Ты - мой мир

      Покуда дни пролетали один за другим, он всё сильнее убеждался в том, сколь, в действительности, похожи они друг на друга, а потому почти их не различал. Он бы по привычке перестал выходить из дома и с головой погрузился в мир фильмов, в котором актёры сменяли один другого, слова и диалоги различались, но смысл оставался одним, вновь и вновь бы переключал одни кассеты на другие, как только видел знакомый сюжет — всё это непременно случилось с ним с самого начала, если бы не Элизабет.       Он никогда прежде не был близко знаком с женским миром, но сразу же осознал, что все они, не без исключения, обладают невероятной интуицией. И как только они с Мэтью перестали общаться, Элизабет сразу же заметила это и стала задавать ему множество вопросов, даже, кажется, пыталась примирить молодых людей. Райан и сам признавал себя виноватым, но мириться первым не собирался. Вероятно, Фёрт и правда хотел помочь ему, но, с другой стороны, не так уж трудно было ему предупредить или хотя бы намекнуть на таковое важное мероприятие. Да к тому же, временами думалось ему, отчего Фёрт вотще решил, что, если он так захочет, Райан должен с кем-то знакомиться?       Ныне же встречи с Элизабет и открытия последнего курса увлекали его больше. Правда в один день, после лекций, он не смог пройти мимо полюбившейся ему церкви в необычном готическом стиле. Элизабет была потрясена до глубины души — они шли с ней вместе за руку, и юноше пришлось затащить её в церковь вслед за собой. Вначале она некоторое время пыталась понять, что они здесь делают, но заметив Райана что–то тихо просящим, вмиг всё поняла. Юноше и самому стало неловко. Свои искренние чувства, питаемые им к религии, он никогда не стремился — да и ни в коем разе не хотел — показывать никому иному, храня их в своём сердце так бережно, как может хранить в себе любовь неуверенный робкий любовник — юноша, полюбивший девушку впервые. Ни Мэтью, ни кто–либо из семьи, разумеется, не знали, что он раз в неделю–две посещает церковь и уже единожды был на причастии. Но Элизабет была первой, кого он посвятил в свой маленький, никому не известный мирок. Он надеялся на поддержку от неё, а она лишь посмеялась над ним, как только они вновь оказались снаружи. Райану, который был рождён в провинциальной среде, а значит, научен показывать все свои чувства, какими бы они ни были, не скрывая, была не ясна эта странная для него реакция. Он не стал упрекать её — нет, никогда ничего подобного он не позволил бы себе с ней. Он шёл молча всю дорогу, выслушивая её речь о том, что порой она совершенно не понимает его, его странных убеждений, его привязанности к вещам, которые уже давно стали старомодными. При этом, она не может не восхищаться тем, какой он замечательный разносторонний человек, что, к тому же, слушает хиты Beatles и Джорджа Майкла, которые вышли из моды вот уже лет как 10 назад. Явное противоречие это абсолютно не укладывалось в его голове. Юноша так и ощущал, как своим заявлением она просто поставила его в ступор и, кляня непостижимую для него логику, он не произнёс ни слова даже тогда, когда она попросила поцеловать её на прощание. Она вновь обвинила его — на сей раз в том, что его мысли важнее ему, чем она сама. Райан вернулся домой в странном расположении духа, полностью, при этом, запутавшись. Это была первая их с Лиз крупная ссора. Впрочем, уже к новой встрече тайного клуба кинематографистов они помирились.       — Не пойми меня превратно, но все девушки становятся злобными раз в месяц, — говорила она ему в перерывах между поцелуями. — Ты ведь не сердишься на меня? — сердиться на неё он не смог бы ни в коем случае, но повода для раздражений по месяцам не находил.       Благодаря ей, Райан стал ещё больше творить. В сценариях его фильмов, наконец, появились девушки — уже не просто как украшение и шаблонные персонажи, взятые из других кинотворений, а как настоящие герои со своим собственным описанием, характером, диалогами и, соответственно, действиями. На одной встрече с мистером Руфисом Элизабет обнаружила, чем так сосредоточенно занимается её молодой человек, когда не следит за ходом пары, выяснив для себя, что всё это время он записывал не конспекты. Она была восхищена тем, что даже во время учёбы ему удаётся сосредотачиваться на своих мыслях и писать сценарии. К тому же, в основном, он писал не по эпизоду и не по картине в день, а по несколько листов. Он, в свою очередь, не прятал от неё свои творения, и она стала помогать ему разрабатывать их. И если Райан когда–то считал, что никто не сможет заменить ему Мэтью, то теперь он ощутил, что его творения снова кому–то нужны, что имеют все шансы быть признанными в будущем. Внеучебные встречи становились для него ещё более интересными. С помощью Элизабет он познакомился со всей элитой университета — и какими забавными казались ему эти молодые люди! Все они, создавалось впечатление, вышли с видеокассет со старыми фильмами. Все без исключения с шарфами, обвязанными вокруг шеи, в развевающихся, застёгнутых не на все пуговицы пальто, в лакированных ботинках с небольшими каблуками. Девушки ходили в платьях, курили одни сигареты с молодыми людьми, под стать им носили береты и дамские шапочки и все вместе проводили беспутное время сиё. Их объединяли две вещи — умение веселиться и кино.       