Ты - мой мир

Хотя был май в Англии, погода стояла на удивление тёплая. Весенняя пора полноправно вступала в свои владения, а вместе с нею завершался очередной учебный год. Несмотря на малое количество законченных классов, Адель уже привыкла к тому, что в эту пору страшные старшеклассники становятся как–то добрее и выглядят по–особенному дружелюбно. Учителя всё чаще отпускают их, подобных диким зверям, наконец выпущенным в лес, с уроков, и с каждым днём школа всё больше пустеет, готовясь к тому, чтобы оставить позади себя новый выпуск. Но никогда прежде не приходилось думать ей, что этим старшеклассником станет когда–то и Оливер. Но когда она смотрела на него порой, она больше не могла не уверяться в сём и, может, даже врать самой себе: друг её тоже взрослел, начиная вступать в ряды этих непонятных ей взрослых. Он состриг всю свою причёску, каковая была у него до этого, так что когда она наконец дождалась его в сентябре, традиционно вернувшегося из деревни, она чуть было совершенно не узнала его. Изменился и его голос. Адель приходилось вздрагивать каждый раз, когда она слышала его — ей всё не верилось, что говорит им именно её Оливер, ведь таковой мог принадлежать разве что тем самым старшеклассникам или же… отцу её? Друг стал, к тому же, куда менее разговорчивым, чем раньше. Пускай она и тосковала по деревеньке, из которой уехали они так давно, и не было известно, несмотря на все уверения отца, насколько — ей всегда нравилось слушать рассказы друга о времени, проведённом им там. Вначале он вспоминал места, где они с ней гуляли, сообщая, что там ничего не изменилось — только лишь кое–где появилась лишняя поросль. После он говорил всё о том, как поживает его мама и кратко упоминал, где катался на велосипеде. Теперь же он совершенно молчал на тему деревни. Адель от своей природной робости не знала, с чего начать разговор, но когда спросила: «Как дела в деревне?» — получила лишь лёгкий кивок головою и ответ: «Потихоньку». Мысли и сомнения роились в её голове, не давая ей покоя, но она молчала. Она смотрела на своего лучшего друга, но, будто видя в нём иного человека, совершенно не узнавала его.       Вместе с тем, он стал всё чаще избегать её и больше улыбаться в своих компаниях, нежели наедине с нею. Адель с грустью вспоминала те моменты, когда звонила Оливеру домой, но ей отвечала миссис Мэлтон, которая, узнав теперь о крепкой, всё продолжавшейся дружбе этой замечательной девочки и её сына, настоятельно продолжала просить называть её «просто Элизабет». Узнавая от неё, что он ушёл гулять с мальчиками, Адель вырывалась из дома и бежала на поиски его. Но, как бы ни могла, не смогла бы оббежать весь Суссекс, дабы отыскать друга своего.       Адель давно собиралась показать ему тот старый обрыв островка, а потому однажды летом потащила его к окраине их города. Увиденное не произвело на него особенного впечатления. Она думала, он будет, подобно Конану, её старому другу, вглядываться вдаль и восхищаться увиденным, представляя, как это небо можно было бы перенести в акварель, но Оливер, совершенно неожиданно для неё, сбросил с себя футболку и бросился бежать вниз — до того самого момента, пока не нашёл место, где обрыв был менее крутым, после чего с криком прыгнул в воду. Она не помнила, чтобы когда–либо при знакомстве с ней он позволял себе подобное, но Оливер лишь усмехнулся, наблюдая её рассеянность там, на высоте.       В другое же время он был невероятно мил и добр с нею. Как–то после уроков он оставил ей записку на парте, в каковой предлагал устроить пикник на природе, потому что, несмотря на начало октября, погода была тёплой и солнечной, и ни разу ещё за всё время не было дождя. Ей пришлось выбежать из дома в самое раннее утро, когда отец ещё отдыхал. В последнее время они совершенно не общались, но если он застал её тогда, Адель ждал бы серьёзный разговор. В последний раз она чувствовала себя так чудесно, когда они, наверное, бегали с ним в деревне — трава мягко шелестела у них под ногами, за спинами были рюкзаки с лёгкими закусками, а настроение её теперь, казалось, нельзя было испортить ничем совершенно.       