Ты - мой мир

      Адель наслаждалась последними днями осени, но никогда она не играла для неё в таковых красках. И если прежде, сколько помнила она себя, её интересовала исключительно природа: необъятное небо над головою с плывущими по нему ватными, всецело размякшими на голубом пространстве облаками, трава, цепляющая босые ноги, выложенные гравием дорожки, каковые они с Оливером так любили разрушать, когда нарочно бегали по ним, то нынче она стала постигать миры окружающих её и, в первую очередь, своих одноклассников. Когда–то давно (пускай она того не знала и не помнила вовсе), когда не могла она выучиться говорить спустя три года жизни, Крис и Изабель считали, что она отстаёт в развитии своём, однако же не подозревали, что, задолго до того, как дети начинают пользоваться речью, в их головах уже полно различных образов и мыслей об мире. Точно также происходило и с Адель, каковая, не имея рядом с собою подходящих сверстников для общения и чувства дружбы, хранила все представления об окружавшем её в себе. Ныне же, хотя и была она по–прежнему скрытной и робкой и едва ли могла поведать кому–либо сокровенные тайны свои, она продолжала постигать всё окружавшее её, но уже на более высшем, нежели сверстники её, уровне, и, ежели бы стала хвастать она знаниями своими, наверняка бы сошла за ученицу средней школы.       Но, несмотря на то, что всё она прекрасно понимала, тяжёлый и мрачный мир отца она не могла постигнуть, сколько бы сил к этому ни прикладывала, несмотря на все дни, проведённые вместе. Он по–прежнему приходил уставший после работы и засыпал в кресле и на диване, и маленькой Адель ничего не оставалось, как только накрывать его тёплым пледом и оставлять в покое. Они всё ещё совершали свои воскресные вечерние походы в церковь, во время каковых он горячо и долго молился или разговаривал со Святым отцом, наказывая и дочери называть его также — ни первого, ни второго Адель не могла постичь. В итоге, воскресенья стали самым её нелюбимым днём, и она часто стала ловить себя на мысли, что больше стремится в школу, нежели в их маленькую приходскую церковь.       С одноклассниками, как бы ей самой от этого ни было странно, она не переставала общаться. И даже с первым снегом в их общении ничего не изменилось — они звали Адель с собою и целой компанией убегали в иную часть города. Иной она была только лишь для девочки, ведь многие, кто учился с нею, жили именно здесь. Как и в случае с Оливером, она сразу заметила, сколь лучше здесь выглядят дома, как отличаются улицы, по которым ходят даже на иной манер одетые люди. Уже с первого дня почувствовала она, что ей всё больше нравится именно здесь, но не переставала при этом ценить ту деревенскую обстановку, что царила в старом Суссексе. Деревянные дома, поросшие кое–где искусственной зеленью, выходящей из их окон, здесь превращались в новые — каменные и временами даже панельные. Каждый такой дом мог принадлежать одной всего семье, и девочку, совершенно не привыкшую к этому, не могло сиё не восхищать. «Как, должно быть, приятно, — думала она, глядя в окно на лениво смыкающий глаза рыжий закат на горизонте, — жить Оливии там и каждое утро наблюдать из окна не булыжные дорожки, а целые поля с пёстрыми цветами!» Довелось ей как–то побывать и на местном кладбище, но оно, всё запорошенное первым мелким снегом, не возымело на неё никакого действия. Не было с ней здесь ни Оливера, ни таинственных надписей, так бередивших и трогавших её детское сердце, которые она могла бы по нескольку раз повторять про себя, точно заклинание. Да и отец, выйдя из церкви, в самый неподходящий момент нашёл её за странным занятием наподобие моления на каменные плиты, и девочка чуть не была наказана ото всех своих прогулок.       