кинокартины, что ли, — вся аудитория слушала, не перебивая, и юноша улыбнулся. — Для того, чтобы сделать фильмы оригинальнее. Кинематограф ведь изначально был создан для того, чтобы живые картинки меняли жизнь людей. Чтобы с самого первого кадра захватить зрителя, чтобы он захотел окунуться в этот чудесный мир, жить в нём все эти два часа, а главное, — чтобы всем захотелось вернуться туда, — слова более не давались ему с трудом. Напротив, чем больше он говорил, тем более связной и свободной становилась его речь. Никогда прежде Райан не пребывал в таком состоянии — ему словно развязали руки в деле, которое он так давно хотел сделать. Он смотрел на Элизабет и видел пред собою только её одну. Представлял, как когда–нибудь также на собственной съёмочной площадке будет рассказывать актёрам о таком непростом мастерстве как кино, и они все также, задержав дыхание, будут слушать его. — Однажды я лишь увидел в голове своей картинку и поразился, отчего на эту тему ещё ничего не снято, но в кинотеатрах с каждым годом становится всё больше бесполезной дряни? И тогда я подумал: «Если они не хотят делать из этого фильм, его сделаю я». Разумеется, ничем и никак не хочу оскорбить современных режиссёров. В особенности, великих. Но вспомните красивые фильмы. Ведь в каждом моменте в них видно, что режиссёр действительно вкладывал в них свою душу. Он не просто создавал фильм для продажи — он пытался изменить мир. И это здорово. Это значит, что людям ещё не всё равно. Что они ещё готовы включать смысл в фильмы, красивые слова — в романтику, жизненные события — в драму. Я, конечно, не хочу сказать, что готов провести мировую кинореволюцию… — Райан знал, что заставит аудиторию этим высказыванием засмеяться, а потому сам улыбнулся, — но я хочу, чтобы у фильмов было будущее, чтобы они не стояли на одном месте в развитии своём.       Тишина всё ещё царила в аудитории, а потом где–то в её глубинах — вначале неуверенно и приглушённо, а потом всё резче и громче, начали зарождаться аплодисменты. Мистер Руфис подошёл к нему под общий шум и возгласы.       — Честно говоря, я изумлён, Тёрнер, — он похлопал юношу по плечу. — Ваши слова и ваша мотивация меня впечатляют.       — Спасибо, сэр, — Райан улыбнулся. — Мне очень лестно это слышать… слышать от вас.       Когда он садился на место, его посетило неизвестное ему до этого чувство. Все до единого взгляды были направлены только на него, каждый присутствовавший улыбался только ему, а некоторые незнакомые ему молодые люди даже потянулись к нему, чтобы дать «пять» с возгласами: «Так держать, Райан!» Лишь сосед его по парте, так сильно возмущённый вначале поведением его, ныне хмыкнул, поднялся с места и вовсе покинул аудиторию. Впрочем, он и поныне пребывал в том радостном состоянии, когда едва ли что–то грустное и неприятное смеет портить настроение. Он поймал себя на том, что даже практически не слушает консультацию, пусть уверен, что мистер Руфис рассказывает интересные вещи. А после не без удивления заметил, что Элизабет беззаботно попрощалась с друзьями и осталась ждать его.       — Отлично выступил, Райан, — улыбнулась она. Эта улыбка буквально окрыляла его каждый раз, когда он замечал её на лице девушки. Более того — и ныне он мог признаться себе в том, потому что почти не боялся чувств своих, она в действительности шла ей. Теперь он почувствовал в себе такие силы, что мог бы при желании свернуть горы или достать звезду с необъятного неба. Ночь спустилась над осенним Лондоном, и запоздалые жители прятались по домам, шурша бегущими под ногами кленовыми листьями.       — Французы говорят: «Мир был создан не в один день, а в семь; приходите в воскресенье». Да и к тому же, у меня был источник вдохновения, — улыбнулся он ей. У него не было любовного опыта общения с девушками, но слова, казалось, лились сами собою, а в душе он ликовал. Он провожал Элизабет до дома, и всю дорогу они говорили о кино и много смеялись, а Райан чувствовал, как ему с ней легко и приятно общаться. Он подмечал в ней детали, которые прежде не замечал в других девушках. Она не была болтушкой, но и не представлялась ему закрепощённой тихоней. Она совершенно не была избалована вниманием со стороны молодых людей, но прекрасно осознавала, что симпатична. При этом он не верил, что она могла бы пользоваться этим — она была слишком проста для столичной девушки, и когда разговор их внезапно коснулся его прошлого, Райан принялся рассказывать ей о своей жизни на ферме. Его прежняя жизнь изумила её до глубины души. Она слушала внимательно, широко распахнув глаза, и непростая работа деревенских жителей, выезды на лошадях в местный магазин, приготовление запасов на непростой зимний период — всё было внове для неё, обо всём ей интересно было узнать от него. Они остановились на пороге её дома, и он вдруг ощутил, что это и есть тот самый переломный момент, о котором так много говорят в фильмах. О котором так много пишут в книгах. Признавал ли он когда–нибудь себя романтиком? Вероятно, в глубине души его сидело осознание этого, но оно было столь затаённым и неявным, что он до последнего отказывался верить в то, что действительно способен общаться с противоположным полом. Она приблизилась вплотную к нему, смешивая все на свете запахи — от родных деревенских цветов до дорогих медовых духов из большого города и коротко коснулась губами его губ. Но этого мгновения ему было вполне достаточно, чтобы окончательно убедиться в том, что она ему нравится.       — Не удивлюсь, что ты ещё и Beatles слушаешь, — засмеялась она, проводя кончиками пальцев по его гладко выбритой щеке.       — Разумеется, — негромко произнёс он, уже не понимая толком, чем очарован больше — прошедшей лекцией, ею или этим тёплым вечером. Она снова весело усмехнулась, быстро вбежала на крыльцо дома, точно девушка из романтического мюзикла, и улыбнулась ему:       — Сладких снов, Райан Тёрнер.       Райану едва удавалось приходить в себя. Первый выходной после и без того непростой учебной недели выдался у него совсем не выходным. Все прошедшие события смешались воедино, и он мог давать голову на отсечение, что прошёл месяц, но никак не пять будних дней. К тому же, уже понемногу отвыкший подолгу корпеть над книгами и словарями и практически одновременно с этим — вникать в фильмы, он решился взвалить все эти дела на себя в одну лишь субботу, встав пораньше и не впуская солнечный свет в свой день. И только он принялся за французский, вспомнил те азы и слова, каковые успел выучить летом, включил кассету с очередным фильмом, вслушиваясь скорее во французскую речь, нежели всматриваясь в сюжет происходящего, как к нему ураганом ворвался Мэтью.       — Прекращай спать! — прокричал он на всю квартиру, невзирая на то, что Райан бодрствовал по крайней мере уже часов пять. — Нас ждёт восхитительный день — к тому же, и погода хорошая, к сему располагающая. Впускай в квартиру солнце, и идём на улицу. И да, не забудь всё тобою написанное. Думаю, то, что я прочитал, было только многообещающим началом, — как только он собрался возразить другу на всю длинную речь его, Мэтью уже оглядывался по сторонам, в поисках сценариев. Райан опешил и не в первую секунду осознал, что он него требуется. После они сошлись на том, что нужна непременно папка со всеми рукописями его — если быть точнее, кипа сценариев. Услышав такое предложение, Райан только махнул рукой и опустился обратно в кресло. Только тогда у него создалось впечатление, что он оказался дома — когда никуда не нужно выходить; когда можно полностью отдаваться любимой страсти — кино и предаваться так понравившемуся ему изучению французского. Не то чтобы Райан был домоседом, однако, лишь только посетил он первую лекцию в тайном клубе кинематографистов, как вечера и беседы с новыми знакомыми так и посыпались на него. Несмотря на свой болтливый нрав, он временами замечал в себе, что устаёт от этого всего. Оттого ему и не нужно было учиться проводить время в одиночестве — он всегда мог вернуться к нему, как только уставал от людей.       