Ты - мой мир

      Было только начало весны, но уже незаметно к Суссексу подкрадывалось лето. Адель нестерпимо боялась момента сего, кажется, с того самого дня, когда узнала, что Оливер учится с нею в одной школе. Разумеется, она не считала, что они будут учиться в школе вечно, но что этот момент настанет столь быстро!.. Ни разу ещё за всё школьное время она не заговорила с Оливером о своих к нему чувствах, но, обыкновенно поднимая на него полный искренности и признания взгляд, она краснела и спешно отводила его. Она и представить себе никогда не могла, что когда–либо решится на подобное. Никогда, до сего дня.       Привычно покончив с уроками, она рисовала, полностью погружённая в мысли свои, когда в комнату вошёл отец — он перестал даже стучаться к ней в последнее время, но, впрочем, от того, что она и тогда не обращала на него внимания, ему вряд ли становилось легче. Иногда она подумывала о том, что могла бы не просто уехать, а сбежать из Суссекса и непременно при этом сменить фамилию, оставляя позади себя не только школу и прежних своих знакомых, но и всю прошлую свою жизнь. Однако на сей раз он не тихо прокрался в её комнату, чтобы полюбоваться тем, как его дочь рисует, и вновь, столь же безмолвно, покинуть её, но остановился прямо напротив, не сводя с неё глаз, так что в итоге ей пришлось с тяжёлым вздохом оборотиться к нему. Он улыбнулся, обрадованный сим внезапным щедрым вниманием, и спешно затараторил о чём–то, чего она, как бы ни пыталась, не могла понять. Он остановился лишь тогда, когда она мягко взяла его за руку — по выражению лица его было видно, как поражён он жестом сим до глубины души.       — Я убирался на полке и нашёл кое–что, Адель, — произнёс он спокойным тоном. Голос его слегка подрагивал, как и рука, в которой была зажата небольшая книжица, напоминавшая скорее блокнот, нежели литературное произведение. — Думаю, это твоё.       Как только взгляд её упал на принесённую им вещь, Адель вмиг поняла, что именно принёс он ей, и чувства так сильно захватили её — ведь только что она как раз думала об этом! — что она чуть было не бросилась обнимать и целовать своего отца, разливаясь в благодарностях ему. Однако отвечала она ему не так, а лишь со спокойной, но радостной, улыбкою, и уже этого достаточно было Крису, чтобы заставить от любви и счастья трепетать его сердце. Он покинул её, не произнося больше ни слова, пока она некоторое время молча улыбалась, прижимая книжицу к своей груди. Да, она прекрасно помнила, что именно за вещь это была. Она начала этот дневничок ещё маленькой девочкой и не открывала после того ни разу, но это означало лишь, что в тот момент самые искренние чувства и мечты были занесены на страницы его.       Она с улыбкой и смехом пролистала несколько страниц. Обыкновенно везде, абсолютно на каждой из них, она описывала самые наилучшие, по её мнению, качества Оливера, рассказывала, за что, как считает она, любит его. Она пыталась здесь же рисовать свои и его портреты, соединяя их так, будто они стояли вместе. Из детских набросков и силуэтов выходило это из рук вон плохо, но вполне достаточно для того возраста, в котором были они нарисованы. Однако больше всего забавляли Адель именно слова, каковые писала она о нём, повторяя снова и снова, что скучает о нём даже в тот самый момент, когда находится с ним рядом. Вероятно, именно в тот самый момент она была до глубины души ослеплена любовью к нему.       Сейчас она не могла сказать, чтобы что–то изменилось в ней. Чувства её выросли и окрепли, стали куда более явными и терзающими душу, но она не строила теперь из них глупых надежд на то, что они могли бы быть нынче с Оливером вместе. Она не была глупа и видела, как смотрит он на других девушек, которые постоянно бегали за ним, и каким взглядом смотрит на неё. Она вдруг для себя решила, что подобным взглядом не одаряет он даже Оливию, когда они видятся, но после стала нещадно корить себя за эти мысли, считая, что таким образом она издевается над чужим несчастьем — она всё ещё не могла смириться с мыслью о том, что лучшие друзья её враждуют. Она не заметила, как за этими размышлениями положила дневничок к себе в портфель, но после махнула рукой на это, посчитав, что, впрочем, правильно распределив время, она может ознакомиться с его дальнейшим содержанием на перемене в школе и даже, наверное, показать Оливии — вот, кто наверняка с самого первого класса знал о чувствах, каковые питает она к своему лучшему другу!       