Постоянная компания, с которой ей посчастливилось сблизиться, не расставалась, кажется, ни на секунду. Они приходили к Адель во двор и звали её за собой — и разве могла она отказать им? Они бегали по магазинам, ничего, впрочем, там не покупая, вместе делали уроки на переменах. Зимой они обыкновенно бегали без шапок и ловили ртом снежинки. Как только пришла весна, они поснимали свои тёплые куртки и принялись бегать с утра в школу с большим удовольствием — вставали они теперь с солнцем, а после уроков с нетерпением ожидали прогулок. И в какой–то момент Адель стала осознавать, что больше не плачет по ночам, вспоминая Оливера.       Они больше не общались с того самого случая. Она крепко обиделась на него и первое время всё надеялась на то, что он подойдёт и принесёт извинения, но он проходил мимо — и всё время в компании незнакомых ей молодых людей. Он казался таким маленьким среди них, невысоким ростом, да и голос его, ещё не окрепший, звучал по–детски звонко, однако старшие слушали его с явным вниманием и брали с собой играть в баскетбол. Не сразу, но довольно скоро стали доходить слухи о том, что маленького Мэлтона приняли в школьную баскетбольную команду, куда, как известно, никого младше шестого класса никогда прежде не принимали. И если Оливер какое–то время ещё улыбался ей, проходя мимо, и махал рукою, то ныне ни одного знака внимания от него не могла дождаться она. После, однако, она стала спокойнее относиться к тому, что он не замечает ни её, ни новой её компании, и смогла, наконец, поведать обо всём Оливии, так что, кажется, преданная подруга стала не просто избегать Оливера — она стала, несмотря на все убеждения Адель, откровенно ненавидеть его.       — Мне сразу он показался заносчивым, — говорила она, бросая злобные взгляды на играющего в компании молодых людей Оливера, благодаря которому команда за первые только полчаса имела шесть очков.       — Не говори так, — Адель слабо улыбнулась, когда увидела, что на мгновение Мэлтон посмотрел в её сторону. Что–то закололо в её груди, но она давно уже не давала волю слезам из–за своей крепкой к нему привязанности. — Ты ведь знаешь, что он хороший. Просто сейчас у него много дел и…       — А потом совсем будет некогда, — качала головой Оливия, и где–то в глубине души Адель осознавала, что это правда, хотя и не хотела в сиё верить, переубеждая в этом и подругу. Но после занятий они вновь собирались всей компанией и проводили время вместе до позднего вечера. Адель прощалась с ними неохотно, разглядывая так полюбившиеся ей за всё это время лица и, пока трое новых друзей вместе с Оливией возвращались в свой иной мир, она смотрела им вслед, представляя, как сама могла бы идти сейчас вместе с ними. Может, тогда отец не возвращался бы домой таким усталым и, не засыпая сразу же после работы, проводил с нею больше времени? Может, тогда и не приходилось бы им сидеть в ненавистной ей церкви каждое воскресенье, с нетерпением ожидая, когда закончится неясная, будто пропетая на каком–то другом языке, молитва? Может, тогда и Оливер относился бы к ней иначе? Она не могла знать этого. Она могла только мечтать, молча улыбаясь вослед исчезающим в сумерках фигурам друзей, пока что–то с невероятной силой щемило ей сердце. И всё же настал день, когда ей снова предстояло оказаться в доме иной части.       Примерно за неделю до дня рождения маленькой Адель, Оливия пригласила её к себе домой. Девочка была вне себя от счастья, пока они шли по так полюбившимся ей богатым улицам, дома на которых временами напоминали даже её школу. Она так засмотрелась на распускающиеся после долгой снежной спячки, весенние, прибранные только ранним утром этого дня, дворы, что не заметила даже, как скоро они подошли к дому её лучшей подруги. Только тогда Адель заметила, как некоторое время она неуверенно мнётся у порога, будто не решаясь что–то сказать. Однако Адель уже хорошо успела изучить её, чтобы не понять, что Оливия поведает ей обо всём сама. Так и произошло и, явно не в силах держать произошедшее в себе, она осторожно наклонилась к уху подруги:       — Я никому не говорила об этом. Это секрет, ты же понимаешь? Самый что ни на есть настоящий! Если я скажу тебе, ты никому не расскажешь? — Адель улыбнулась в ответ, что стало для Оливии своеобразным знаком подтверждения. Широкая