***
Джордж порой думал о том, что вряд ли бы осмелился когда–либо покинуть Англию. Он боялся побывать хоть где–то отдалённее Бирмингема — может, именно поэтому выбор его пал в итоге не на столицу, а на Ливерпуль. Не сразу пришлось осознать ему, что отец говорил истинную правду касательно его возлюбленной. Она не только поступила в другой город, но и вовсе оборвала всякую связь с ним — он не мог ни дозвониться до неё, ни выйти напрямую к ней чрез друзей и родителей. Он даже начал писать ей по электронной почте — до такого, как говорил он друзьям, он дошёл в своей романтике. Все сообщения его она игнорировала, и Джорджу страшно было подумать, что такое мог его отец наговорить её родителям, что они пресекли какое бы то ни было их общение. Всё то время, что приходилось ему посылать письма в университеты и с нетерпением ждать ответов, он всё больше и больше задумывался о своём будущем. Без Изабель он не видел его ни в каком виде, и, когда мистер Кэмпбелл пытался вновь и вновь приучать его к бизнесу, приглашая провести день у него на работе и самому вести переговоры на деловых встречах, он был ко всему этому столь холоден и равнодушен, что отец его, вероятно, посчитал сиё признаком взросления своего сына и грядущего перенимания им его дела. Джордж выслушивал его внимательно, узнавал о контрактах раньше, чем ещё поступил в университет, но воспринимал при этом всё происходящее с ним молча. Только раз, пожалуй, встретил он человека, заключая контракт, который поистине пришёлся по душе ему. Для того, правда, пришлось ему посетить небольшой городок Лутон, в каковом никогда ещё не приходилось ему бывать. По всему городу уже говорили тогда о молодом режиссёре, прославившемся своим первым, но при этом очень успешным фильмом. Премьера его ещё только предстояла, и до неё Джорджу нужно было переговорить с ним о дальнейшем сотрудничестве. Со стороны своей компании он обещал ему PR–продвижение и, если нужно будет, финансирование, со стороны мужчины — всяческая помощь, которая только может понадобиться их компании. Это было уже летом после первого курса, когда он немного свыкся с Ливерпулем — он рассудил, что поступать следует именно туда, потому что столичная суматоха наверняка будет отвлекать его от дел компании и только лишь с каждым новым днём — погружать в себя. Отец остался доволен его выбором, сказав, что «и не ожидал от своего умного сына иного решения». Он даже оценил решимость насчёт отказа столице. В конце концов, все обещания Кэмпбелла старшего сбылись — Джордж начал учиться управлению и бизнесу, по временам — помогать отцу, а за обучение его платили родители. Только, пожалуй, та встреча смогла его едва привести в чувство по поводу того, чем именно он занимается — что стоит взять уже себя в руки и смириться с постигшей его судьбой, выбранной его родителями ещё до его рождения. Когда он ехал на машине к небольшой частной киностудии, он ожидал увидеть пред собою галантного молодого человека, приятного и обходительного в общении, судя по описаниям всех, кто знал мистера Тёрнера, однако с изумлением увидел обыкновенного мужчину, который на таковую встречу даже не удосужился прийти в костюме. Он был небритым, местами весьма заросшим, будто работал не в киностудии, а в лесу. То, как сильно он не приглянулся ему, было понятно собеседнику уже с первого взгляда, и, когда Джордж принялся говорить заученными фразами, мужчина внимательно его слушал, иногда кивая головою, а потом как–то не к месту улыбнулся: — Не поймите меня неправильно, — чувствуя себя немного сконфуженно, продолжал Кэмпбелл младший. — Однако я вырос там, где ночью город не спит. Можете догадаться, мистер Тёрнер, что и дела я привык вести ровно в таком же ритме. Он и сам не понимал теперь, что происходит с ним, покуда он говорил. Обыкновенно каждые его переговоры протекали ровно, каждая сделка завершалась успешно. Однако этот человек, что был старше его чуть более, чем на 10 лет, будто бы видел его насквозь, что заставляло Джорджа теряться. — Вы всё это говорите так, словно желаете поскорее завести со мною сотрудничество, а после уже, наконец, уехать подальше из этих краёв, чтобы никогда долее не встречаться. Джордж не нашёл на это, что сказать. Он был ещё слишком юн, чтобы понимать, что умение чтения по лицу приходит с жизненным опытом и возрастом. Он смотрел теперь на мужчину и силился понять за всеми этими старящими его признаками и явными отметинами алкоголя, сколько ему лет и почему так спокойно смотрит он горькой правде в глаза. — Только, прошу, не разочаровывайте меня и не говорите, что это не