Другой день проходил довольно привычно для неё. Она встретилась с Оливером пару раз, и всё это время он рассказывал ей о своих успехах в баскетболе. Как и всегда, совсем мало понимая в этой игре, она слабо улыбалась, слушая скорее свои мысли, нежели его. Что, если бы с этой самой улыбкой и тем же вдохновением он признавался ей в любви?       — Ну, а теперь мне пора бежать! — произнёс он, тепло прощаясь с нею, и, когда они собирались совсем уже расстаться, ей на мгновение пришла безумная мысль показать дневничок Оливеру, но, смутившись одного лишь упоминания самой себе об нём, она так испугалась, что, залившись краской, стремглав убежала обратно со стадиона в школу. Она так была поглощена в тот момент своими мечтаниями, что ей даже послышалось, будто друг окликнул её, что, очевидно, не могло быть правдою.       В остальном же день проходил как обычно. По возвращении домой она, не желая терять времени даже на еду — таковое её поведение обыкновенно раздражало отца, тут же принялась за уроки. Она была лучшей ученицей в классе ещё с начальной школы, и проблемы у неё были разве что с математикой, но упорными усердиями она смогла, скрипя зубы, выучить и её. Ей, правда, приходилось оттого некоторое время только лишь корпеть над учебниками, не замечая, как проходит март, и в тёплую, хотя местами и дождливую погоду, начинают высыпать во двор дети. Однако это в действительности принесло свои плоды — миссис Осборн, заметив, как старательно пытается она понять предмет её, и как усердно при этом подходит к каждой изученной ими теме, вскоре совершенно перестала придираться к ней по какому–либо поводу, и геометрия с алгеброй, прежде недоступные ей, теперь давались легко. По черчению её хвалили всегда, сколько она себя помнила. Благодарить за это она должна была, в первую очередь, миссис О’Салливан, мать Конана, которая в таком раннем возрасте привила ей любовь к рисованию, созданию иных миров из набросков и чёткости в построении линий. В рисовании никогда не должно быть ошибок — это она запомнила на всю свою жизнь. Хотя они больше никогда не виделись с этой доброй и весёлой женщиной, а, значит, не занимались, Адель непрестанно повторяла всё пройдённое с нею каждый раз, когда брала в руки карандаш. Она прекрасно знала, что линия горизонта ни под каким предлогом не должна падать, а потому начинала любую свою работу с того, что выводила её — без линейки и других принадлежностей, а «на глаз», доверяясь собственному зрению и умениям.       В тот же день, покончив с уроками, она хотела было приступить к этому своему любимому делу, но, когда складывала необходимые для другого дня учебники в портфель, вдруг осознала, что дневничка между ними нигде нет. Она обыскала все отделения и разъёмы, куда он мог бы случайно завалиться, но его, как назло, не оказалось нигде. Она с ужасом подумала вначале о том, что могла бы потерять его где–то в грязи, возвращаясь домой, но после ещё одна, более страшная догадка пришла ей в голову — она могла оставить его в школе в том самом виде, в котором находился он — с подписью на первой странице, что посвящается всё написанное Оливеру Мэлтону!       Краска вмиг залила ей щёки. Она носилась из одного угла комнаты в другой, не находя себе места и ломая руки, но ничего не могла поделать со своею нервозностью. Она уточнила было у отца, не находил ли он уже знакомой ему книжки, но, получив отрицательный ответ, воотще пожалела, что спросила его. В расстроенных чувствах она не знала, как быть ей дальше. Безумные мысли подсказывали ей, что лучше назавтра совсем не появляться в школе, но она просто не могла так поступить по отношению к отцу и к своему хорошему образованию. Она заснула с беспокойными мыслями, моля ныне свою судьбу о том лишь, чтобы она в действительности потеряла эту дорогую ей из детства вещь где–нибудь на дороге, а не оставила в школе. Впрочем, вспоминая теперь, она решила, что, должно быть, оставила его на стадионе — там она была не раз сегодня. Решив, что вряд ли много людей в такую дождливую погоду были там, она немного утешилась этими мыслями и смогла, наконец, спокойно уснуть. Но утром страшное предчувствие вновь посетило её, и Адель всё не давали покоя мысли, что, если она потеряла дневничок в школе, кто–нибудь в действительности уже отыскал его.       