радостная улыбка озарила лицо её, и она разразилась потоком слов: — Я тебе не рассказывала, но какое–то время мы с папой жили без мамы. Я решила вначале, что она съела слишком уж много арбузов прошлым летом — помнишь те сладкие огромные ягоды в зелёную полоску с противными семечками, которые то и дело застревают во рту, и их приходится выплёвывать? — но папа только рассмеялся, когда я спросила это у него, и сказал мне страшную вещь, — некоторое время она молчала, делая как можно более серьёзное лицо, но всё равно в итоге не смогла удержаться от смеха. — Оказывается, там всё это время жил мой братик!       Адель замерла от такого неожиданного заявления и некоторое время не могла произнести ни слова, но всё же осторожно уточнила:       — И как же он смог там поместиться?       — Так ведь он был совсем маленький! — усмехнулась Оливия. — А теперь, пока мамы с нами не было, он совсем вырос, и ему настала пора появляться на свет.       — Но разве детей не находят в капусте? — Адель произнесла это быстро и неожиданно даже для себя самой, поэтому тут же закрыла рот руками, испугавшись, что сказала глупость. Она не помнила и вряд ли бы смогла когда–нибудь припомнить, что об сём ей говорила её няня, утверждая, что, когда она повзрослеет и вступит в брак, они вместе с мужем будут выращивать капусту, в которой одним днём найдут своих детей.       — Нет, конечно, — Оливия, впрочем, даже не придала значения словам подруги, полностью поглощённая тем странным событием, произошедшим в её короткой жизни. — И сегодня мама возвращается. У меня появится братик, Адель!       Адель с изумлением уже битый час наблюдала за маленьким красноватым существом, мирно спавшим в приготовленной для него кроватке. Мысли, мучившие девочку, смешивались с осознанием самой себя — подобные размышления в последнее время всё чаще и чаще посещали её. Неужели и она была когда–то такой же маленькой и хрупкой? А после совсем немного выросла, и Оливеру приходилось, несмотря на свой возраст, обходиться с ней так, как положено вести себя с маленькими девочками? В голове её всё точно вставало на свои места — и крепкая дружба, и частое времяпровождение с ним. И кольца из одуванчиков. Чувствовал ли он лишь, что должен заботиться о ней, а сам при этом не испытывал ровно того же, что она?       — Правда он милый? — вывела её из собственных мыслей подруга, пристраиваясь рядом к кроватке. — Это теперь мой маленький брат! Мой маленький Райан.       Домой Адель возвращалась в несколько растерянных чувствах. Тревожные мысли, к которым она так внезапно пришла, не давали ей покоя. Она обнаружила отца, привычно спящего в кресле и, пытаясь не производить ни звука, сняла с него ботинки, накрыла пледом и прибрала всю грязную посуду в доме. Но какое–то внутреннее беспокойство всё не давало ей уснуть. А на другое утро она узнала, что Оливер уехал в деревню, даже не попрощавшись с нею.       — Ты меня извини, конечно, Адель, но он мне никогда не нравился, — недовольно ворчала Оливия. — Вы с ним много лет не виделись — а он так странно при первой встрече себя вёл! Это же действительно совпадение было, что вы с ним встретились в одном городе, в одной школе!       Адель лишь молча выслушивала подругу, но сама не высказала ни одной мысли из тех, что тревожили её ещё с прошлого вечера. Но крепкая дружба сплотила их настолько, что Адель могла переживать вместе с подругой любые счастливые моменты, уже заранее предчувствуя их, а Оливия, в свою очередь, наперёд знала обо всех её горестных переживаниях, даже если не догадывалась об их причине. В тот день они собрались только частью своей компании, но, тем не менее, Оливия не покидала маленькую Адель ни на минуту, сначала всячески пытаясь её рассмешить, после — во всём спрашивая её мнения и совета. Но как бы задумчива в тот день ни была сама Адель, от неё не скрылась неожиданная новость — впервые с ними в компании был Конан О’Салливан.       