Было ещё слишком рано. Они наблюдали восход солнца, впервые за последнее время так много смеялись, вспоминая прошлое и разговаривая. Пока Оливер был занят своими мыслями, Адель рассказала ему о странном круговороте старшеклассников, который замечает она каждый год в школе. Пока одноклассники шумели на переменах и радовались своему новому, недавнему приобретению — мобильные телефоны и прочие гаджеты, она наблюдала за этим странным школьным явлением — она, у которой не было отродясь ни того, ни другого (не беря в счёт, пожалуй, городской телефон, который, впрочем, она вряд ли забрала с собой куда–либо), недоумевала, как они могут заменять им книги. Книги! Адель продолжала с прежним трепетом, привнесённым в её душу ещё с детства, открывать эти чудесные создания и не переставать восхищаться словами, которые лились из них, но, учитывая происходящее с сердцем её, читая очередной роман, она принималась плакать и причитать: «Дружить со мною едва ли кто захочет. Я глупа, я никогда не выйду замуж». Находить всё новых и новых печатных приятелей помогал ей Оливер, который сам читал не особенно — она читала за него, а после помогала рассказами о том, что происходило в произведении. Своих книг у девочки не осталось — старые были прочитаны до дыр, она даже не могла их открывать — столь знаком был ей их сюжет. Поэтому Оливер предложил ей записаться в библиотеку — он даже сам показал ей, где она находится. Только очутившись в этом книжном царстве, Адель замерла, с трепетом разглядывая полки. Да этого хватит ей на всю её жизнь! Своего восторга унять она не могла ещё долгое время. Ей нравилось замечать, как меняется мир вокруг неё: то он становится красочнее и ещё волшебнее, так что куда более интересным кажется познавать его, то вдруг мутнел, напоминая о том, что в книгах жизнь куда лучше и интереснее. «Ну и что, — утешала в таком случае себя Адель. — Это лишь означает, что мне нужно вновь как–нибудь вернуться в эту книгу». Однако теперь, когда она рассказывал ему обо всём этом, ей казалось, что Оливер не слушает, несмотря на то, что он кивал в перерывах и отвечал ей невпопад. Она заметила, что иногда он много времени проводит в своём новом мобильном телефоне — впрочем, что ей до него? Эта вещь сломается, а их дружба — никогда. Он оторвался от него лишь в тот момент, когда она закончила говорить.       — Знаешь, Адель, я хотел поговорить с тобою кое о чём, — он улыбнулся. Почти разучившись слышать его, она насторожилась и теперь неотрывно, с явным любопытством глядела на него. — Я ни с кем не заводил до сих пор это разговора, даже с мамой… — продолжал он, почесав затылок, что было, как уже выучила Адель, признаком неуверенности. — Скажи мне, как вы девочки, показываете мальчикам, что влюблены?       Это вопрос совершенно поставил её в тупик, и она просто не находила слов, каковыми могла бы ответить ему. Почти всегда она общалась с Оливером легко — легко и довольно раскованно. Она не могла не вспоминать Конана, который ушёл из её жизни навсегда — как только закончил пятый класс. Он проучился в её школе всего год, но дал ей почувствовать себя начинающим художником и по–настоящему нужной. Когда Оливия помогала родителям с маленьким Райаном, а отцу совершенно не было до неё дела, лишь он один был рядом с нею. Ни с кем прежде она не была столь откровенна, но нынче никто, кроме Оливера, не претендовал на это место. И ирландец оставил её здесь, практически наедине с ним, поведав ему, а заодно и всей школе — разумеется, не желая того, ведь сплетни распространяются по школе очень быстро — о чувствах к нему. Оливер воспринял это заявление с улыбкою. Он больше никогда не возвращался с нею к этой теме, посчитав, должно быть, это глупыми выдумками. Никогда до сего момента.        — Ол–ливер… Я не знаю, — еле слышно прошептала она, ощущая, что слова его заставили её сердце лихорадочно биться в груди, а губы начинают пересыхать от мыслей, будоражащих её влюблённую голову.       Он только отмахнулся, краснея, и перевёл разговор на другую тему, промолвив при этом: «Забудь!». Но Адель, как бы ни пыталась, не могла больше распознать в нём причин для этого вопроса. Она стала почти неотрывно наблюдать за ним в школе, но не замечала при этом ничего необычного.       