Когда она встретила Оливию, которая провожала своего брата в школу (он ходил уже во второй класс), то, сколько бы ни улыбалась и не старалась вести себя непринуждённо, подруга вмиг заподозрила что–то неладное. У неё с самого малого возраста была буквально интуиция на все неприятности Адель.       — Беги, — улыбнулась она брату, мягко утыкаясь носом ему в щёку, а после, вновь выпрямляясь, повернулась к подруге: — Адель, что случилось?       — Пустяки, — Адель улыбнулась ей, но это не развеяло сомнений Оливии. — Я прогуляюсь по стадиону перед уроком. Время ещё есть.       — Я с тобой, — отозвалась подруга, и они пошли вместе. Они молчали всё то время, что проходили один круг за другим. Оливия привыкла, что после такового молчания Адель сама начинает рассказывать ей о том, что тревожит её, однако ныне, когда ей казалось, что она уже готова было начать, она заметила вдалеке фигуру. Заметила его и Адель, и вмиг всё смущение отразилось на лице её. Они так долго дружили с Оливером, но никогда ещё прежде не чувствовала она себя с ним столь застенчивой!       — Привет, — улыбнулся он ей, и она заметила, как светлые волосы его растрепались на тёплом ветру. Ей нестерпимо хотелось подойти к нему ближе и поправить их, заведя прядь–другую за ухо. На его же приветствие она ответила немолчной улыбкой. Оливия отвернулась, собираясь уходить, и Адель хотела было тут же остановить её, но Оливер, к её огромному удивлению, сделал это прежде: — Ты вечно будешь бояться этого, Шейл? Всегда будешь убегать от желаемого?       Адель быстро обернулась, но заметила лишь быстро удаляющую Оливию. Чувства жгли её изнутри, но, только успела она обернуться к Оливеру, чтобы осведомиться у него, что происходит, как он спешно объяснил ей сам, понурив голову и задумчиво прикусив губу:       — Она разговаривала на днях с Патриком Джейном.       — И? — девушка знала, какие чувства её подруга испытывает к этому молодому человеку.       — Она очень любит баскетбол, Адель. Просто безумно. Но боится себе в этом признаться, а, значит, начать играть, — отвечал он, задумчиво ковыряя носком ботинка землю. Адель не произнесла больше ни слова. Она решила, что это именно тот повод, которого она так долго ждала, чтобы подружить своих друзей. Она знала уже давно, что они оба имеют сильную приязнь к баскетболу, но не знала, что всё зашло так далеко, а потому теперь улыбнулась собственным замыслам.       Её больше не терзало ничто, что могло приходить ей в голову до этого момента. Когда же после учебного дня, только она покончила с уроками, ей позвонил Оливер и предложил прогуляться, она с радостью согласилась. Всё складывалось как никогда лучше: она могла переговорить с ним уже сейчас. В летнюю пору собираться приходилось ещё быстрее, чем зимой, а потому уже через считанные минуты она была готова выходить. Они собирались встретиться возле небольшого кафе, знакомого им обоим, но, когда она была уже на пороге, её позвал отец. Адель охватила злость. Она не могла взять в толк, как мужчина интуитивно находит время для разговора с нею именно тогда, когда ей совершенно некогда. Она не отозвалась, а когда открывала дверь, вновь услышала его голос, а после — лёгкое прикосновение его тёплой руки к её плечу.       — Адель, — негромко произнёс он. — Тебе кто–то звонил.       — Это был Оливер? — встрепенулась она, но тут же увидела изумление на его лице. Конечно, он совсем ничего не знает.       — Он сказал, что не придёт. Просил его не ждать, — растерянно произнёс Крис, но Адель уже выбежала на улицу и спешно, всё увеличивая шаг по мере приближения к месту встречи, пошла к кафе. Она знала, что пришла раньше времени, но, если верить словам отца, Оливер и вовсе собирался задержаться. Она наблюдала, как люди сменяют одни другого. В кафе заходят то парочки, то счастливые семьи. И когда одни вдоволь насытятся временем, проведённым вместе, их места займут другие. Это было так сильно похоже на жизнь, что она даже засмотрелась всего происходящего, и не сразу осознала, что уже алеет закат на горизонте — совсем скоро начнёт темнеть. Она спросила у кого–то из выходящих из кафе, который час, после чего узнала, что она ждёт уже почти час.       — Адель, — раздался совсем рядом с нею знакомый голос, и от того, что говорил Оливер тихо, он показался ей нежным и ласковым. Она обернулась с улыбкою, радуясь и одновременно безгласно восхищаясь своему терпению, но друг, казалось, был совсем смущён происходящим. — Я… прости. Я уже и не надеялся увидеть тебя здесь. Более того, я вообще удивлён, что ты пришла.       — Что? Почему? — удивилась она, улыбаясь. Ей непривычно было видеть Мэлтона таким… таким застенчивым, но таковой вид его даже нравился ей.       — Я ведь говорил тебе, — перед тем, как, наконец, произнести это, он качнул головою и вздохнул. — Что могу не успеть, а потому лучше совсем не встречаться сегодня.       — Трубку взял отец, когда я была уже на пороге дома, — отвечала она. Оливер, казалось, мгновение было смущён сим обстоятельством, а затем кивнул, и она разглядела теперь в его глазах то, что не замечала никогда прежде, и что впервые увидела как раз только сейчас за всё время их разговора — грусть.       — Прости ещё раз за опоздание, — говорил он ей несколькими минутами позже. — Я был… Я готовился к вечеринке. Ты ведь придёшь?       — Я не понимаю, почему из верований делают события. И эта Пасха в школе… Но да, я, наверное, буду, — улыбнулась она ему, и после такого ответа он заметно развеселился, стал рассказывать, как прошла его неделя, прося после этого Адель подробнее рассказать и о своей. Он даже внезапно заговорил об её рисунках — никогда такого не бывало! А после, уже почти в сумерках, он проводил её до дому, сказав, что не собирается позволять ей бродить одной в такой темноте. Она улыбнулась ему, и отдала бы в тот момент всё на свете, лишь бы он подошёл хотя бы на шаг ближе, пускай бы лишь и приобнял её. Но после нескольких минут молчания он прокашлялся, будто ему неловко было более пребывать в её обществе, и довольно сухо попрощался, оставляя её наедине со своими мыслями. И едва закрыв дверь за собою, Адель, напоённая прогулкой и разговором с ним, его внезапной нежностью по отношению к ней, его улыбками и заботами, ощущая, при всём при том, как кровь алым румянцем приливает к лицу помимо её же воли, счастливо рассмеялась. «Приду ли я на вечеринку? — крутилось в мыслях её в тот момент. — О, как я могу не прийти, когда ты сам спрашиваешь меня об том!»       И уже после, хотя так же, как и события этого невероятного года, который предстояло ей, как она поняла после, запомнить надолго, Пасха приблизилась слишком спешно, Адель после того вечера ни на мгновение не переставала торопить время. Многие учителя с благоговением относились к этому празднику, оттого и ожидали его с нескрываемым нетерпением и даже радостью. Столь же благосклонно относился к нему и отец. Адель давно уже безуспешно старалась переубедить Криса в своём отношении к церкви и религии в целом, хотя до сих пор он этого не мог понять. Но Рождество и Пасха для него были теми праздниками, когда всё своё время он поистине посвящал приходским храмам и ни разу по этим дням не пил. Только из–за этого могла она выдыхать, считая, что, должно быть, вера — единственное утешение, оставшееся в его жизни. Он несколько раз звал по этим дням её с собою, но на прошедшее Рождество эти просьбы так ей надоели, что, в итоге, она не сдержалась:       — Отец, ответь мне только на один вопрос: где был твой Бог, когда забирал у нас с тобою маму?       Он не нашёлся, что отвечать ей — другого, впрочем, она от него и не ожидала в тот момент, а потому только молча ушла в другую комнату. На том их «религиозные» разговоры и окончились. Даже теперь, накануне Пасхи, он не сказал ей о празднике ни слова.       