Их день проходил обыкновенно. Они играли в привычные игры, и когда большинству надоели «Пятнашки», и утомлённые дети разлеглись на сырой земле, кто–то из компании подал голос и предложил сыграть в «Блошки». Тут же нашлись и фишки, и ребята со смехом и улыбками принялись за новое занятие. Не отставала от компании и Адель. Несмотря на неясную никому печаль, всё ещё отражавшуюся на лице её, она веселилась от души — ей действительно нравилось не просто проводить время с этими ребятами, но и каждый раз узнавать от них что–то новое, даже если это были всего лишь неизвестные ей до сего момента игры. Но, как бы она ни пыталась справиться с собою, она не могла то и дело не бросать мимолётных взглядов на Конана. То ли непривычно ей было видеть его, всегда такого ухоженного и опрятного, в их дворовой компании, то ли — и к этому варианту она больше склонялась, она приглядывалась к нему, силясь понять намерения его. Худощавый, но такого же роста, как и все остальные, он, тем не менее, не мог не выделяться в компании. Когда он долго смотрел на кого–то, явно задумавшись, зрачки его и без того тёмных глаз становились шире. На лице, узком и впалом, так явственно проступали скулы, что он казался старше всех присутствующих. И тем не менее, хоть он явно и приглядывался ко всему происходящему и о чём–то рассуждал сам с собою, ни разу за день он не произнёс ни слова, пока игры ребят сменяли одна другую. Так было до того самого момента, пока они не дошли до любимой всеми забавы «Саймон говорит», которая в особенности обыкновенно веселила девочек. И на моменте, когда один их приятель объявлял «Саймон говорит: хлопай в ладоши», а сам при этом с невозмутимым видом стоял на месте, Адель с Оливией стало так весело, что они не смогли сдержать своего смеха, который охотно подхватили все остальные. Вот этого уже не мог оставить без внимания Конан.       — Что за глупые игры, — проворчал он, отворачиваясь ото всех присутствующих — теперь стало ясно, что всё это время на лице его играла гримаса отнюдь не любопытства, а недовольства. — Куда лучше обыкновенные прятки.       — Он не отсюда, — тихо шепнула Оливия Адель. — Он из Ирландии, представляешь? У них там, говорят, и города совсем другие, и игры, и даже разговоры. А люди все, по слухам — даже мужчины, ходят в юбках, — несмотря на такие нелестные высказывания, она шептала всё это быстро и благоговейно. Адель всё это уже слышала. Ей куда интереснее было узнать, что будет происходить дальше — судя по всему, не одна только Оливия преклонялась пред необычным происхождением их одноклассника.       — А во что нравится играть тебе, Конан?       — Во что играют в Ирландии?       — Расскажи про Дублин!       Дублин. Слово повеяло в самое сердце маленькой Адель чем–то незнакомым, но приятным одновременно. Куда менее приятно, как она помнила сейчас, ей было слушать о далёком городе Оливера, в котором он рос, жил и ходил в школу и в котором, как ни случайно это совпадение, ей и самой предстояло оказаться спустя некоторое время.       — Чертовски красивый город, — с улыбкой вспоминал Конан. — Мне и не надо, пожалуй, ездить в какой–то другой, дабы осознать это. Улочки такие же, как здесь: булыжные, но куда более просторные. Воздух всегда свежий и сладкий, а когда стоишь на мосту, чувствуешь немного прохладный запах Лиффи. Самое приятное — когда проходишь под склонами мостов. Идёшь под такими арками и рассматриваешь все их очертания, пытаясь рукой дотянуться до холодной каменной поверхности. Вот только в Дублине бы и играть на свежем воздухе! Вам бы понравилось — какие поля там встречаются, какие насыщенно–зелёные луга! И по ночам там светят не фонари, как здесь, — он улыбался, бросая взгляд на всех поочерёдно, и Адель отчего–то казалось, что он останавливался на ней дольше всех, — а большие вывески на самих магазинах.       — До чего же интересно! — восклицали девочки, с явным удивлением и увлечением слушавшие его всё это время.       — Что же до игр… Дублин — скорее город прогулок. Это, конечно, не Лондон, но там мало кто играет на улице. Я только наблюдал однажды, как отец играет с друзьями в Cards Against Humanity*. Мы с ним любили, кстати, играть в крокет — но всё это на территории дома, на площадке рядом.       — Почему нам вообще должны быть интересны игры какого–то большого города? — неожиданно даже для самой себя вмешалась в разговор Адель. С самого раннего возраста она слышала от родителей, как сильно они хотели бы переехать в Лондон, и всё время ей эта идея не нравилась. Что толку говорить о больших городах, если им, на их счастье, дано то малое, где они живут? И разве могла бы она променять свои любимые улочки, покрытые сырой утренней травой, и обширные луга на какие–то там просторные улицы Дублина или Лондона, где вечно множество людей? — Нам достаточно того, где мы выросли и живём!       Конан, и без того смотревший на неё с явным любопытством, теперь и подавно долго не отводил от маленькой Адель взгляда. Она уже стала чувствовать себя несколько неловко, не получая ни от кого из присутствовавших поддержки, когда ирландец неожиданно улыбнулся:       — А знаете, я могу вам показать кое–что, хотя немного напоминающее мой город. Вряд ли я смогу воссоздать настоящий дублинский кинотеатр, однако фильм посмотреть все вместе в похожей атмосфере мы можем.       Предложение нового члена компании поступило необычно, но было самым что ни на есть серьёзным. И даже несмотря на это, многие стали отказываться. Кого–то не отпустили родители. Когда их осталось всего четверо, Конан вопросительным взглядом обвёл Оливию и Адель — его приглашение всё ещё было в силе. Девочка долгое время отказывалась. Она не думала, как отнесётся к предложению её нового друга отец — напротив, мысли её были даже далеко от того неприятного, что произошло с ней после того, как она погостила у Оливера. Она вспоминала теперь ту встречу с какой–то скрытой печалью, уже заранее сравнивая Оливера с Конаном и находя всё хорошее только в пользу первого. Она осознавала, как давно знает младшего Мэлтона, а изъявления этого Конана ей не понравились сразу же. Однако, когда она всё же повелась на долгие уговоры Оливии и согласилась, она заметила, как обрадовался этот странный мальчик.       Дублин. Кинотеатр. Фильм. Всю дорогу до дома Конана три этих слова преследовали её, не давая покоя ни на секунду. И ни об одном из них она не имела точного понятия. Они не пугали её и не вызывали должного любопытства — весь интерес её был заключен только в Конане.       Ни мистер, ни миссис О’Салливан в доме мальчика они не встретили. Конан сказал лишь, что они очень заняты на работе, но по выражению его лица было заметно, как не хочет он распространяться на эту тему. В доме его Адель также, как и у Оливера, видела новые для неё вещи; находила, сколь сильно отличается он от привычного ей убранства. Когда она услышала шорох и по привычке обернулась, дабы оказать помощь, она обнаружила, как Конан открывает какой–то шкаф, и из него целой стопкой падают какие–то коробочки с плёнками. Кассеты. Те самые, о каковых слышала она от кого–то ещё в деревне, теперь предстали пред её глазами, как если бы были осуществлённой её выдумкой. Она сидела на полу, беря в руки то одну, то другую, рассматривая каждую из них, помогая Конану их подбирать. Внезапно он резко поднялся с пола и провозгласил, держа найденную кассету над головой: «Вот, я нашёл тот самый!»       Фильм. Никогда в жизни Адель не видела фильмов. И смотреть, как на экране происходит ровно то, что видишь в жизни каждый день, показалось ей настоящим чудом. В первую секунду она лишь с удивлением наблюдала, как знакомо ей колышутся на ветру деревья, и среди полей бежит вороной рысак, а в последующие — больше не могла оторвать взгляда от происходящего. Она не замечала ничего вокруг себя кроме разворачивающейся пред нею картины. В голове её не было в тот момент ни мысли, в сердце — ни чувства. Она была целиком и полностью увлечена происходящим настолько, что отвлеклась всего лишь раз — когда маленький ирландец обернулся к ней и уже не в первый раз за этот день внимательно вгляделся в лицо её, будто находя на нём отклик всему происходящему.