Мэтью продолжал осматриваться и ходить по квартире, то раздвигая жалюзи, то выравнивая книги на полке. Не раз он уже говорил другу не устраивать в доме полуночную атмосферу, но того, судя по всему, невозможно было переубедить. Все окна были зашторены, и светила лишь одна свисающая сверху лампочка на манер кинотеатра. На маленьком экране телевизора на паузе стоял очередной просматриваемый Райаном фильм. На полу рядом с потёртым креслом в стопке лесенкой лежали книги. Мэтью прочёл обложку первой — это оказался англо–французский словарь — и дальше их просматривать не стал. Цокнув языком, он покачал головой, и затем взгляд его остановился на друге, который по–прежнему пытался что–то скрывать от него за спиной.       — Это что? — спросил он, не без усилия доставая у него из рук блокнот. «Боже мой», — подумал Райан, закрывая лицо руками. Однако на лице Мэтью в тот момент заиграла улыбка. — Это новый, да? — восторженно спросил он. — Это то, о чём я думаю, Тёрнер? Возьми и его тоже!       — Зачем? — продолжал недоумевать Райан. — Куда мы со всем этим пойдём?       Он и не думал никуда собираться, а Мэтью, меж тем, уже отложил блокнот с черновиками, продолжая улыбаться.       — У тебя талант, дружище! Нельзя ведь его просто так растерять!       — Растерять? Талант? — Райан сжал кулаки. К его состоянию примешивалась теперь ещё и злоба. — Талант писать сценарии? Ещё только недавно ты сам говорил…       — Ещё только недавно я не читал твои сценарии, — перебил его Мэтью. — Послушай, — он схватил приятеля за плечо. — Я понимаю, ты считаешь, это дурацкая затея, но многие с подобного начинали. И вообще, ведь ты, так или иначе, занимаешься своим делом, и тебя не несёт в другую стезю… — он вдруг затих и некоторое время молчал, и это было так непривычно для того знакомого Райану Мэтью, что руки юноши опустились сами собой. Никогда ещё он не видел его в таком состоянии, ведь даже когда у Мэта что–то не получалось по учёбе, он улыбался, много хохотал, в крайнем случае — курил, но никогда прежде не казался таким опечаленным. — Впрочем, — наконец, произнёс Фёрт с прежней жизнерадостной улыбкой, но создавалось ощущение, что даётся она ему с трудом, — это совсем не так нелепо, как может показаться. Перед тобой могут открыться огромные горизонты, Тёрнер. А там уже недалеко до твоей мечты.       Райан задумался. Он никак не мог взять в толк, что за затея так внезапно пришла Мэту в голову. Неужели он собирается ему помогать? Но каким образом? И причём всё же его сценарии?       — И что ты предлагаешь?       — Вот это уже другое дело! — Мэтью широко улыбнулся. — Значит так, бросай ты эти кассеты, — сердито произнёс он, торопливо выключая поставленный на паузу телевизор. — Сходим в кинотеатр, там посмотрим твои любимые шедевры. А вечером сбегаем в бар, там снова будут искать слова и способы, как признаться девушке в любви*.       — Нынче смотреть фильмы под открытым небом — дорогое удовольствие, и для этого существует отдельное здание, — парировал юноша, но на уговоры Мэтью всё же поддался и поднялся из кресла.       — Кино в машинах всё равно почти уже никто не смотрит, — улыбнулся ему Фёрт. — А вот твоим сценариям мы место обязательно найдём. И уж поверь мне, они не пропадут зря.