Для школьников она была лишь поводом устроить вечеринку, а, значит, вновь оставить в разгромах всю школу. О беспорядках, каковые устраивали там старшеклассники, говорили не первый год, и если прежде Адель побаивалась, то нынче свою руку к тому, чтобы она всё–таки пошла, приложила Оливия. Она посчитала, что на сей раз пойдёт обязательно. Это не выпускной Оливера, конечно, где девушка — она уже твёрдо решила это, собиралась поведать Мэлтону о своих чувствах. Однако теперь ей 14, и жизнь её с каждым днём становилась всё занятнее, а, значит, любопытнее. Она практически ощущала себя взрослой, находясь одна теперь в тех частях Суссекса, где раньше не могла бывать, и даже порой приглашая к себе домой Оливию без ведома отца. Кстати, презабавные были дни, всё время заставлявшие трепетать её от любого шороха, услышанного ею в общем коридоре.       Она выбрала своё самое наилучшее платье. Уложила волосы в самую лучшую причёску, и ныне они не спадали у неё по плечам золотистой волною, как обычно. С самого малого детства она укорачивала их лишь несколько раз, чтобы, как выражался отец, они «не секлись». Собираясь так в стенах дома, она была чертовски благодарна тому, кто только мог наблюдать за нею с небес, что отца сейчас нету дома, и он не даёт ей лишних советов. Когда она встретила Оливию у школы, она знала, что будет много людей, но и представить себе не могла, что настолько! Ей думалось, что она тут же встретит Оливера, и он, поражённый её красотою, не сможет произнести ни слова, так что начинать придётся непременно ей. И пока она добиралась до школы, у которой они порешили встретиться с подругой, она не могла перестать улыбаться. Оливия встретила её улыбкой и похвалами о дивном виде её, но Адель только лишь такой же отвечала ей, не зная, как реагировать на столь бурные комплименты. Помимо тех восхищений, что недавно ей выражал отец по поводу её рисования, никто никогда не говорил об ней в столь возвышенной манере.       Саму Оливию узнать было трудно. Адель впервые отметила для себя, что она, оказывается, пользуется макияжем — правда, лишь для столь же праздничных случаев. Рыжие волосы её были так аккуратно уложены в причёску и заколоты, что отливали теперь каким–то медным цветом — не было в них нынче прежней растрёпанности и нерасчёсанности, которой Оливия нисколько не стеснялась в обычные школьные дни. Рядом с нею — такой красивой и недосягаемой, Адель невольно ощущала себя младше. У них с Оливией разница в возрасте была не больше полугода, но сейчас казалось, что подруга заканчивает 11–й класс, тогда как Адель оставалась в своём времени. Она не могла отогнать от себя таковые мысли ещё долго, пока они ступали по каким–то незнакомо слишком пустым коридорам школы, в которых теперь никто не бегал, и никого не останавливали; проходили по неосвещённой лестнице, потому что на втором этаже кто–то из одиннадцатиклассников, как нарочно, отключил свет. Оливия непрестанно улыбалась, всё что–то, по своему обыкновению, говорила, а Адель по давней привычке слушала её вполуха, практически не вникая в сказанное. Она вся трепетала, предвкушая происходящее. Судя по всему, у старших классов этот вечер начался куда раньше, чем у всех остальных, потому что уже на тёмных лестничных пролётах можно было наткнуться на кого–либо из них. И когда двое таких юношей пристали к ним, откуда–то сверху раздался до боли знакомый Адель голос. Она посчитала, что должно быть, уже так сильно влюблена в Оливера, что он мерещится ей в каждом встречном, но это в действительности был он.       — Ты кто такой? — спросил его один из молодых людей, норовивший схватить Адель за руку и резко дёрнуть на себя, в ответ на что Мэлтон покачал головою и вышел на свет. Лидера школы, разумеется, знал в лицо каждый. И каждый по–своему боялся его, так что девушек вмиг отпустили.       