С Оливией они по–прежнему дружили, правда, она всё чаще стала возвращаться к Адель в компании одноклассников. Самой ей довольно тяжело было общаться со сверстниками. Отчего–то на неё всегда находило странное желание поспорить с каждым из них, хотя она и не знала, отчего. Оливия, впрочем, этого странного нового качества в ней не замечала. В подруге детства Адель также не могла не заметить существенных перемен. Если некогда у неё и были веснушки на лице, то теперь они, под влиянием возраста, вовсе изгладились. Она преобразилась, и улыбалась теперь как–то по–особенному. Когда Адель видела её с маленьким Райаном, она явственно различала в ней старшую сестру и порой с ужасом осознавала в чувствах своих самую настоящую зависть. Когда же та была свободна от того, чтобы сидеть с братом, она непрерывно звала её на школьные соревнования.       — Пойдём сегодня на матч? — практически умоляла она подругу, складывая при этом свои ладошки вместе. — Ну, пожалуйста! Сегодня Джейн играет! — и она в действительности всю игру радовалась успехам этого Патрика Джейна, который, несмотря на свою заурядную внешность, всегда казался Адель человеком без души, а уж тем более — без сердца. Что ей было, впрочем, до этого Джейна, пускай он и знаменитость школы, и лучший баскетболист в команде — после, правда, Оливера Мэлтона. — Ничего ты не понимаешь! — фыркала Оливия, но продолжала с восхищением наблюдать за игрой его.       А после таких школьный соревнований они обыкновенно пересекались на стадионе с Оливером, и если Адель была несказанно рада видеть его, и тут же принималась приветливо улыбаться ему, то Оливия в это самое время ненавистно отворачивалась от него, скрещивая руки на груди.       — О–о, а рыжая вновь здесь, — усмехался при этом Оливер.       — Я тут уж куда чаще в последнее время, чем выскочка–Мэлтон! — давала ему отпор Оливия. — Что, совсем решили из команды выкинуть? Играть разучился?       Их вражды Адель не понимала никогда. Она всячески пыталась примирить их, но выходило у неё из рук вон плохо — узнав однажды друг друга получше, эти двое рассорились ещё больше. Кажется, то, что многие интересы и мысли сходились у них, лишь раздражало обоих, и в итоге Адель пришлось сдаться — она осознала, что не может сделать совершенно ничего для того, дабы примирить их.       Её беспокоило лишь то странное обстоятельство, касающееся того, что поведал ей Оливер. Она долго боролась с собою и почти не спала по ночам, то плача в подушку, то просыпаясь в раннее время, ощущая, что сон более совсем нейдёт к ней. Из–за этого недосыпа она стала куда раздражительнее, и сдерживали её теперь разве что книги и уроки — несмотря на все заботы, тревожившие её, Адель старалась продолжать учиться столь же усердно, как и в начальных классах. Когда же отец привычно намекнул ей, что квартира нынче не вся убрана, она, разозлившись, бросила тарелку, которую мыла, прочь. Впервые в жизни она кричала на кого–либо — а тем более, на отца. Всё, что накопилось в душе её за эти годы, вмиг выплеснулось в нескольких лишь словах ему. Как и полагается крикам, они были отрывчатыми, почти неосознанными. После она плохо помнила хотя бы часть того, что наговорила ему — знала лишь, что впервые в жизни своей упомянула об его тяге к алкоголю. Адель уже не была маленькой девочкой, чтобы не осознавать, что, в действительности, отец возвращается поздно с работы и тут же засыпает не от усталости, а от вредной привычки, что без женской руки с годами лишь закрепилась в нём. Многочисленные бутылки, оставленные им, приходилось выбрасывать именно ей, а недопонимание, что когда–то произошло между ними, так и не разъяснилось, совершенно разрушив какие бы то ни было отношения. А после криков она, опять же, совершенно не осознавая, что делает, осела на пол и горько заплакала.       