***

      Сценарии — все до одного, Райану пришлось, в конце концов, отдать другу, хотя он по–прежнему терялся в догадках, для чего нужны они ему. Мэтью обещал долго с ними не тянуть и вскорости вернуть, а сам, при всём при том, лукаво улыбался. Впрочем, совсем скоро их всё равно разлучили занятия и собственные дела, и друзьям оставалось лишь переглядываться и улыбаться друг другу на парах.       Для Райана временные границы стёрлись давно. Неделя подходила к концу, и ощущение пятницы уже приятно витало в воздухе. Впрочем, в последние дни с ним произошло столько всего приятного, что для него сейчас не было никакой разницы — выходные ли, будние дни. И Элизабет. Вероятно, Мэтью уже догадался об отношениях между ними, ибо не раз встречал их вместе. Но, чем больше говорили они с нею и гуляли, тем более юноша привязывался к ней. Ныне Райан не мог забыть её, даже если бы захотел и порой изумлялся, сколько всего произошло с ними всего за одну неделю. Никогда, даже при прогулках по вечернему Лондону, не приходило ему в голову покататься на огромном колесе обозрения. Элизабет же очень удивилась, когда узнала об этом, и тут же потащила его в мерцающий вечерними огнями парк. А после они с удовольствием ели вдвоём большой пучок сахарной ваты, со смехом находя друг у друга на лице розовые пушистые крошки. И если изредка Райан задавался вопросом, когда он сумел узнать её так, точно знает всю свою жизнь, ещё больше он изумлялся, когда она смогла так хорошо выучить всего его. Французы бы сказали, что Райан только с Элизабет в годы студенчества сумел познать joie de vivre.       Проводя время вместе, они точно заранее знали, что каждый скажет или подумает, и, как только их догадки оправдывались, принимались ещё веселее смеяться. В другой раз она играла ему на гитаре, и голос её так очаровал его, что, заслушавшись, он совершенно забыл о времени и обо всём на свете. Это было впервые, когда его привлекли не сами слова одной из любимых его песен, но её исполнение. «Скажешь, что я лишь мечтатель, — улыбалась она, перебирая пальцами струны, а светлые локоны её качались из стороны в сторону в такт песне. — Но я не одна такая» — Джон Леннон куда приятнее звучит в мужском исполнении, — поддразнил он её, и, будто только и ожидая порыва сего, девушка без промедления протянула ему гитару:       — Тогда теперь ты.       Он подсел ближе, попробовал струны руками — так осторожно, точно это была фарфоровая ваза, что девушка не смогла не засмеяться, но всё же отложил её в сторону, качая головою. Слишком много воспоминаний о покинутой ферме хранили в себе звуки эти.       — Я не умею петь, — усмехнулся он. — И даже если бы и мог, моё пение ни в коем случае несравнимо с твоим.       Она наклонила голову, глядя на него из–под спадающей на глаза чёлки шелковистых волос. Он уже не впервые замечал за ней подобное, но пока не знал, как трактовать.       — Зови меня Лиззи, я ведь говорила тебе.       — Лиззи звучит слишком просто и суховато. А ты…       — А я? — она вдруг резко поддалась к нему, и не успел он сообщить ей, что она необыкновенная, как она накрыла его губы своими в безмолвном горячем поцелуе, и Райану оставалось лишь одно, что, впрочем, не он один, но и все люди на земле делают при поцелуях — закрыть глаза и отдаться посетившему его чувству.       И всё, что происходило с ним в эти дни, наверняка было одним лишь сном. По крайней мере, юноше виделось сиё именно так. И отныне, даже когда другие девушки были рядом, ему никто был не нужен кроме неё. Кроме её поцелуев, объятий, духов и особого запаха, остававшегося на его одежде даже при их разлуке. А разлука с ней казалась ему с каждым днём всё более томящей. И в тот момент, когда ему следовало настроиться на занятия с новым преподавателем, она была здесь, совсем рядом с ним — улыбалась, держала его за руку и, когда все отворачивались от них, прижималась к груди его. Не было ещё мгновения в его жизни приятнее, нежели впервые держать в своей руку — хрупкую девичью. Глядя на неё, он мог до того поддаться чувствам, что едва не нисходил до столь старого обращения к возлюбленным своим, как «Ангел мой» (Элизабет с её хорошеньким лицом, выделяющимися на нём накрашенными в вишнёвый цвет губами и ниспадающими на него локонами поистине казалась ему существом неземным). Из мира внутреннего его вывела лишь собственная мысль, столь давно таившаяся в голове его — правда, произнёс её вовсе не сам он, а чей–то незнакомый голос, так внезапно донёсшийся из внешнего мира:       — Мы должны научиться делать такие ролики, чтобы зрителю было интересно.       