Когда Адель уходила, она видела, как извинялся юноша перед Мэлтоном, но тот, судя по выражению его лица, был непоколебим, и отчего–то ей стало страшно от этого. Оливер, которого она любила, был совсем иным — он бы никогда не полез в драку, если бы на то не было веской причины. Впрочем, даже и тогда он не причинил бы никому боли, ведь он совсем не такой старшеклассник, как все остальные. Он вернулся на этаж в немного помятой рубашке — Адель увидела его издалека. Она, как могла, боролась с желанием поскорее подойти к нему и поговорить: она не могла показывать свои чувства к нему столь явно — к тому же, прямо сейчас. И только когда он сам, наконец, высвободившись из компании своих друзей, баскетболистов и поклонниц, наконец, подошёл к ним с Оливией, она улыбнулась ему — робко, слегка опустив при этом глаза, но еле сдерживаясь, чтобы не высказать разом всё, что было на душе — нет, даже на сердце у неё. Вначале, правда, показалось, что он едва ли слушает её, но после она убедила себя, что ей лишь почудилось, и продолжала беседу. Он был сегодня немного отстранённым, по её мнению, потому лишь, что желал поскорее вернуться к друзьям, что было и понятно в такой памятный для него вечер: для Оливера это была, по сути, последняя вечеринка в этой школе, не считая выпускного, который должен был состояться через месяц с небольшим.       И она не стала его задерживать, осознав это. Она не переставала улыбаться, пока ходила по коридорам в поисках Оливии. Она не знала, чувствует ли Мэлтон к ней что–то, но то, что он продолжает с нею общаться даже спустя столько лет, наводило Адель на мысли, что она ему нравится. Она на мгновение зашла в ванную комнату, чтобы попытаться смыть свой румянец, но ей это мало удалось. Сейчас, когда она, в отличие от остальных, была без косметики, она и представить не могла, что краска, от застенчивости то и дело приливающая к щекам её, робкий и немного невинный вид и блестящие радостью от встречи с любимым человеком глаза — всё это шло ей лучше любого макияжа. В таком виде она была способна покорить любого, пока не переставала счастливо улыбаться от того, как складывается нынче её жизнь. Оливию ей найти так и не удалось, но она завернула в коридор, куда видела, в последний раз, направлялся Оливер, и буквально замерла на месте от увиденного. Она нашла обоих, кого искала, правда совсем не в том свете, что могли бы преподнести ей её ожидания. Оливия прижималась к Оливеру — так, судя по всему, она не вела себя ни разу ещё ни с одним молодым человеком, а он, между тем, не отрывался от её губ, время от времени прекращая поцелуй только для того, чтобы убедиться, что перед ним в действительности она. В этом тупике коридора царил полумрак, но Адель не спутала их силуэты бы ни с чьими другими, а потому, даже не успев произнести их имена, бросилась бежать, ощущая, как слёзы целой волной орошают её лицо. Кажется, она услышала позади себя в тот момент крик, но это уже нисколько не волновало её. Она спряталась всё в той же ванной комнате, в которой некоторое время назад чуть не плакала от счастья. Неужели всё это время оба они лишь притворялись, затеяв дурную шутку над нею! Лишь играли сей неуместный спектакль, чтобы как можно лучше и правдоподобнее доказать, что они поистине не влюблены друг в друга! В полном отчаянии она ломала руки, заливаясь слезами, но, не зная теперь, ни куда бежать ей, ни что делать. «Куда как лучше было бы, если бы они в действительности терпеть не могли друг друга!» — со злостью причитала она, но после принималась горько плакать, так что, думая так, она непрестанно обвиняла себя в дурных побуждениях. Она не могла поверить, что её глупое сводничество привело их к столь желанному союзу — нет, это казалось ей просто немыслимым! Она бы и продолжила себя так изводить, не зная, куда деваться, если бы в тот самый момент не наткнулась на Оливию. Она глядела на неё, но была теперь так зла, что просто не могла найти слов для разговора, ведь девушка, в которой она всегда видела поддержку, теперь и сама решила сыграть против неё.       — Адель, я могу всё объяснить, — негромко произнесла она тогда, подавая платок, который девушка смахнула из её рук одним ловким движением, но, так и не воспользовавшись им, отбросила прочь. — Мы с Оливером…       — Встречаетесь, — тихо продолжила за неё Адель. Вся злость прошла вместе со слезами — впрочем, на что же, в сущности, было ей злиться? — так что теперь мог оставаться разве что немного хриплый голос.       — Это совсем не то! — принялась уверять её Оливия, даже теперь сохраняя свою привычную манеру много и долго говорить, — мы начали встречаться ещё несколько лет назад, когда мне было всего 12. Я очень просила его рассказать всё тебе, чтобы ты не подумала о нас ничего такого! Конан ещё в то время распустил слух, что ты безумно влюблена в Оливера — то есть, он якобы узнал это по твоей манере общения с ним, по тому, как ты ему улыбаешься, как с ним общаешься… Об этом узнала вся школа, но разговоры ходили не столь долго. Ты была всё это время такой скрытной, Адель. Никто и не мог ничего подумать. Даже мне ты не сказала тогда ни слова.       