Они не раз теперь устраивали посиделки вместе, обсуждали прошедшие занятия с мистером Руфисом — Райан убедился, что огромную любовь к этому преподавателю питает не он один, но и весь режиссёрский факультет; шли по тёмным столичным переулкам, разыгрывая то сцены перестрелки, то — невзаимной любви (в последних на главные роли брали в основном их с Элизабет). Райан, от природы нрава своего любивший много разговаривать на самые разные темы, влился в компанию сию столь быстро, что вскоре даже Элизабет стала обижаться и укорять его, что он уделяет ребятам больше времени, нежели ей самой. Однако когда ещё в жизни был он так близок к интересующимся фильмами, как сейчас?       До него вдруг разом дошло, где проводили время все эти молодые люди, пока он читал дома книги и, лишая себя сна, учил пособия по сценаристике и французскому языку. Университетская их жизнь, начавшись на первом курсе, практически не изменилась за все эти годы, но молодые люди успели сблизиться, подружиться и создать свой собственный тайный клуб кинематографистов — а это, по мнению Райана, могло быть им дороже того иностранного языка, который он даже не успел выучить до конца. Впрочем, некоторыми свободными вечерами ему удавалось–таки засесть за французскую литературу, каковую местами он начинал понимать без словарей, не переводя на родной язык, а читая сразу же в оригинале. Когда таковые непостижимые вещи, как a intervalles re’guliers научился он переводить кратким «то и дело», в голову взбрели совершенно безумные мысли, чтобы пойти учиться на переводчика, каковым, само собою, Райан лишь посмеялся.       С самого детства он безо всякого, впрочем, зазрения совести, любил, чтобы его труды и старания хвалили, а оттого, едва успев сблизиться с новыми знакомцами, не преминул случаем поведать им о своих тайных языковых увлечениях. Сиё сильно удивило одногруппников его, каковые, как выяснилось позже, даже в запятых в английском по-прежнему путались. Райан никогда бы не догадался, ведь к тому даже вида никто не подал, но после такового откровения его многие стали завидовать его устремлённости в профессии. Однако же в действительности, познаниями своими он ни в коем разе не собирался хвастаться, ибо никогда не был да и не хотел прослыть хвастуном. Окромя того, ребята изрядно удивились тому, что он курит — в том числе, и Элизабет. Юноше даже показалось, что и смотреть она стала на него по–другому, и, когда он затянулся предложенной ему сигаретой, девушка прижалась к нему, грея свои руки в карманах его пальто, потому что наступление зимы уже потихоньку давало о себе знать.       — Ты всю неделю выглядишь каким–то угрюмым, — поделилась она с ним своими переживаниями. Райан ощутил такой знакомый и родной ему запах её духов, поцеловал её в макушку, с удовольствием вдыхая аромат её волос. Внезапно она повернула голову к нему, отстранилась и не без беспокойства в голосе добавила: — Это из–за Мэтью? — он слегка улыбнулся, молча качая головою и снова притягивая её к себе. Они наслаждались игрой одногруппника на гитаре, потому что между парами был большой перерыв. Сидели в небольшом кафе, где царил уют и та особая, так им любимая, среда ретро чего-то классически винтажного. Огромные светильники, облачённые в купола, свисали с потолка к каждому столику, распространяя приятный, но не очень яркий свет. Элизабет покачивалась в такт музыке, и Райан уже не в первый раз ощущал странное чувство восторженности, посещавшее его — будто ему хотелось быть к ней ещё ближе.       — Всё, ребят, пора, — отозвался темноволосый Брэндон, поправляя кепи на своих кучерявых волосах, при этом поднимаясь с пола и поднимая за собою и всю компанию. — Мистер Фостер будет ругаться.       Мистер Фостер. Почему–то слово «ругаться» никак не вязалось с этим молодым преподавателем, какового Райан знал с прошлой пары. Напротив, ему не терпелось вновь очутиться на его лекции — что–то внутри подсказывало, что не по чистой случайности он ведёт у них Драматургию и сценарное дело. Они выходили из прилежащего к университету кафе в приятном расположении духа. Райан услышал позади себя мотив знакомой ему песни и улыбнулся. «Чувство свободы внутри, свобода всюду…»*       Занятие должно было уже начаться, однако мистера Фостера ещё не было на месте, и, когда компания, в каковую Райан уже считал себя вхожим, протискивалась в аудиторию, та гудела, что проснувшийся ранней весной пчелиный рой. Мало–мальски шум смолк, когда заметили ребят — «элиту», в особенности, лидера её Стива, почитали, но и изрядно побаивались. Райан слушал Элизабет, повернувшись к ней и, порой улетая в какие–то свои мысли, совершенно переставая слышать, что она говорит, только смотрел на неё и улыбался. Как она скромно, легонько щурясь — этот взгляд всегда нравился ему, улыбается, а лицо