Райан вздрогнул и впервые за всё время пары поднял глаза. У доски в аудитории стоял молодой человек, старше юноши лет на шесть. Было заметно, что он, как только отучился, сразу же пошёл в педагоги. Но хотя опыта у него было не так много, речь его была слаженной, сам он казался приятным, а голос его, уверенный и крепкий, не дрожал, а звонко разносился по всей аудитории, так что затихали даже те, кто так отчаянно любил разговаривать на занятиях.       — Что он сказал до этого? — шепнул Райан Элизабет.       — Что нет смысла учить нас драматургии, ведь Шекспира и Мольера мы ещё в школе прошли, — улыбнулась она.       — Мы с вами пришли учиться не операторскому искусству и не звукомонтажу, а режиссуре, — продолжал молодой профессор. — Самому настоящему организационно–авторскому мастерству.       — Организационно–авторскому мастерству, — вполголоса эхом повторил за ним Райан, и сердце его учащённо забилось при сих словах. Он стал размышлять над тем, какие интересные занятия его будут ждать с этим преподавателем весь учебный год, однако, всегда державшийся на расстоянии с преподавателями, не посмел ни подойти к явно заинтересовавшего его профессору, ни обмолвиться с ним и словом. Вместо того он подождал Элизабет у входа в аудиторию и направился с нею на обед. Планы их прервал пронёсшийся совсем рядом с ними обоими Мэтью.       — Привет! — Мэтью остановился напротив них, спешно пожал руку другу, а затем, бросив быстрый взгляд на Элизабет, шепнул ему: — Сегодня в Найтсбридж в четыре. Возьми свои сценарии. И будь хоть в чём–то, напоминающем смокинг, Тёрнер! — он легонько хлопнул его по плечу и удалился. Райан не успел и моргнуть, как друга уже не было. В глазах зарябило — как бывало каждый раз, когда он чрезмерно сильно пытался вглядываться вдаль — сиё свойство он объяснял близорукостью своею. Ныне он ощущал некую обиду к другу — пожалуй, они в действительности не виделись с ним довольно долгое время, но это вовсе не повод лишать его запланированного вечера пятницы с любимой девушкой!       — Лиз, — он повернулся к ней, как только Мэтью скрылся за зелёной лужайкой улицы. — Нам придётся отменить сегодняшние посиделки. Сразу после занятий… — Я поняла, — она часто закивала головою, так что накрученные кудри принялись со всею силой хлопать по лицу её. — Ничего страшного, не волнуйся.       У него было слишком мало опыта общения с девушками, чтобы ощутить теперь волнение её, так что, заслышав слова Элизабет, он вовсе перестал переживать, и даже повеселел, и всю дорогу только и вещал ей, что об их с Мэтью былых прогулках и компаниях. Далее он не смог бы усидеть ни на одном занятии, даже если бы чрезвычайно сильно захотел того. Представлялось, как будет бежать он в костюме с вылетающими из рук листами по одному из самых дорогих районов Лондона. Найтсбридж находился недалеко от его университета, так что у Райана было предостаточно времени, чтобы забежать домой и приодеться. И его заинтересовало не столько то, что Мэтью назначил встречу именно там — они не раз уже любовались высотными зданиями и дорогими застеклёнными ресторанами в них издалека, но то, что ему следует взять с собою сценарии.       