А ведь я убеждала его, честно, убеждала! В тот день, когда мы были в кино, он предложил мне помириться и начать всё заново. Я же стала уверять, что вначале всё следует рассказать тебе, ведь ты — наша близкая подруга, и, если можно так сказать, без твоего слова мы ничего не решим. Но он всячески отказывался — о, он бывает таким упёртым! Но сегодня, сегодня, когда я увидела его таким… Таким… Ты понимаешь? Таким нарядным, восхитительно одетым, я вовсе не знала, что и думать. Я совсем позабыла обо всём, что мы собирались решить, Адель. Я позабыла даже о тебе, — она вмиг закончила, неожиданно прерываясь, и опустила голову. Адель не знала, что и сказать после всего этого. Она и сама поняла уже это, до признания подруги, но нынче весь мир её перевернулся с ног на голову. Двое лучших друзей столь долгое время врали ей прямо в глаза!       Однако, при всей злости, вмиг нахлынувшей на неё, при всей ненависти к некогда лучшей подруге, которая ураганом обуяла её, и при всём бездействии, что совершала она всё это время и допускает даже сейчас, она осознала, что совсем не может долго злиться на неё. Она так привыкла к ним обоим — и к Оливии, и к Оливеру, что совсем не может сказать хоть что–либо против их отношений. Все слёзы к тому моменту уже высохли на её щеках, а Оливия продолжала ждать окончательного ответа. И всё же, в голову ей с трудом приходила та мысль, что всё это время они ссорились потому лишь, что не могли решить, стоит ли рассказывать обо всём ей или нет.       — Если ты скажешь мне хоть слово сейчас, Адель, мы расстанемся, ей–богу, — будто бы в подтверждение её мыслей, произнесла Оливия, понурив голову. Адель видела, как рыжие кудри, которые, видимо, она так тщательно накручивала всё это время до вечеринки, спали ей на лицо. Из–за тусклого света она не могла разглядеть на щеках у подруги слёз, но предполагала, что и она сейчас тоже плачет. Взгляд её, казалось, молил и в то же время требовал действовать правильно. Адель в ответ лишь покачала головой, совершенно не обращая внимания на то, что глаза вновь начинают слезиться.       — О чём ты говоришь, — улыбнулась она, ощущая, как новая струйка бежит по щеке её. — Зачем же вам расставаться? Я, наконец, смогла примирить вас — даже, судя по всему больше, — новая улыбка скользнула по её щекам, и Оливия смогла разглядеть её только тогда, когда крепко прижалась к подруге. Адель же захотелось, как и прежде, в тот момент крепко прижаться к ней и выпустить слёзы в её тёплое плечо, как она делала каждый раз, когда что–то не получалось в её жизни — а она знала, что в такие моменты может всецело довериться подруге. Но нынче пред нею была совсем иная Оливия — взрослая, счастье которой могло зависеть от одного лишь её слова, так что она, несмотря на то, что ощущала рябь в глазах, лишь ещё крепче прижалась к подруге. Теперь она ощущала от неё лишь некий холод, и почему–то тревожная мысль, несмотря на всё происходящее, заставила её вздрогнуть — больше не будет между ними той же дружбы, что и прежде.       Едва вернувшись домой, Адель тут же бросилась к кровати своей. Она считала, что сумеет без труда уснуть — но увы! Слёзы то и дело орошали подушку её, а, когда, наконец, удалось ей прекратить рыдания и успокоиться, она, совершенно против ожиданий своих, впала в сон и почти всю ночь довольно спокойно спала. Однако же, стоило лишь утру вступить в свои владения, как горе обрушилось на неё с тою же невообразимой силой. Одно казалось ей ныне отрадою — что на дворе суббота, и впереди у неё ещё все выходные, дабы она сумела, наконец, полностью успокоиться и прийти в себя после произошедшего. Однако же, слишком близко, судя по всему, приняв к сердцу всё произошедшее, она практически потеряла аппетит и едва ли могла сомкнуть глаза по ночам. Но Адель ещё невдомёк было, что сиё разочарование — лишь слабое начало бед, что ещё доведётся перенести ей в жизни.