её загорается алыми пятнами; рядом с губами, к которым он готов вечно и надолго прикасаться, появляются милые ямочки. Если бы они не были при людях, он бы приник губами и к ним. Она любила, как он при этом опускался к её шее, жадно целуя её и не желая отпускать от себя. Но вдруг юношу отвлекло шевеление за спиной девушки. Почти все в аудитории в тот же миг затихли. Эндрю Фостер поздоровался со всеми присутствующими, но затем, вместо того, чтобы начать лекцию, неожиданно замолчал и, достав несколько листов, принялся что–то быстро писать. Все присутствующие, казалось, так и подались вперёд, чтобы узнать, что он делает, а тот между тем, было ощущение, не замечал никого и ничего вокруг себя. Райан тоже с нескрываемым интересом наблюдал за ним, вдруг припоминая, что, должно быть, выглядел именно также, когда писал очередной свой сценарий. И в тот же миг профессор поднял голову и, увидев изумлённые взгляды всех присутствующих, усмехнулся:       — Мне пришла идея. Всё когда–то начиналось с идеи.       Только успев обнаружить — как, впрочем, и остальные, что лекция уже началась, Райан быстро открыл тетрадь и принялся писать. Всего за две эти минуты он так проникся к мистеру Фостеру, что его раздражало, как поскрипывает по бумаге ручка, что приходится склоняться над тетрадью, а не смотреть в глаза этому удивительному преподавателю. Совсем молодой, чёрт возьми, как ему это удаётся! Мистер Фостер расхаживал напротив массивной аудиторной доски взад–вперёд, продолжая вести лекцию и диктовать одновременно.       — Первая стадия написания любого сценария — идея или замысел. Даже если в ваших головах будут сидеть восхитительные герои и их характеры, пейзажи, в которых вы будете планировать снимать ваш фильм — без целостной идеи ничего не выйдет. Впрочем, разве появились бы такие шедевры без идеи? — он кликнул по пульту, который держал. Райан не так сильно был знаком с компьютерами и буквально ахнул, заметив картинки, появившиеся на экране. Вскоре он, однако, привык к тому, что они сменяются одним лишь нажатием на кнопку преподавателем. Это были плакаты и постеры самых его любимых фильмов — он смотрел на них, сменяющих друг друга, вспоминал романтические и драматические сюжеты, комедийные повороты, вещи, вызывающие слёзы…. И ощущал, как невыносимо ему хочется начать писать что–нибудь прямо сейчас. Он ощущал, что погружается не просто в увлекательное занятие, а в невероятный мир, в котором его всегда примут и поймут его идеи.       Пара пролетала незаметно. Райан пытался писать так быстро, как только мог, боясь упустить хотя бы одно слово. Не раз его прерывала Элизабет — дёргая ли за руку, тихо ли шепча что–то. Он начинал подозревать, что не всегда ей удаётся понять смысл услышанного, а потому и записывать она не всегда успевала, но он лишь мягко одёргивал её, скрывая всё нараставшее в нём раздражение из-за того, что она отвлекает его от любимого занятия. В конце концов, юноша пообещал поделиться конспектом после занятия.       — Формула замысла проста: герой + чего он хочет. И если вы вспомните любой фильм — будь то современный, будь то незаменимая классика, — в аудитории раздались смешки, когда на экране появились кадры из фильма «Леон», — она присутствует там всегда. Кстати, именно эту формулу используют критики и искусствоведы, когда пишут аннотацию.       — Два самых ключевых элемента вашей идеи: конфликт и стремление главного героя, — продолжал мистер Фостер. — Ещё не начав писать, задумайтесь — каков его альтернативный фактор? Стремление подогревается именно им. Что, как не удар по самоуважению, заставило вашего героя стремиться к этой цели? Что, как не риск профессионального провала? Физический вред, угроза своей жизни или даже жизни всей его семьи? А может, и вовсе — популяции и всему человечеству? Именно на этой стадии продумывания и зарождается конфликт.       Конфликт — это борьба сторон, заканчивающаяся поражением одной из них — физическим или духовным. Конфликт должен быть острым, чтобы возникала потребность решить его прямо сейчас.       Каждая фраза его мотивировала юношу. Каждое слово поджигало в нём желание поскорее взяться писать сценарии. Последний раз он притрагивался к ним лишь на выходных, хотя бывало время, когда он переписывал и редактировал их каждый день. Они продумывали с Элизабет романтическую сцену — но разве требуется придуманный предмет любви, если существует и реальный? И поэтому он с такой неохотой закрывал в конце занятия тетрадь, откладывая перенявшую тепло его рук ручку в сторону.       — Из домашнего задания вам будет всего одно упражнение — пишите, — мистер Фостер выглядел таким невозмутимым и спокойным, точно только что не проник в самое сердце пяти десятков молодых людей. — Пишите что угодно. Можно каждый день. Можно раз в неделю. Это могут быть ваши мысли. Это может быть итог дня. Впечатление от какого–либо важного для вас события. Напишите то, что чувствуете в данный момент и представьте, как это можно было бы преобразовать в фильм. Занятие окончено, — внезапно прервал сам себя он и, легонько хлопнув руками по столу, взял кожаный портфель и удалился из аудитории. У Райана за все полтора часа накопилось столько вопросов, что он не мог долее держать их в себе. Подсознательно он понимал, что Эндрю Фостер — единственный кроме Мэтью, кто мог бы понять его в его сценарном деле. Он постарался как можно скорее выскочить со своего места, но его остановила поднявшаяся Элизабет, которая тут же с лучезарной улыбкой направилась к нему. Он не мог отказать ей никогда и ни в чём, но именно сейчас было такое неподходящее для этого время! Тут же и один из его новых знакомых позади принялся обсуждать мистера Фостера. Юноша, будучи необыкновенно взбудораженным, услышал лишь одно: «Никого из нас этот доходяга не заставит писать». Его так рассердило всё происходящее: столпившиеся у выхода из аудитории студенты в тот самый момент, когда он так жаждал обсудить насущные вопросы с преподавателем, смех находившейся рядом Элизабет, совершенно отвлекавший его ото всех мыслей, нелепые доводы этого юноши, который совершенно ничего не смыслит в сценарном деле! — что он, позабыв обо всём на свете, в нетерпении и некоем даже раздражении рыкнул, а после бросился прочь ото всего этого и, только успел покинуть аудиторию, заприметил преподавателя в коридоре.       — Мистер Фостер! — он устремился за ним столь спешно, как только мог — а ещё в детстве Райан, опасаясь порой отцовских наказаний, научился бегать так быстро, что в школе его во всех классах ставили в пример. Тот мгновенно обернулся, но, не успел юноша и слова произнести, как заметил направляющегося к ним быстрым шагом Мэтью. Сердце его пропустило несколько ударов при виде бывшего друга, но он тут же взял себя в руки и, намереваясь обратиться к профессору с самым невозмутимым видом, открыл было рот, как услышал рядом с собой знакомый голос: «У меня есть к вам вопрос».       Они произнесли это синхронно. Преподаватель взглянул сначала на одного молодого человека, потом на другого. Мэтью с Райаном тоже переглядывались, со стороны казавшиеся, должно быть, врагами, ибо взгляды их выражали полнейшее презрение друг к другу. Но мистеру Фостеру почудилось в этой незримой связи нечто другое. Он прищурился, но не вымолвил ни слова. Мэтью многозначительным взглядом указал Райану на преподавателя.       — Пожалуй, Фёрт, уступлю вам, — усмехнулся Райан.       — Благодарю, Тёрнер, — сухо промолвил тот, но, было заметно, что только такого исхода он и ожидал. Он тут же заговорил с профессором. Райану было совершенно безразлично хотя бы слово из их разговора, но с определённого момента он стал понимать всю суть его, и это заставило его вздрогнуть.       — Теперь вы, вероятно, будете презирать меня профессор.       — Поверьте мне на слово, 70% ваших одногруппников уже презирают меня куда больше, — улыбнулся мужчина. — И то, что вы сомневаетесь в выбранной профессии, нисколько не может изменить моего отношения к вам. Это было бы даже глупо с моей стороны — я совсем вас не знаю, мистер Фёрт, — улыбка вновь возникла на его лице. Райан обнаружил, что, в отличие от его любимого мистера Руфиса, на лице этого мужчины она возникает чаще и кажется более приветливой и дружелюбной.       Мистера Фостера нельзя было назвать непривлекательным. Напротив, Райан отметил про себя, что он, должно быть, очень нравится женщинам. Но для своих лет он выглядел чересчур осунувшимся — вероятно, влияла тяга к алкоголю. И пускай эта самая улыбка так часто появлялась на его лице — несомненно, добрая и самая что ни на есть искренняя, она не могла скрыть какое–то отпечатавшееся горе, возможно, даже болезненную тревогу, которая так порой сильно вживается в сознание людей, что отражается даже на лицах их. Он предпочитал, видимо, хранить гробовое молчание, нежели делиться с кем–то переживаниями, считая, что пережить всё одному — есть лучший выход из душевного смятения и тревоги. Он не любил особенно сходиться ни с кем — ни с женщинами, окружавшими его, ни даже со студентами. Но одиночество означало для него не смертельную скуку, а лишь познание самого себя. Оттого — от этого самого одиночества, так странно неряшливо сидела на нём рубашка и такими не до конца проглаженными казались бежевые брюки. Потому выглядел он наспех причёсанным, и незнающий мог бы сразу признать в нём растерянного человека, живущего, к тому же, в своём мире. В общем, по одному лишь взгляду он напомнил Райану его самого.       — Я интересуюсь журналистикой уже очень давно, сэр, — смущённо продолжал Мэтью. — Причём, самой что ни на есть настоящей — не бульварной. Представляю себя порой то ведущим, то корреспондентом. То так и вижу, как мог бы, наверное, писать статьи и каждый раз видеть под заголовками своё имя. Но никогда ничто не привлекало меня так сильно, как киноиндустрия.       — Журналистом можно стать с любым образованием, важен лишь талант, — улыбался мистер Фостер, и Райану припомнилось, как он ни словом не мог поддержать друга, когда он выражал ему свои сомнения относительно профессии. — А он, в плане коммуникации, у вас явно есть.       