Ближе к зиме, как полагается, улицы темнеют быстрее, и всю столичную красоту видно уже в ранее время. Вот и сейчас Райан, едва успев собрать все сценарии в папку, надеть совсем немного потрёпанный отцовский пиджак и завязать галстук, выбежал уже в ночной Лондон, прошёлся по горящим огнями улицам и на остановке напротив универмага «Харродса» заметил Мэта, махающего ему рукой. Вопросы — один любопытнее другого, так и норовили вырваться из его уст, оттого что уже слишком сильно вскружили голову за всё то время, пока пребывали в ней, однако Райан осознавал, что друг только того и ожидает — чтобы они выплеснулись из него. Явно был какой–то план — навряд ли он просто так решился прогуляться среди мест, где живут богатые, да ещё и со сценариями его в придачу. Мэтью же вёл себя столь непринуждённо, словно только одно то и было на уме. По привычной и даже весьма равнодушной походке его и жестам, до совершенства выглаженному костюму и решительности во всём, что бы ни сделал или ни сказал, Райан осознал, что он бывал здесь далеко не один раз.       — Я чертовски голоден, но здесь возьму только чай, — улыбался он, когда они расположились в кофейне на открытом воздухе. — Давай, показывай, что там у тебя новенького.       Юноша, всё ещё недоумевая по поводу таковой внезапной встречи, удивился этой ещё более неожиданной просьбе, но покорно протянул папку со сценариями другу, которые тот стал рассматривать с явным удовольствием. Что–то нашло на Райана, когда он увидел этот ярко выраженный интерес Мэтью, его глаза, как–то по–особенному блестевшие в этот вечер. Сам он тоже был в парадном костюме, а из правого нагрудного кармана торчал уголочек белого платка. Отчего–то юноше показалось, что, даже при всём старании, он никогда не сможет влиться в столичные круга. А вот Мэт вливался в них — в особенности в костюме сём. Покуда наблюдал, как внимательно юноша читает, и глаза его беспокойно бегают по мелким строчкам, он вспоминал, что так и не поведал ему о мистере Руфисе, поверившем однажды в творения его, о клубе кинематографистов, членом какового он теперь является. Даже об Элизабет… Ежели бы они не ходили повсюду вместе, и весь институт тут же не прознал про близость их, невдомёк сиё было бы и Мэту. Всё время самому Райану было мало того, чем он занимался, когда же юноша брался за несколько дел одновременно, не желая упускать ни одно из них, выходило из рук вон плохо — он не только не успевал и половины, но и забывал о многом…       — Чудесно, — Мэтью оторвался от сценариев. Он прочитал не всё, но по взгляду его было ясно, что и того достаточно для того, чтобы сделать некие выводы. — Как раз то самое, в чём я желал ещё раз убедиться. А теперь мне следует тебя представить кое–кому.       Столь поражённый внезапными доводами этими, Райан не в первую секунду осознал, что выбора ему не оставили, и друг уже со всею силою тянет его за собою.       — Есть ещё столько людей, которые могут оценить твои труды! Есть весь мир, Райан, который тебя ждёт! — он говорил быстро, но красиво, перебегая с одной темы на другую — но всё что–то о карьере и славе, о талантах и труде. — Какой выход ты нашёл? Что? Зачем? — только и успевал вставлять вопросы Райан. Мэтью, судя по всему, это только забавляло.       — Что значит какой? К твоей будущей карьере! Я знаю человека, который может помочь тебе с твоей карьерой. С карьерой режиссёра. Осуществить твою мечту, Тёрнер!       — Мою… Стой, подожди. Кто этот твой знакомый?       — Я прекрасно знаю твою особенность, Тёрнер. Ты несговорчив лишь на первых порах, а после тебя едва ли остановишь, дабы ты, наконец, замолчал. Так будет и ныне. Только, изволь, не строй из себя загнанную овечку. В незнакомом обществе в таковых случаях все слишком спешно мнят себя волками. То простительно лишь с таковыми, как я, понимаешь? Бывали времена, когда ты звал меня на «вы»! — смеялся Мэтью. Райан лишь спокойно качал головою в ответ:       — Англичане имеют право беседовать на «ты» лишь с Богом, да с возлюбленной — в романах прошлых веков.       — Нет времени на длительные беседы! — спохватился Мэтью, вновь хватая его за плечо. Он широко улыбнулся, и в тот самый момент швейцар открыл перед обоими юношами дверь. Райан ахнул от изумления. Если ещё снаружи это высотное здание казалось ему очаровательным, то описать, каким оно показалось ему внутри, он бы не смог никогда, несмотря на всю свою способность к текстам. И пока он любовался позолоченными стенами и мраморным полом, убранством, состоящим из кожаных диванов и кушеток, ковров и картин — будто оказался в чьём–то богатом доме! — Мэтью что–то разъяснял двум охранникам. В итоге, оба кивнули и повели их за собой, вверх по лестнице — сначала по одной лестнице, затем по другой, ещё выше, по длинным коридорам. Вскоре они оказались в банкетном зале, в каковом играла приглушённая музыка, и разговаривали несколько мужчин в костюмах и женщин в длинных узких платьях до полу, держа в руках бокалы шампанского. Роскошь этого места, атмосфера тех самых прошлых веков, которой зачитывался Райан в ранней своей юности, а теперь сравнивал увиденное с самым настоящим балом — всё это, вместе взятое, показалось обычному провинциалу поистине необычайным. Они с Мэтью подошли ближе, и друг первым начал здороваться — так элегантно и при этом невозмутимо, будто знал здесь каждого присутствующего. И если вначале Райан, видя не на всех лицах улыбку, изумлялся, как можно быть несчастным, живя среди такого великолепия, то теперь, заприметив, какие взгляды бросают на него и его костюм, тогда как Мэта повсюду добродушно принимают, подумал: «Как отвратительно! Я их стесняю, я кажусь им смешным!» Ему так и виделись на каждом напомаженном лице немые вопросы: «Что он делает здесь? Нравится ему или он лишь льстит себя надеждой понравиться?» Желая предотвратить предубеждения сии по отношению к нему, он обратился было к одной леди, каковая долгое время неотрывно глядела на него.       — Отчего же все так хмуры здесь? Неужели все настолько искушены? А может, у них noblesse oblige?       Он ожидал получить улыбку и радушие, но от обращения сего любопытство вмиг сменилось на лице её озабоченностью, и она, будто оскорблённая чем–то, резко покинула его, удалившись спешным шагом вглубь залы. Райан обернулся к другу, чтобы получить хоть какую–либо поддержку, но тот был совсем уже далеко, общаясь с очередной леди, и юноше всё меньше нравилось происходящее с ним, пускай некоторое время назад он и восхищался этим местом. Его, почти совсем озлобленного, остановил за локоть друг. На лице Мэтью не было прежней улыбки — напротив, он казался теперь встревоженным. Тон его голоса, однако, был невозмутимым и не выражал ничего из того, что отражалось на лице.       — Уже уходишь?       — Да, Мэт, я ухожу! И ни черта не понимаю, что мы сегодня здесь забыли.       — Я лишь хотел помочь тебе, — пожал плечами юноша. — А ты не удосужился даже приодеться, несмотря на мои уговоры.       Райан осмотрел свой тёмно–коричневый пиджак, по материи своей несколько напоминающий твидовый, но нисколько при этом не потёртый, несмотря на то, что был отцовским. Правда, рукава совсем немного свисают, но при недолжном рассмотрении этого и не заметно. А бледно–красноватый галстук его с вкрапинками, пусть был не из современной моды, но сочетался вместе со всем костюмом в совершенстве. И теперь услышать подобное от друга было для него сродни оскорблению.       — Но ведь…       Он не успел договорить, потому что в тот самый момент в дальнем конце зала заприметил направляющегося к ним мужчину лет сорока, не узнать какового мог бы разве что заядлый нелюбитель фильмов.       — Не оборачивайся, — мигом прошептал он Мэтью, продолжая пятиться к двери спиной.       — Да, Тёрнер, я по–прежнему обращаюсь к тебе, а не разговариваю со стеной, — настроение Мэтью и не думало меняться. — Как после этого прикажешь выводить тебя в люди?       — Я не просил выводить меня в люди, — юноша продолжал неотрывно наблюдать за приближающейся к ним фигурой. Зрение не могло ему начать изменять в одночасье — он видел пред собою одного из великих продюсеров Англии!       — Зато я попросил тебя всего об одном небольшом одолжении, — устало покачал головой Мэт. — Сейчас к нам подойдёт один из самых известных людей в Великобритании, и что мне прикажешь сказать ему?       — Да какого.! — Райан закрыл лицо руками, отворачиваясь от друга. И почему на ум всегда приходит эта фраза, даже если стараешься иной раз не выругаться? Ноги юноши, уже начинающие подкашиваться от волнения, сами понесли его прочь из зала. По коридору его провожали охранники, а следом бегом догонял Мэтью.       — У тебя совершенно нет желания разговаривать с людьми, чёртов параноик? Или ты настолько интроверт, что не заботишься о своём будущем?       Слова сии привели его в полнейший гнев, что было совсем несложно при его взрывном характере, и Райан высказал всё, что думал:       — Попытаешься здесь заговорить хотя бы с кем–либо! Ни одна леди не желает поворачиваться в мою сторону — все слишком напыщенные и жеманные!       — Ни одна леди? — Мэтью с мгновение озадаченно молчал, а после громкий хохот его всполошил весь лестничный проём. — Да у тебя ни манер, ни сердца! Райан, общение с кем–либо из высшего света первым вкорне противоречит этикету.       — Плевать на манеры. Плевать на светскую жизнь, — руки его сами собою сжались в кулаки, покуда он спускался по лестнице. — Я не просил тебя о том, Мэт, и едва ли мне сиё по душе.       — Ты сам не ведаешь, о чём говоришь, — качал головою друг. — Твои сценарии, твой талант, твоё будущее…       — Моё будущее не должно тебя волновать! — вновь сорвался Райан, а после, на мгновение обернувшись, увидел пред собою блистательного молодого человека, у коего за плечами был обшитый золотом банкетный зал, известный продюсер в знакомствах и богатые родители. Нет, думалось ему теперь, Мэтью вовсе не помогал ему всё сиё время, а лишь вычитывал сценарии, дабы хвалиться ошибками и глупостями пред богатыми друзьями. И причина, по каковой позвал он его сюда — лишь ещё одна насмешка; представление всем того самого «Райана Тёрнера», каковой, стремясь стать режиссёром, возомнил себя сценаристом. И так разгневали его доводы эти, что он продолжил: — Ибо твоё мнение меня нисколько не волнует.       — Не волнует?.. — Мэтью на мгновение остановился, качая головою. Райан тоже не двигался с места, а после с неохотою поворачиваясь к нему:       — Не волнует. Нисколько. Ты вечно жалуешься, что выбрал не свою профессию, при этом ничего не делая, чтобы хоть как–то совершенствоваться.       Воцарилась непроницаемая тишина. Были слышны лишь негромкая мелодия из песни Фрэнка Синатры, доносящая из зала сверху, да случайные смешки. Оба юноши молчали, даже не переглядываясь, а затем Райан снова принялся спешно спускаться по лестнице в сопровождении тех же самых охранников.       — Тёрнер, ты ведёшь себя как ребёнок, боящийся идти к стоматологу!       Не слушая окликов Фёрта позади, Райан накинул на себя оставленное в гардеробе пальто и, быстрым шагом свернул с Найтсбридж в маленькие улочки прямо к знакомым районам. По дороге он клял себя, клял своё недопустимое поведение с другом — когда ещё бывало такое, что чувства, нахлынув, одним махом сметали из его разума всё? Лет пять назад, когда он сильно поссорился с родителями и сбежал с фермы учиться в Лондон. Но по приходу домой, он обнаружил, что вся злость в нём остыла вместе с горьким, только что проснувшимся раскаянием. Он взглянул на лежавшую на столе кипу сценариев. Все они были несколько раз им отрепетированы и перечитаны — так дотошно, до единого слова и слога, что порой казалось, будто он собирается уже снимать по ним фильмы. А Мэтью всегда помогал ему в этом. Что–то больно кольнуло юношу в сердце. Райан взял один листок. Сколько уже раз он признавал их негодными и сколько раз друг говорил ему обратное! «Может, зря, может…» Он рассерженно взглянул на гору листов и, наконец, решился. Сценарии летели из–под его рук один за другим. Точнее, то, что от них оставалось. Маленькие ли то были клочки или большие куски — юноша разбирать не стал. Он сгрёб их все в одну кучу и вынес в мусорное ведро.