Ты - мой мир

      Зима уже полноправно вступала в свои владения, и это чувствовал каждый из студентов — все начинали готовиться к Рождеству. Но экзамены, которые в этом учебном году должны были начаться уже в конце апреля — впервые за всё время учёбы из–за того, что всем и каждому предстояло защищать дипломную работу, мешали почувствовать сей прекрасный волшебный праздник. Старшекурсникам приходилось готовиться к зимней сессии, а после, почти через полтора месяца после её сдачи, — к летней. Райан, ничем непримечательный и нисколько не отличающийся внешне от других студентов, не оставлял себя без нагрузки. Он ежедневно трудился, продолжал записывать черновики сценариев и даже успевал приниматься за французский — и всё это вкупе с уроками, которых стали задавать всё больше, и теория в которых становилась всё сложнее. Тем не менее, после недавнего разговора с мистером Фостером, он стал больше времени уделять Элизабет, ибо и сам осознал для себя, как соскучился по ней, и даже несколько раз в порыве нежности всё же назвал её «Лиззи», что не могло не обрадовать девушку, но оставался всё таким же робким и консервативным, что и прежде. Строгое провинциальное воспитание и собственные религиозные убеждения не позволяли ему заходить дальше уровня поцелуев и объятий. Впрочем, объяснить сиё он ей едва ли смог, даже если очень бы постарался. Ей неясны были его убеждения церкви. Она также с удивлением посмотрела на него, когда он сказал ей, что планирует сходить на рождественскую мессу, прежде чем начать празднество. В начале декабря они по этому поводу и рассорились. Райану пришлось снова уйти в мир свой и мелкие дела, вновь утопить чувства в кино и сценариях. Одно утро для него выдалось, пожалуй, самым неудачным. Он столь долго засиделся за очередной легендой, кружившей на кассете, что проснулся поздно. На улице мрачно моросил дождь, и на крышах домов лежал непроглядный туман. Райан наспех оделся и побежал в университет. На лекцию он, однако же, успел. Оглядел аудиторию: в ней не было Элизабет. Зато нашёл Мэтью Фёрта, рядом с которым было свободное место. Райан вздохнул и поднялся выше — туда, где уже сидел бывший друг. Напротив различных рассказов из тех же фильмов, он не испытывал по отношению к юноше тех чувств, какие можно было бы ощущать к врагу. Не тяготило также его и его существование. Он видел в нём всё того же доброго человека и мысленно лишь искренне сожалел, что их пути не сошлись. Впрочем, отважиться на разговор первым он бы и не смог. Мэтью тоже не был настроен мириться. Проигнорировав появление Райана, Фёрт отвернулся и начал с кем–то разговаривать.       Лекция была об уже известных Райну вещах, и потому слушал он её без особого интереса. А вот Фёрт его однозначно заинтересовал, когда завёл с кем–то дискуссию о покадровой съёмке. Стараясь делать вид, что не замечает компанию, обсуждающую интересную тему, Райан следил за преподавателем, вслушиваясь при том в беседу.       — Был у меня один знакомый, — услышал Райан весёлый голос Мэтью, — который был руками и ногами за авторское кино.       — Авторское? — переспросили у Фёрта. — Почему именно авторское?       — Ну, у него вроде как свои принципы были, сильно отличающиеся от голливудских.       Кто–то засмеялся, кто–то же продолжил беседу. По крайней мере, людей в компании Мэтью — Мэтью, который толком даже и заговорить ни с кем не мог! — становилось всё больше.       — Отлично, — проскрежетал Райан так тихо, чтобы его никто не услышал. — Деревья не растут до неба, а уж засохшие — и тем паче. По окончании лекции он взял сумку и выбежал из университета. Его так нестерпимо теребила теперь мысль, что Мэтью Фёрт оказался таковым подлым человеком! Неужели он не понимает, что, копая яму другому, сам в неё попадёшь? Едва разошлись они с ним, как он принялся всему университету ведать о его недостатках и убеждениях. «И это у меня противоречащие Голливуду взгляды! — сердито думал он, шагая по покрытой туманом дорожке, совершенно не замечая накрапывающего дождя. — А кто, интересно, заводил со мной разговор о том, что современное кино портит индивидуальность людей?» Райан вздохнул. Свежий воздух мгновенно унёс все плохие мысли. Не раз он ловил себя на том, как глупо порой злится на подобные пустяки. Как плохо думает о людях, не причинивших ему никакого вреда. Вот и ссора с Элизабет? Разве так трудно было ему в ту минуту лишь согласиться с нею или просто промолчать? Он и сам не заметил, как глубоко ушёл в мысли свои. Юноша присел на ближнюю скамью и, глубоко задумавшись, смотрел вдаль, не видя при этом никого и ничего вокруг себя.       — Мистер Тёрнер? — вывел его из размышлений знакомый голос. Райан и думать забыл о том, что может опоздать на занятия — такового странного состояния он никогда за собой не замечал. Он поднял голову, и что–то в сердце его встрепенулось. Пускай мистер Фостер и отталкивает его от себя, что вполне понятно: как педагог — студента, сейчас юноше показалось, что он единственный, кто мог бы как–то его поддержать. Хотя бы своими речами о писательстве. Хотя бы своей мотивацией к кино. Он улыбнулся одним уголком губ, привстав, склоняя голову в знак приветствия. — Что вы здесь делаете? — мужчина подошёл ближе к нему, оглядывая его, мокрого с головы до ног. — В такую погоду, совершенно один?       — Окно между парами, сэр. Решил немного освежиться.       — Понял. Встаньте хотя бы под навес.       Они прошли на площадку, опираясь на каменные перила, наблюдая, как дождь за оградой барабанит по тротуарам университета и оттуда стекает в траву. Преподаватель сунул в рот сигарету, что–то долго искал во внутренних карманах своего пиджака, но тут Райан спохватился и протянул ему свою зажигалку, помогая прикурить. Фостер, весьма удивлённый, наблюдал, как юноша достаёт свою пачку сигарет. Райан же усмехнулся про себя, осознавая, сколь, видимо, правильно выглядит он, раз преподаватели изумляются тому, что он не брезгует сигаретами, затянулся и вспомнил, как в самый первый раз ему с непривычки жгло горло, и после сильно хотелось пить.       — Не самый хороший урок, какой я мог бы преподать, — хрипло произнёс профессор.       — Знаю, сэр, — отозвался Райан.       Оба ещё некоторое время молчали, то ли собираясь с мыслями, то ли слушая барабанящий дождь.       — Вы знаете, Тёрнер, на первый взгляд вы показались мне другим. Живым и весёлым, что ли. А в последние дни, что ни погляжу, в вас что–то меняется. Что–то сломалось. Как в часовом механизме — когда часы ломаются, они продолжают работать, но либо идут назад, либо стоят на месте.       — А вы, сэр? В вас я также нахожу порой подобное, — негромко произнёс Райан. Фостер перевёл на него изумлённый, но минутный взгляд, а затем снова устремил его в серое небо. Он привык, что молодые люди избегают правды. Он был ещё в том возрасте, когда мог помнить повадки молодости и бурную юношескую кровь. Он готов был к опровержениям в свой адрес. Готов был услышать слова досады или горечи; зачатки споров или горячие признания о собственных проблемах. Он знал, что молодые люди любят, когда к ним не прельщаются, а говорят как со взрослыми, даже если те не всегда могут сказать что–либо в ответ в подобном тоне. В общем, он готов был услышать от него в тот момент что угодно — но только не переведение стрелок на его собственную жизнь.       — Скажу лишь, что вы весьма проницательны, — усмехнулся преподаватель, откидывая в сторону окурок. — Как давно вы распознали?       — С самого первого взгляда, сэр.       Как бы ни ввела его эта фраза в ступор, Фостер невозмутимо продолжал:       — Однако… Посещали психологические курсы?       — Лишь догадка, сэр. Простите мою неучтивость, — Райан улыбнулся, но в душе его в тот момент не было ликования от собственной прозорливости. Более того — он едва ли ощутил, что нашёлся теперь повод для хвастовства. Если бы ему уже не было столь комфортно в обществе Фостера, он наверняка испытал бы неловкость и ощутил угрызения совести за любопытство своё.       — Напротив, это очень занимательно. Это бесценный талант, если позволите так выразиться, для начинающего режиссёра: узнавать личность человека вот так сразу, лишь по одной его внешности. Поверьте моим словам, это очень вам пригодится в будущем.       — Тем не менее, этот талант, как вы его назвали, не помогает мне выстраивать отношения с людьми, — Райан грустно опустил глаза в пол. О своих проблемах говорить сейчас не хотелось.       — Всё приходит с опытом. А ко многим и не приходит, — отвечал мистер Фостер. Они со студентом смотрели на одно и то же — на туманное лондонское небо, готовое вот–вот покрыться закатом, под которым одни будут заканчивать работу, а другие — учиться в этот день, но думали об абсолютно разных вещах. Их разделяли несколько лет, менталитет и места рождения, однако же проблемы были совершенно схожи. — И это и называется жизнь, Райан — уверен, мы можем теперь оставить формальности. Порой всё зависит от самого человека. Порой — от обстоятельств. А иногда и от окружения. Вам на пути ещё не раз попадутся люди, которых вы будете считать стоящими, но, не отпустив их, вы так и не сможете продвинуться дальше. Один писатель сказал: «Человек, как лифт; если он вам не нужен, не держите его, а отпустите к тем, кто его ждёт».       — Хороший, должно быть, писатель, — заинтересованно произнёс юноша, но мистер Фостер лишь усмехнулся.       — Могу даже провести немного эгоистичную ассоциацию с киноиндустрией: не убрав ненужных кадров из фильма, вы так и не снимите его до конца.       — Вы точно подметили, — улыбнулся Райан. — Но сами вы не совсем из киноиндустрии, верно? Многие из наших преподавателей в прошлом — известные режиссёры и продюсеры, звукомонтажёры и операторы из сферы журналистики. А вы, мне кажется…       — Я писатель, — усмехнулся Фостер. — Но под писателем сегодня подразумевается кто угодно. Ведь если ты пишешь стихи для поздравительных открыток — ты уже писатель.       — Почему же, сэр? — удивился Райан. — Разве писатели — не те, кто зарабатывают себе на жизнь только лишь написанием книг, наверняка зная, что каждое их творение обернётся бестселлером?       — Райан, Райан, вы судите точно также, как большинство людей на свете, — качнул головою преподаватель, улыбнувшись. — Неужели «писатель» — ныне столь же заезженный стереотип, как и «режиссёр»? Или «художник»? Разве представляем мы себе до сих пор последних, измазанных краской, в беретах, у мольберта? Так почему же тогда писатели обязательно должны быть пьяными доходягами, живущими отдельно ото всего света, потому что не признают человечество? Почему люди считают некоторых писателей «настоящими», а остальных — так, мимо проходивших? Неужели вы пишете сценарии и не представляете себя хоть на миг писателем? Неужели любая работа заключает в себе чисто одну специфику, никак не соприкасаясь ни с чем иным?       — Допустим, — согласился юноша, понимая при этом, что мистер Фостер действительно прав. — Но ведь так только с творческими профессиями, верно?       — А какая профессия в наше время не творческая? — изумился мужчина, и по его лицу, улыбке, жестам Райан убедился, что на него находит то самое запальчивое состояние, каковое приходит к нему во время лекций, отчего студенты и получают мотивацию. — Мой хороший друг работает на заводе. И когда я спрашиваю его, что творческого в его работе, он мне с искренним изумлением отвечает: «Ну, как же, это мешание бетона, наблюдение за тем, как его переливают — разве это не есть творчество?» Так что этот мотив есть в любой работе. Убедил я вас? — улыбнулся Эндрю.       — Определённо, сэр, — произнёс юноша, ощущая, как теряет от восхищения дар речи. — А почему сами вы пишете?       — Для того много причин, Райан, — задумчиво отвечал мужчина. — Писательство — такая вещь, для которой у всех всегда много разных причин. Писательство — это выплёскивание всех своих эмоций одним махом. Писательство — это защита от одиночества. Это, в конце концов, бегство от реальности. Я бежал из страны, которая только начинает оживать после непростого времени. В частности, это касается и экономики. Несмотря на блестящее высшее образование, не сразу удалось мне прижиться в новой для меня земле. Дело не столько в языке или других людях: люди — они везде люди, несмотря на разные культуры. Обычаи, менталитет, образ жизни — всего я сторонился поначалу. Даже способ прорываться у меня в стране другой, ведь всё в большинстве своём решают финансы и связи. Ни одно задуманное мною дело не осуществлялось. Ни одной своей цели, сколь бы долго я их ни строил, я не мог добиться. Как в одной песне из моей страны: «Волны холодной реки наши хоронят мечты»*. И именно тогда я ощутил пьянящий вкус погони за словами. Мне захотелось написать что–то своё. Я писал по любви. Писал за деньги. Писал, чтобы просто настроиться на нужный лад или, если необходимо было, — немного заземлиться. Я писал просто ради всего, ради чего только можно писать. И сейчас, пользуясь кинематографическими терминами, я пытаюсь менять план с крупного на общий.       — И вас опубликовали? — глаза Райана заблестели. Он уже представлял, как можно было бы организовать с этим человеком что–то наподобие интервью — пускай он не умеет их проводить, он бы научился! Он видел точно наяву, как он собирает команду и рассказывает всем и каждому о своей блистательной идее документального фильма про зарубежного молодого писателя. Наблюдал, как все восхищаются невероятным, точно бы даже сказочным сюжетом, принимаются за съёмки, приглашают Эндрю Фостера на премьеру… Юноша не переставал улыбаться, пока не услышал окончание истории преподавателя:       — Нет, Райан, пока не опубликовали.       — Но ведь это совсем скоро произойдёт, верно? Вы уже во многие издательства подали? Откуда вы сами, мистер Фостер?       Мужчина снисходительно улыбнулся, пожимая плечами, и негромко произнёс:       — Из России.       Подобные разговоры сталкивали юношу с преподавателем ещё не раз. За это время он успел узнать, что его настоящее имя — Андрей Фостенко. Его желание писать и преподавать одновременно привели его в Великобританию, где он сменил фамилию на Фостер, что на его родной язык переводится как «поощрять», «развивать». Сам он никогда не думал, что его определят именно в режиссёрский класс, но о том, что начал карьеру педагога, он совершенно не пожалел.       Несмотря хотя и небольшую, но разницу в возрасте, двух этих людей с первых же слов столкнул один и тот же незыблемый для творческих людей предмет — любовь к письму. У Фостера она была особенная, завязанная на создании новых миров, чёрно–белых печатных друзей. У Райана же зиждилась на осуществлении заветных мечтаний своих. И когда оба поняли это единение душ, в одночасье будто бы выдохнули, осознав, что ныне можно говорить просто, без прикрас, обо всех интересующих их вещах. Всё чаще один ожидал другого после уроков, дабы продолжить прерванную беседу или же вызывал на перекур по этой же причине.       Следуя совету мистера Фостера, что всё когда–то начинается с идеи, Райан начинал продумывать свой будущий фильм, написал несколько строчек сценария, но, пока спрашивал о биографии преподавателя, ненадолго забросил его. Зато дал на оценку профессору несколько своих сценариев, после чего даже смог прочитать моменты из его книг, коими остался очень доволен.       — Знаете, я ведь уже однажды показывал кое–кому свои сценарии, — признался Райан.       — Позвольте угадаю, — лукавая улыбка возникла на лице преподавателя. — Мистеру Руфису?       — Как вы…       — Догадаться несложно, Райан — я знаю, как большинство студентов смотрят на него, и то и понятно. Едва ли я знал ещё в жизни человека, каковой может поддержать абсолютно любую тему в разговоре. Однако же подумайте сами: пред тем, как давать режиссёру (будем называть этого будущего корректора сценариев именно так), надо понять, подлинно ли он работает в вашем направлении? И если вы придерживаетесь идеи авторского кино, точно ли он не собирается сам снимать в жанре классической фантастики?       — Тем не менее, первый блин получился комом — а начало, как известно, многое значит.       — Заслуги значат много больше, уж поверьте. Всё приходит в своё время — в особенности, если уверенно идти к этому «всему». А у вас это прекрасно получается. К слову, очень приятно иметь дело с теми, кто увлекается литературой.       — Вы вот говорите, что начало не на первом месте… Но из стольких удивительных идей получились гениальные фильмы!       — Идея сама по себе ничего не стоит. Нужен хороший сценарий, — подчеркнул Фостер.       — Тогда каким же образом в принципе пробиться в киноиндустрию? — понурил голову юноша. — Ежели, чтобы показывать режиссёру сценарий, его нужно пред тем узнать получше, в перспективе — сдружиться, и впоследствии не только изложить идею, но и сценарий показать! Какая трудоёмкая, практически цикличная работа!       — А вы что думали? Вы в кино идёте, а не в парикмахерскую, — наблюдая обиду студента, весело захохотал преподаватель. — Но вот мой вам совет на будущее: ежели у вас ещё нет отснятых фильмов (хотя, держу пари, после окончания университета они у вас будут уже потому, что вы сделаете и защитите дипломную работу), начинайте с короткого метра. Бюджет на него нужен небольшой — иные обходятся и десятью фунтами — не смейтесь, такие фильмы тоже были.       — Дело ведь не в съёмках и локациях вовсе — уж они и вправду могут вполне обойтись бесплатно. Но актёры, раскрутка идеи и сценария, продвижение на проекты и фестивали.!       — Мистер Тёрнер, что вы спрашиваете всё у меня, — немного смущаясь, часто заканчивал мужчина таковые беседы, которые про себя Райан называл небольшими интервью. — За неделю до Рождества вам устроят поход на настоящий показ фильма — вот уж где поистине соберётся сотня режиссёров, которых можно будет поспрашивать и получить больше опыта.       Они стояли в аудитории у стола профессора, оба наблюдая, как она понемногу наполняется студентами.       — Идите к своему месту, мистер Тёрнер, а то нас с вами заподозрят в ненужной связи, — улыбнулся Фостер, и Райан, будто по велению сердца и, повинуясь одновременно мотивационному порыву, привычно полученному после разговора с любимым профессором, кинулся к своей парте.       — Начнём с проверки домашнего задания. Кто его выполнил на сей раз? — от юноши не скрылось, как заиграли ранние морщинки на лице мистера Фостера, когда он увидел больше рук, нежели в прошлый раз. Студенты делились с ним выполнением необычного задания, обсуждали, каковые эмоции испытывали в тот момент, и с восхищением отзывались о том особом чувстве спокойствия, что посещало их. — Этот метод, — пытался перебить восторженные голоса аудитории мужчина — что было почти невозможно — помогает нам понять своё эмоциональное состояние. Вам, как режиссёрам, это крайне важно. Разве станете вы выкладывать в свой фильм что ни попадя лишь потому, что с утра поссорились с любимой девушкой или не поделили квартиру с родителями? Думаю, что нет, — продолжал профессор, слыша одобрительный смех и шепотки со стороны обучающихся. — Драма в нашей жизни нередко мешает нам запечатлевать ту же самую драму на бумаге. Само собою, что, когда приходит вдохновение, работа несётся будто бы с удвоенной силою. Над произведением принимаешься работать так усердно, как никогда прежде, но, тем не менее, любые труды при том кажутся бесполезными, и всё приходится заново исправлять и переделывать. Когда вдохновения нет, любая работа кажется выполненной на пять баллов из пяти. Но в нашем с вами случае творить, ожидая вдохновения — совершенно не вариант. Ваши фильмы и контракты ждать его не будут, точно так же, как статьи не будут ждать внезапной искры у журналистов. Поэтому в начале нашего занятия предлагаю вам небольшое упражнение минут на тридцать. Попробуйте с его помощью описать вашу жизнь до и после. Запишите сто предметов и действий, которые вы лично любите. Для этого не надо ни особенно задумываться, ни концентрироваться — стоит лишь отвлечься. На этапе идеи и боязни белого листа для вас главное — понимать, что ваши эмоции и переживания — это не то, что отвлекает вас от работы, а топливо. Так разожгите им ваши сценарии!       Он ещё продолжал что–то говорить, но Райана уже с головой окатила волна мотивации. И если некоторым одногруппникам действительно понадобились эти тридцать минут на написание любимых предметов, то Райан в знак готовности поднял голову уже впервые десять. Мистер Фостер, привычно расхаживавший у доски взад–вперёд, заметил его, улыбнулся, кивнул головою и продолжил свой неспешный обход, покуда студенты продолжали писать.       — Всё, я так больше не могу! — с места внезапно вскочил Стив, сидевший на сей раз настолько далеко, что Райан и не приметил его вначале в аудитории. — Сначала режиссёры должны писать, а теперь пары превращаются в полчаса тишины! Сил моих нет!       — Мистер Хамфри, извольте присесть и объяснить ваше поведение, — мягко начал мистер Фостер. Несмотря на напряжённую обстановку, вмиг создавшуюся в аудитории, на лице его не дрогнул ни один мускул.       — Почему я должен вас слушать? В вас ни капли педагогического опыта, и с каждым занятием я в этом всё больше убеждаюсь.       — Хорошо, тогда какое упражнение считаете вы наиболее подходящим? — взгляд мужчины был внимательным и совершенно не строгим, но Райан ощущал всеми фибрами души, что если профессор так взглянул на него, он бы весь съёжился и совершенно растерялся. В аудитории воцарилась полнейшая тишина. Даже до этого она не была настолько непроницаемой и неприкосновенной. И тут сзади раздался немного приглушённый голос Стива:       — Чтобы каждый студент вышел к доске и написал по одному вашему недостатку, мистер Фостер.       Райан, всё это время неотрывно наблюдавший то за реакцией профессора, то за выражением лица Стива, вздрогнул. Он ощущал себя ныне точно так, как в те самые минуты, когда в просматриваемых им фильмах проскакивали неловкие моменты. Молчание между обоими — студентом и преподавателем, затягивалось, и юноша собирался уже было сам встать и возразить супротив сей глупейшей затеи, когда Эндрю Фостер приглашающим жестом указал Стиву на доску и улыбнулся:       — Что ж, мистер Хамфри, идея ваша, так и начинать вам.       Стив уверенным шагом направился к доске, на которой написал «глупый». За ним немного неуверенно, но, поощряемые неоднократными возгласами мистера Фостера, последовали и другие студенты. На доске стало появляться всё больше слов. Конфликтный, замкнутый, неискренний, забывчивый, скучный, болтливый, бестактный, дурно воспитанный. Не раз среди написанного появлялись бранные и довольно хульные высказывания, однако ни разу мистер Фостер не обернулся, чтобы прочитать хотя бы одно из них. Студентов же, не привыкших к сценам на уроках из–за порядочности своей, сиё представление смешило и до крайности поражало. В какой–то момент Райан просто закрыл глаза руками, пытаясь отгородить себя от всего этого.       — Мистер Тёрнер, — услышал он мгновение спустя добрый голос профессора. — Вы последний остались.       Райан ступал среди одногруппников подобно мышке. Ни от кого из присутствующих давно не скрылись тёплые отношения юноши с преподавателем, а потому теперь каждому особенно интересно было, что же он напишет. Он коротким взглядом изучил список, а затем вписал первое самое нелепое и показавшееся ему более–менее приемлемым качество: рассеянный.       — Что ж, — мистер Фостер, разглядывая доску, хлопнул в ладоши. — Благодаря новому упражнению мистера Хамфри, приступить к новой теме мы не успеем, но два вывода я сделать могу: у вас у всех всё идеально со знанием прилагательных и в теме с проработкой отрицательного персонажа мы не нуждаемся.       Аудитория взорвалась смехом, а Стив первее всех выбежал из кабинета, так и не дождавшись домашнего задания. Единственное, что оставалось Фостеру — молча взглянуть ему вслед.

***

      Вечер начался у него с сигарет, после неспешно добрался до спиртного. Райан, уже на всех правах друга бывший здесь же, в кабинете его, не притронулся ни к первому, ни ко второму, несмотря на все предложения, и лишь хмуро измерял шагами комнату.       — Но ведь он оскорбил вас, сэр! — восклицал при этом он. — Опозорил пред всею группой — а этого вы совершенно не заслуживаете!       — Бог с вами, Райан, — отмахнулся мистер Фостер. — Если тратить свои нервы на пустячные разногласия, вкус жизни так и не почувствуешь. Если дело, конечно, не касается людей близких, — добавил преподаватель, заметив, как омрачилось лицо юноши. — Вам совсем худо приходится в общении с людьми?       — Не то чтобы, сэр, но… Да, бывает непросто, — со вздохом признался Райан. У него никогда прежде не было никакой — хотя бы схожей с подобной — практики общения с психологом, и теперь он готов был доверить любимому преподавателю всё, что так долго копилось в душе его. — Не всегда сходимся с родителями, например. Они живут в маленьком городе, а мне хочется если не стремиться ввысь, то хотя бы не утопать в грязи. Чувствую, что работать в поле с утра до вечера — не моё.       — Понимаю, — кивнул Эндрю. — Разногласия с родителями — дело постоянное, хотя однажды и им приходит конец. Рано или поздно вы, Райан, окончательно дойдёте до того состояния, которое многие называют взрослым. Хотя знаете, даже те из тех, кто так себя называют, не ведают и части того, о чём знаете вы.       — Скорее, это как у Бёрна, — улыбнулся юноша. — Всё зависит от того, в каком эго–состоянии окажется человек.       — Верно, но не будем вдаваться в психологию, я в ней не силён, — усмехнулся мужчина. — А что касательно мистера Фёрта? Я заметил, что вы как будто раньше хорошо знали друг друга.       — Весьма хорошо, — нахмурился Райан. — Я бы даже сказал, друзья–не–разлей–вода.       — Так что же произошло?       Райан на мгновение задумался. А что, собственно, произошло? Мэтью собирался оказать ему услугу, к которой он был совершенно не готов. Райан в ответ на это оскорбил его. Теперь ни один, ни другой не собираются мириться первыми. Конфликт не решён, хотя виноватого в нём так и нет.       — Вы в действительности считаете меня рассеянным? — улыбнулся мистер Фостер, переводя взгляд от бокала, по коему стучал он пальцами, вновь на юношу. Тот в ответ тоже слегка улыбнулся и отрицательно замотал головой:       — Нет, сэр, конечно же, нет!       — Ну, как же, вы сами написали. Неужели тогда соврали?       — Я имел в виду совсем не то, сэр! — смеялся юноша. — Скорее, вам не хватает… Вам бы…       — Побольше уверенности? В целом, я тебя понял, — кивнул мужчина. — Скажу тебе по секрету, коллектив преподавателей при первой встрече сказал мне то же самое. Но разве можно найти общий язык со студентами, если не быть немного как они? Вот и я считаю, что нет. Как подружиться с собакой, если хотя бы малость не перенять повадки её? По той же самой причине самые близкие друзья и любовники, состоящие в отношениях уже не первый год, очень многое перенимают из привычек друг друга. Мне говорили, что я потрачу свои таланты на людей, которым на меня наплевать. Но для меня всегда, с юношеского возраста, был открыт сей маленький закон в плане общения с людьми. Кто–то может считать меня оттого странным, немного рассеянным, однако…       — Вы быстро вливаетесь в ряды, оставаясь, при том, самим собой, — кивнул Райан. — Вы же знаете, что мы любим вас любым, сэр, — он улыбнулся, вспоминая шепотки одногруппников пред каждым занятием профессора.       — Знаю, Райан, — тоже улыбнулся мужчина, думая про себя при этом совершенно о другом. Если бы знал этот молодой человек, что в настоящей жизни есть не просто размолвки с собственными студентами и временные ссоры с лучшими друзьями! И всё же он был благодарен юноше за ту поддержку, каковую он ему, хоть и несознательно, оказывал. Вспоминал, какой страх охватывал его накануне каждого выступления пред аудиторией и даже теперь оставался в глубинах сознания, не всегда давая повести себя как должно. — Знаю и очень ценю это. Счастливого Рождества!       — И вас с наступающим, профессор, — улыбнулся юноша, расставаясь с мистером Фостером на запорошенной мелким снегом развилке, думая о том, что через считанные дни Рождество, и вовсе не смея принять факт сей. Так обыкновенно размышляют молодые люди, только начинающие постигать взрослую жизнь, а потому ещё не до конца осознающие, что время будет всегда бежать в столь же быстром темпе. Думал он про грандиозный показ фильма, про Элизабет, даже про родителей — да, разговор с мистером Фостером в какой–то степени побудил его теперь непременно связаться с ними, написать хотя бы две строчки и отправить первым же почтовым рейсом. Нередко у него возникали мысли, когда он ощущал, что жизнь, каковую проживает он, каковая дана ему свыше, поистине прекрасна. Вот и ныне оно медленно возвращалось к нему. С каждым шагом его при сих мыслях настроение его лишь увеличивалось, и то состояние, что называют счастьем, всё с большей силою охватывало его, несмотря на то, что за своей спиною он оставлял человека в ровно противоположном настроении. Мистер Фостер ещё некоторое время сидел в молчании после ухода своего студента, когда раздался стук в дверь. Его он ожидал давно и уж стал беспокоиться, что гость застанет в кабинете его студента.       — Заходите, мистер Хамфри.       Своей тяжёлою, даже несколько приземистой походкою, в кабинет вошёл Стив. С первого взгляда едва ли можно было распознать, за что он так нравится девушкам: несколько сутуловатый, с застывшим хмуро–серьёзным выражением на лице, он, тем не менее, с последующего рассмотрения весьма располагал к себе. Мистер Фостер вгляделся в глаза, каковые все считали пронзительными, а всамделишне ровным счётом ничего в них кроме холода и затаённой иронической мысли не хранилось.       Он вальяжно вошёл в кабинет, нисколько не удивившись ни тому, что его ждали, ни спокойствию мужчины, сел на стул напротив и принялся рассматривать убранство кабинета.       — В аудитории у вас куда просторнее, — чтобы хоть чем–то нарушить молчание, хмыкнул молодой человек. — А тут едва ли одному поместиться можно, не говоря уж про большее количество посетителей.       — Полагаю, вы не для того сюда пришли, чтобы узнать, как мой кабинет выглядит, — Эндрю устало потёр виски, по привычке готовый коснуться руками бокала, но тут же резко одёрнул их. Что, впрочем, всё равно не скрылось от внимания Хамфри.       — Смотрю, вы и хороших привычек не чужды. Наверняка помогает набраться храбрости перед занятиями? То–то я думаю, вы домашние задания странные задаёте…       — Мистер Хамфри, давайте к делу, — вновь усталым голосом перебил его мужчина. — Вы собирались что–то обсудить со мной. Я же в свою очередь собирался заметить, что у вас плохая успеваемость по моему предмету и с каждым занятием, мягко говоря, лучше не становится.       — Полагаю, если бы предмет действительно преподавался, а не демонстрировался для других, понять его бы было куда проще.       — Простите, но мне не ясен ваш намёк, — сухо отвечал Эндрю. — В табеле успеваемости именно у вас проблемы такового плана, иначе я не стал бы вас так особенно выделять в сём вопросе.       — Наконец вы показали свой полнейший непрофессионализм, — хищно улыбнулся Стив. — Вы считаете, что, ежели у меня плохие отметки по вашей дурацкой дисциплине, я едва ли что–то стою и буду стоить в жизни? Да у меня таких педагогов, как вы, было несчётное количество — стоит ли распаляться о том, где все они сейчас?       — Прошу прощения, ежели неверно выразился и вы меня не совсем правильно поняли, ведь ваш талант в разных областях я никоим образом задеть не собирался. Я говорю лишь о своей дисциплине. И то, что я вижу, не вызывает у меня радости ровно также, как и у вас.       — Ваша дисциплина, — Стив закатил глаза. — Именно ваша дисциплина меня главным образом и раздражает. Что это за понятие — сценаристика? Что за вздор вы несёте на каждом занятии?       — Лишь то, что положено уставом университета, и то, что есть в программе — ни больше, ни меньше, — невозмутимо отвечал профессор. Он прекрасно осознавал, сколь злит юношу своим спокойствием и совершеннейшим своим бесстрашием. Наверняка не с одним учителем ему, в силу положения своего, пришлось говорить таковым образом.       — Неплохо, очень неплохо, — часто закивал Хамфри. — Теперь обвиняем руководство. Интересно, сколь обрадует мистера Руфиса заявление сиё?       — Никаких заявлений и поныне не звучало, мистер Хамфри, — заверил его Эндрю, но молодой человек быстро отодвинул стул, поднялся и, присвистнув, подскочил к стене, где висела фотография молодой девушки. У преподавателя едва задрожали руки, но, вмиг опустив их под стол, он и виду не подал.       — Кто это? — указал мужчине на фото юноша. — Ваша жена?       — Нет.       — А вы женаты?       — Нет.       — Так вот, в чём вся проблема! — усмехнулся Стив. — Может, вам стоит жениться, сэр, дабы не разыгрывать такие посмешища пред девушками с потока?       Фостер побледнел, и даже желваки заходили на лице его.       — Ежели вы не начнёте нормально учить нас со следующего семестра, не ручаюсь, что руководство университета не узнает о положении вашем, — отчеканил он, заметив некоторое смятение мужчины — именно то чувство, коего и добивался он за всё время разговора. — Так что решайте сами и глядите, дабы это Рождество не стало для вас последним в этих стенах.