Райан и не заметил, как подошла его очередь задавать вопрос. Как и всегда в общении с умудрёнными опытом людьми, им овладела робость, и ему стоило немалых усилий, наконец, перебороть её, чтобы не упустить свою возможность.       — Мистер Фостер… Сэр… У меня к вам довольно личный вопрос, и я опасаюсь, как бы вы тоже не начали презирать меня после него… — он мялся, ходил всё вокруг да около, не решаясь передать словами самое главное, и в итоге решительно поведал ему, что давно уже не просто интересуется сценариями, а пишет их. Он, конечно, признавал, что у него получается из рук вон плохо, что не всегда всё идёт в сюжете по его замыслу — это был какой–то странный запутанный круг, который он стремился понять, но не мог. — Понимаете, мы всё–таки учимся на режиссёров, и я более не удивляюсь тому, что одногруппники не поддерживают моего увлечения. Ведь сценаристы — …       — …Люди, без которых не было бы фильма, — закончил за него профессор. — Зрители не знают, что кто–то садится и пишет фильм. Они думают, его создают актёры во время съёмок. Вам ещё предстоит понять систему киноиндустрии, мистер Тёрнер, как и всем вашим одногруппникам — на первой своей практике. Юность, как известно, подобно губке, впитывает в себя любые знания. А то, что вы увлекаетесь сценариями — что в этом плохого? Разве верно приравнивать сценаристов к низшим слоям? Они вершат историю кино. С таким же успехом можно занижать значение учителей, которые учили великих политиков. Так что пишите, мистер Тёрнер. Пишите и ни в коем случае не останавливайтесь.       Райан лишь проводил его изумлённым взглядом. Состояние у него впервые за последнее время было такое, точно он вот–вот готов взлететь.

***

      — Далее идёт система 22 шагов. Многие из вас, вероятно, с ней уже знакомы, — в зале раздались шепотки, и Фостер одобрительно кивнул. — Тогда переходим сразу к следующему шагу. Герои.       Пускай у вас будет самый оригинальный и креативный сюжет, без героев всё равно никакого фильма не получится. Они также должны быть креативными, каждый — со своим характером, причём, в отличие от книг и романов, в кино не получится сказать: «Этот герой был добрым и хорошим», — он улыбнулся вместе со смехом, раздавшимся в аудитории. — Характер важно показывать через поступки и действия, через отношения к другим героям и реакции на происходящее. Штампованных персонажей зрители не любят.       Следующим главным шагом является выбор темы или этического конфликта. Конфликт вашего фильма — это ваше желание высказаться. Выражаясь современным языком «ткнуть» зрителя в проблему, которая вас не устраивает, в проблему, которую вы хотите изменить. Если после просмотра вашего фильма у зрителя в голове ничего не остаётся, значит, ваш фильм неудачный. Он будет обречён на провал уже с того самого момента, как его увидите только вы.       Вселенная повествования. Сюжет–поэпизодник. Стадии написания диалогов. Райан даже перестал ломать голову, когда в последний раз хоть что–то увлекало его так сильно, как сейчас. Он обнаруживал, что даже клуб киношников уже не вызывает в нём прежнего интереса. Загоревшись каким-то новым увлечением, он обыкновенно терял к старому всякий интерес. На дополнительных занятиях с мистером Руфисом они обсуждали то, что узнали за прошедшую неделю, говорили о будущих проектах — всё о грядущей дипломной работе и её защите, о перспективах, которые их ждут, о должностях, которые они смогут занимать после окончания университета. А между тем, им следовало бы толковать о вещах, которыми их учил мистер Фостер — индвидуальной и экспресс–съёмке, особенностях при написании сценария и что начинать снимать сцену стоит с середины. Всё больше юношу тянуло на познавательные лекции с мистером Фостером, и всё больше хотелось обсуждать свои планы только с ним, и вскоре ему даже начало казаться, что это единственный полезный предмет в их университете.       Он так мало возвращался к реальности, целыми днями уча французский и редактируя сценарии, что почти перестал видеться с Элизабет. Они пересекались в университете, весело общались всей компанией, но на этом всё и заканчивалось. Что–то новое поселилось в его душе в последние эти дни. Но нельзя сказать, чтобы от того было плохо ему — отнюдь. Наконец, узнавал он все тонкости французского — в том числе, что негоже переводить qualite' как качество — самое близкое по значению, тогда как есть много иных слов в английском, например, достоинство. Кроме того, читая произведения разных лет, замечал он, что в современной французской прозе позволительны вольности, тогда как раньше в книгах всё — подлежащее, сказуемое и второстепенные члены предложения — были сведены к минимуму.       