Крис Батлер был совершенно растерян — и как не быть, впрочем, растерянным, осознавая, что дочь твоя повзрослела? Он присел рядом с нею, принимаясь не упрекать её, чего ожидала вначале Адель, а лишь легонько поглаживать по спине и обнимать. Он всё шептал ей какие–то слова о том, как был несправедлив по отношению к ней, что впредь обещает исправиться и присматривать за нею так, как надлежит отцу, но Адель уже настолько расчувствовалась, что, не в силах вытерпеть так много событий за один лишь день, убежала в свою комнату.       Она совершенно не понимала изменений, происходивших с нею в последнее время. То она смотрела на вещи, окружавшие её, слишком восторженно и радостно, то ей хотелось в каждую минуту начинать плакать и кричать на всех на свете. Она не могла не видеть, как меняется внешне, но отчего тогда происходили изменения её внутри? Ей даже в какой–то момент пришла ужасная мысль о том, что она превращается в какого–то монстра, но Адель, будучи уже достаточно осознанной для такого рода идей, вмиг отмахнула от себя прочь сии мысли. И дни её продолжались бы обыкновенно, если она так сильно не горевала бы об Оливере. Она то и дело вспоминала то, о чём он поведал ей, но когда видела его, когда он дарил ей свою лучезарную улыбку — просто не решалась вновь завести этот разговор. Услышанное от него казалось ей сказанным на чувствах. Точно также она сильно расчувствовалась в тот вечер, когда накричала на отца — так есть ли толк том, чтобы вспоминать сейчас это?       Когда они шли с Оливией домой после очередной игры, подруга её щебетала подобно птице, восхищаясь игрой то Джейна, то Бэйкера, то Джеффа. Адель до сего момента даже не знала, что все мальчики со всеми этими фамилиями учатся в её школе, а уж тем более — играли сегодня в баскетбол.       — А где Мэлтон–то твой? — спросила её Оливия. Адель на секунду остановилась, но в голове её не промелькнуло ни одной мысли удивления. Она только лишь качнула головою в ответ — весь этот день голова у неё практически шла кругом, и чувствовала она себя не очень хорошо. Оливия, будто почувствовав, что с нею творится неладное, осведомилась об её здоровье, но после некоторых безуспешных попыток узнать об этом, оставила подругу в покое. Она уже не была так жизнерадостна и болтлива, как прежде. Глаза её всё ещё, разумеется, горели весельем и счастьем, но ни от кого в классе их не укрылось, что Оливия стала куда спокойнее, чем раньше. И она по собственному опыту знала, что если Адель что–то тревожит, то лучше не трогать её вовсе.       Вернувшись домой, Адель ощутила себя такой усталой, каковой никогда, кажется, не ощущала. Все предметы дома практически плыли у неё перед глазами. Она со вздохом взяла оставленную отцом бутылку и вынесла её на улицу, среди всего мусора. На горизонте темнело всё больше, и лишь фонари печально догорали на почти безлюдной улице, сплошь уложенной булыжником. Когда девочка собралась было войти обратно в дом, она вдруг заприметила шедшего по улице отца. Он немного пошатывался из стороны в сторону, глядя куда–то пред собою и точно бы направлялся к кому–то неведомому, но вдруг резко свернул в сторону, прямо к их дому, и заприметил Адель. Она не произнесла ни слова и вошла в дом. Состояние то ли усталости, то ли некоей отрешённости, в котором пребывала она с самого утра, не оставило её и теперь. Она ощутила нестерпимую боль в животе, но прежде чем успела опомниться в ванной комнате, с ужасом осознала, что видит пред собою кровь, невзирая на то, что она нигде не поранилась. Адель первое время пыталась перевести дыхание, не в силах осознать, что происходит, но после уже её стал звать к себе Крис, при самом первом взгляде на дочь за этот вечер осознавший, что что–то случилось. И когда она не отзывалась уже достаточно долгое время, почти без сил сидя на кровати и не смея больше плакать от того лишь, что её столь сильно вымотали слёзы, он вбежал к ней в комнату, пытаясь осознать, что происходит.       — Отец, я больна, — она взглянула на него своими невероятно синими глазами, которые не потеряли цвет даже теперь, когда она совершенно для него выросла, красными от слёз, а после отвела этот полный горечи взгляд, не зная, что вымолвить дальше. Ему оставалось лишь утешать её — как он, в силу противоположного пола, только мог это сделать, уверять, что с нею всё хорошо… но сердце его при этом болезненно трепетало в груди.