С Мэтью они пересекались лишь несколько раз, почти не бросая друг на друга взгляды. Он не раз слышал, как бывший друг обсуждает с кем–то свои задумки фильмов, делится планами и возможными проектами, но то были друзья на один день, и уже назавтра Райан заставал Мэтью разговаривающим с кем–то другим. При том, не раз бывало, что, в ожидании преподавателя, он обсуждал с кем–то такие нелепые вопросы, что Райан не мог не вступить в дискуссию. Суждения Фёрта казались ему бессмысленными — он говорил об этом не тая, вслух, а крики и аплодисменты подначивали его продолжать. Из спора он выходил поэтому победителем — вся «элита» извечно была за него. А из–за того, что они обращались друг к другу исключительно по фамилиям, за подобными обсуждениями так и закрепилось незаменимое название: «споры Фёрта и Тёрнера». И юноши принимались спорить не только в аудиториях, но и в местах для курения, во время прогулок по парковой территории университета — везде, где только могли они собрать достаточно зрителей для этого. Однако самому Райану нисколько не нравилось подобное столпотворение. Он пытался всеми силами предотвращать начало подобных споров, но какое–то внутренне раздражение, копившееся в душе бывшего друга, переносилось и на него самого, так что равнодушным оставаться молодому человеку никак не удавалось.       Впрочем, окончание осени обещало быть для него началом чего–то нового и незабвенного — ведь нынешняя зима — последняя его зима в университете. Он уже представлял, как они будут праздновать Рождество вместе с Элизабет, как он представит её родителям, где она, наконец, сможет познакомиться с чудесными местами его родины. И хотя Райан, вопреки воле и верованиям родителей, не собирался возвращаться домой после обучения в Лондоне и жить там, он любил родные края. Иногда они грезились во снах, и он нестерпимо ждал середины декабря, дабы туда вернуться. Но уже в конце ноября погода так внезапно переменилась с тёплой осенней на непривычно холодную зимнюю, что он практически оставил все свои планы. К тому же, на днях пришло письмо от родителей, которые беспокоились за сына — в частности, от матери, ведь с отцом по–прежнему не держали они связи. Она писала, что все дороги замело, и сиё Рождество станет самым холодным за последние годы. Ему не внове уже было отмечать сей праздник вдали от семьи и фермы, однако же, внове было то, что будет он с любимой девушкой. И в то самое время, покуда думал он о недалёком будущем, новые знакомцы его занимались планами на более далёкое будущее. Ещё толком не ведая, что ждёт их в последующие месяцы, они мечтали о каникулах и рассуждали, каковыми выдадутся они для них.       — Представляете, как летом будет здорово! Сдадим экзамены, получим дипломы — и будем отмечать до самого сентября!       — Дипломы ещё нужно получить, — проворчал Райан, перечитывая всё записанное на прошлой лекции мистера Фостера. После того, как большинство его одногруппников, включая и часть их «элиты», напрочь отказались делать задание профессора, несмотря на его уверения больше писать, Райан начал охладевать к ребятам. Сам он хвалил преподавателя почти после каждой лекции, обдумывал, что они пройдут дальше, и вот уж не впервой советовался с ним после пар. Замечал он также и то, что сам Эндрю Фостер каждый раз рад поговорить с ним. Юноше даже пришло в голову, что, вероятно, мистер Руфис рассказал ему о нём.       — Ты всё ещё беспокоишься о работе? Снимем что–нибудь и напишем речь в защиту — делов–то. Вы вот где думаете жить после университета? Я бы предпочёл остаться в Лондоне, но, наверное, поеду в Мюнхен. Мы с родителями были там прошлым летом, очень понравилось.       — А я вижу себя в Париже, — улыбалась Элизабет, глядя на Райана. — Если бы мой муж был режиссёром, мы могли бы вместе разъезжать по городу и не переставать искать всё новые кадры.       — Женщины–режиссёры всегда только про любовь снимают, — махнул рукой Стив, театрально закатывая глаза.       — А Рэмси Линн? — откликнулась Элизабет.       — 1:0 в твою пользу, — захохотали молодые люди.       — В любом фильме всё равно есть намёки на любовь, — хмурился Стив. Райан, не желая дольше слушать их, закрыл уши руками, упирая локти в стол, стараясь сосредоточиться на чтении конспекта и вникнуть в него. Но вот в аудиторию вошёл мистер Фостер, и мир для юноши вновь преобразился.       — На чём мы остановились в прошлый раз? А, перипетии. Перипетия — это приём, обозначающий неожиданный поворот в развитии сюжета. Когда мы будем учиться писать сценарии, вы обнаружите, что, как только сюжет заносится на бумагу, он почти тут же меняется, переходит от одной концовки к другой. Вот у вашей романтической героини внезапно появляется пистолет под рукой, а уже через 20 минут фильма он ей неожиданно понадобился из–за грабителя, проникающего в дом.       — Но разве мы не должны знать, о чём пишем? — рука Брэндона взметнулась вверх, и он ехидно взглянул на преподавателя.       — Разумеется, должны, — кивнул мистер Фостер. — Это ваша задумка. Всё когда–то начинается с идеи, с плана сюжета. Но скажите мне, если вы заранее будете знать исход, разве не удастся подобное и зрителю?       Все ошеломлённо молчали, а у Райана, который всё это время неотрывно наблюдал за профессором, глаза так и блестели. Но сам мистер Фостер был внешне спокоен, пускай другой на его месте и ликовал бы от возникшего волнения, каковое удалось поселить в молодых сердцах — совершеннейшая редкость в наше время. — Писать сценарий и придумывать сюжет — это как восходить на гору с завязанными глазами. Главное в этом непростом деле — найти саму гору. То же самое, впрочем, и у писателей. Но вернёмся к перипетиям.       В обыкновенных видео–зарисовках их должно быть не меньше трёх. В коротком метре не дольше 15 минут достаточно одной–двух. Перипетии всегда выбираются по вашему усмотрению, но вы держите их в голове — то есть, в сценарии их прописывать не надо.       Совершенно погрузившись в такой родной ему, но чувственно необъяснимый мир кино, Райан не заметил, как закончилась лекция, и они перешли к практической части. В прошлый раз мистер Фостер так и не дождался от многих ответа, и лишь единицы, включая самого Райана, выполнили домашнее задание. Теперь же юноша, сгорая от нетерпения, вытащил очередное выполненное им задание, ожидая, что будет говорить профессор.       — В прошлый раз мы обсуждали с вами тягу к письму и то, что её не следует бояться. Я предложил вам взять обычные листы и написать на них то, что вы чувствуете прямо сейчас. Если часто повторять это упражнение, вы перестанете бояться белых листов…       — Бояться белых листов! — раздался с задних рядов голос Стива, и по аудитории пробежали предвкушавшие представление тихие смешки. — Будущим режиссёрам следует бояться разве что неорганизованной команды!       Мистер Фостер, казалось, совершенно не слыша его, продолжал:       — Бояться белого листа — это нормально. Идея, даже если она сидит в вашей голове, просто так никогда сразу не польётся на бумагу. Именно поэтому я призвал вас писать обо всём, что придёт к вам в голову. Это задание абсолютно в свободной форме, и потому его невозможно сделать неправильно. Главное для вас — выразить свои чувства. Будьте критичными к себе. Будьте меланхоличными. Будьте счастливыми и будьте чем–то обеспокоенными. Ваша идея сама найдёт слова для того, чтобы проявиться на бумаге, — он ходил между рядами, собирая исписанные листы. Накануне юноша перечитывал свой листок, с удивлением обнаруживая, что из написанного получился самый настоящий рассказ. Когда мистер Фостер был рядом с ним, он внезапно приветливо улыбнулся Райану.       — Очередное творение, мистер Тёрнер? — услышал он его тихий вопрос и буквально весь зарделся при мысли, что, вероятно, этот талантливый преподаватель выделяет его среди прочих. Элизабет тоже протянула листок Фостеру, и Райан одарил её благодарным взглядом. Среди «элиты», пожалуй, лишь она единственная не возникала против занятий по сценаристике.       — Кто из вас что почувствовал, пока писал? — мужчина вернулся к преподавательскому столу, и несколько рук неуверенно взмыли вверх. Эндрю осознавал этот страх. Студенты–режиссёры боялись того, что они пишут. Теперь, видя явление это пред собою, он невольно вспоминал себя на первых порах — и то, как сочинял он коротенькие школьные произведения, включая в них ребят, с каковыми учился в одном классе; и то, как вызывали его к доске, дабы он прочитал всё написанное, и каждый присутствующий смог бы в героях узнать себя. Сии моменты происходили лишь по велению учителя, а оттого довольно редко, но каждый раз, выступая таким образом, он ценил их внимательные взгляды, временами — волнение, отражавшееся в детских глазах, и улыбки на их лицах в самые весёлые моменты повествования. Ему мнилось, что, раз они реагируют таковым образом, значит, им всё нравится. Значит, в нём поистине есть самый что ни на есть настоящий талант писателя. Однажды, читая очередное произведение, он намеренно принялся говорить слово «кавычки», выделяя, таковым образом, ироничные места, а, когда завидел улыбку на лицах слушающих, уже не мог остановиться и прекратить так делать. И лишь позже предстояло убедиться ему, что вызывали его к доске пред классом только лишь в моменты, когда учителю необходимо было отлучиться, а смеялись одноклассники вовсе не над «кавычками», а над собственными своими шутками.       — Казалось, что–то за меня само пишет, — услышал он где–то недалеко от себя женский голос. Это вдохновенно рассуждала одна из сокурсниц Райана.       — Я был самим собой в этот момент. Я был свободен и даже… счастлив.       Фостер выслушивал мнения студентов и кивал в знак того, что услышал каждого из них.       — Если вы ощущали хоть что–то, похожее на это, значит, вы вошли в струю. Вы поймали тот поток энергии, который мог копиться в вас годами, но излился в один момент, как только вы начали писать. Все ваши мысли, порывы, желания — было ощущение, что они вас терзали всё это время?       Райан был в волнении и полнейшем восхищении. «Неужели есть такой человек, — думал он с восторгом, не отрывая взгляда от мистера Фостера, — который мыслит в точности как я? Который мог бы понять мои желания и страхи? Мою любовь к сценариям не просто как увлечение, а как отдельный мир?» — он пребывал в этом воодушевлённом состоянии всё то время, покуда профессор обсуждал со студентами задание.       — На следующее занятие задание будет довольно простое. Засеките полчаса и сходите погулять в удобной обуви и одежде. Можете даже обдумывать какой–то беспокоящий вас вопрос по ходу всей прогулки. Приглядывайтесь к тому, что вокруг вас, что вы видите пред собою. К своему настроению. Не забывайте обращать внимание на мысли, которые вас посещают. Возможно, вы как раз сможете найти ответы на интересующие вас вопросы. А после вернитесь домой и пишите. Пишите всё, что вам удалось узнать.       На сей раз Райан специально не стал подбегать к мистеру Фостеру. Он остался в аудитории, прислушивался, что он советует другим студентам, и старательно всё это время делал вид, будто продолжает выводить что–то в тетради — всё до того самого момента, пока мужчина сам не заметил юношу.       — Мистер Тёрнер, — окликнул он его. — Что–то вы засиделись. Все уже ушли.       — Мистер Фостер! — Райан быстро поднялся, сгрёб вещи со стола и поспешил вместе с преподавателем прочь из аудитории. Он выключил свет, и они пошли по лишь наполовину освещённым коридорам университета. Райан некоторое время для приличия молчал, а затем не выдержал: — Лекция была очень интересная!       — Правда? — мужчина удивился. — А я решил, будущие режиссёры посещают мои занятия для приличия.       — Ну, что вы! Просто никогда у нас никто не вёл сценарное дело, — он запнулся. Он забыл добавить ещё кое–что: никогда никто не вёл так, как он.       — Писать должны писатели, думают они? — усмехнулся мистер Фостер.       — Я и сам раньше так считал, — Райан слегка нахмурился и опустил голову, но тут же выпалил то, что уже давно сидело в голове его: — Видимо, многие просто–напросто не ожидали, что им придётся мало–мальски поменять точку своего зрения. Знаете, временами трудно и милю пройти в чьих–то ботинках, а здесь — всё совершенно новое каждое занятие! А ребята привыкли к тому, чтобы им задавали посмотреть «Бойцовский клуб» и выявить, в чём конфликт картины. Но то, как вы рассказываете.! Ваши лекции очень мотивируют.       — Вы мне льстите, мистер Тёрнер, — но, несмотря на то, каким тоном была сказана эта фраза, на лице мистера Фостера возникла улыбка. Более того, Райан мог поклясться, что после сего небольшого откровения он как–то внимательнее взглянул на него. — Я лишь человек, который сильно любит писать и не представляет без этого своей жизни. Вы ведь наверняка знаете, что мы не можем подумать ни об чём, что выходит за пределы нашего понимания — от этого у студентов сейчас и недовольства.       — Ваши лекции подарили мне веру в себя, — Райан покраснел. Наконец то, что он так давно намеревался сказать, словами вылетело из его мыслей. Однако он нисколько не смутился и, лишь откашлявшись, продолжил: — Моё окружение не понимает меня в сём вопросе. Они считают, что писать сценарии — дело, не достойное режиссёра. Они говорят о чём–то своём — о вещах, каковые ничем не пригодятся им в жизни. Они…       — Они молоды, — мягко прервал его мистер Фостер. — Пишут, на самом деле, все. Сценарист, журналист, драматург, рекламный редактор — все они писатели. И я в какой–то момент понял, что не хочу быть таким преподавателем, который с завистью наблюдает, как его студенты пишут, а у него якобы нет времени. И я решил писать, пока пишут они. Впрочем, — замялся вмиг он, — я хотел скорее поговорить о вас, Райан, — юноша зарделся и, даже если и захотел, не смог бы теперь отвести взгляда от профессора. Впервые он обратился к нему по имени! — О вас и о вашей молодости. Книги и знания так и останутся на века книгами и знаниями. А вот молодость… Это такое время, Райан — вы пока, может, этого и не понимаете. Вы считаете, что дни будут сменяться днями, и ваша университетская жизнь — хотя в глубине души у вас может сидеть осознание того, что она подходит к концу — так и будет неизменно продолжаться, но это не так. Есть вещи куда важнее этого всего, — он остановился, повернувшись к юноше лицом и улыбаясь. И Райан заметил позади него, за стеклянными дверями, Элизабет. Она ходила перед входом в здание, не решаясь ни уйти, ни вернуться обратно. — До свидания, мистер Тёрнер, и успехов вам.       Только и успел юноша попрощаться, как Элизабет заметила его и бросилась ему на шею. Но, отстранившись, сначала она зло бранила его, потом обидчиво не желала выслушивать оправдания его и вконец стала шутливо бить его кулаками по груди, но он, засмеявшись, убрал её руки от себя и, не давая выпутаться из объятий его рук, жадно поцеловал. Он вспомнил всё, что встало на задний план в последнее время. В это короткое мгновение он не перестал страстно любить сценарии и идеализировать фильмы, но и чувства к Элизабет также с новой силой вспыхнули в нём, и их прежние разговоры, вечера, прогулки и песни, мечты — всё явственно пронеслось пред ним в одно это мгновение. Он взял её руку, спешно поднёс к своим губам и улыбнулся. Она ответила ему той же преданной счастливой улыбкой.       — Не делай так больше, — тихо сказала она.       — Как?       — Не уходи так надолго в себя.       Он не успел ничего ответить, поскольку она сильно сжала его руку и указала на небо. На землю крошил первый в этом году снег.