так, — он кашлянул, встал со стула и прошёлся по своему кабинету. Джордж вслушивался в звук его шагов, силясь подобрать слова для ответа. — Люди, которым родители пророчат обеспеченное будущее и на которых возлагают большие надежды, обыкновенно сами от сих высказываний несчастливы. Им не нравится их профессия, не нравится сфера их деятельности… В конце концов, они начинают просто–напросто ненавидеть эту жизнь, а она у нас всего одна, мистер Кэмпбелл. Джордж открыл было от удивления рот, но после спешно сориентировался и произнёс: — Откуда бы вам, мистер Тёрнер, так досконально это знать? Или, хотите сказать, вы сами не хотели идти в киноиндустрию? — Быть режиссёром я хотел с самого детства. Сколько себя помню, — в густой щетине мужчины мелькнула улыбка. — Но вот есть у меня хороший пример недорежиссёра, который видел и видит себя истым журналистом. И ведь он пошёл против воли своего отца, что у него успешно получилось. Тёрнер перестал расхаживать по комнате, вернулся к своему столу и сел за него, смотря, правда, не на Джорджа, а опустив взгляд на бумаги. — Так что вы решили с сотрудничеством? — наконец спросил он у изумлённого юноши, поднимая голову и глядя на него с улыбкой. — Мне довольно скоро придётся улететь в Россию по делам, так что меня не будет в Англии недели две точно. — В Россию! — воскликнул Джордж. — Вы наверняка много путешествуете со своей работой! — Не так уж и много, но порой приходится, — пожал плечами мужчина. — Знаете, все думают, что в душном офисе, полном людей и ежедневного лицемерия, я занят только ценными бумагами и обзваниваем новых возможных коллег, но на самом деле я мечтаю, в каком бы укромном уголке земли оказаться прямо сейчас. — Так что же вам мешает туда съездить? — режиссёр придвинулся ближе к нему, складывая пред собою руки вместе. — Вам, как и всем остальным, не позволяют учёба, подработка и прочие необязательные дела? Джордж снова замолчал. С такими людьми, как мистер Тёрнер, ему ещё не приходись встречаться доселе — он буквально ставил его в ступор каждым своим словом! — Знаете, вы, кажется, сегодня не в настроении решать дела финансовые, как, впрочем, и я, — улыбнулся режиссёр. — Давайте отложим нашу встречу на другой раз, и оба подумаем обо всём здесь сегодня сказанном. — Да, сэр, конечно, сэр, — Джордж резко поднялся, не желая отставать от возможного сотрудника компании, и они пожали друг другу руки. — Зовите меня просто Райан, — улыбнулся мужчина, провожая юношу после и закрывая за ним дверь. Ему не приходилось больше встречаться с мистером Тёрнером в то лето, но Джордж уже с нетерпением ожидал их новой встречи. Правда, как только начался второй курс, ему пришлось позабыть и о семейном бизнесе, и об этой необыкновенной встрече. Но прошлые его терзания сменились теперь отрадою и потихоньку совершенно забылись. Если бы он увидел тогда себя на втором году обучения в университете Ливерпуля наперёд, будучи ещё первокурсником, то вряд ли смог теперь признать в этом человеке себя. То, что был он теперь одинок, чертовски сильно привлекало к нему девушек; а то, что имел своё собственное дело — хотя и в Бирмингеме, ставило его выше других его сокурсников. Он не так часто общался с отцом, но Кэмпбелл старший был ныне куда радушнее к сыну, зная, что теперь–то тот наверняка пойдёт по его стопам. Да и сам Джордж, переходя на третий курс, решил больше не бежать от бизнеса. Он получил водительские права, что позволяло ездить на встречи самостоятельно. Свою новую машину, подаренную ему отцом, он полюбил, пожалуй, в тот самый момент, когда только впервые сел за руль в ней. Перемещаться между городами так было куда комфортнее, а все его знакомые девушки стали ему ещё чаще улыбаться. И Джордж, осознавая, сколь каждой из них приятна мысль стать девушкой — о женитьбе он не думал вовсе — сына бизнесмена, не сходился близко ни с одною. Он мог приглашать девушек на свидание, заранее зная, что будет неотразимым и сможет подобрать очаровывающие слова. Предугадывал он, помимо всего прочего, чего сможет добиться от каждой из них — а обыкновенно случалось так, что, лелея несбыточные надежды, они отдавали ему всё, что только могли. После не одного такого случая за ним укрепилось бы не самое лучшее представление, не стань он уже таким любимцем каждого преподавателя университета, не будь его ректор хорошим знакомым отца и, к тому же — не общайся он ни с кем из лучших старшекурсников. Всё это давало повод прощать ему таковое поведение, девушкам — ещё с большим интересом взглянуть на такого недосягаемого Джорджа Кэмпбелла, чьё сердце не может, кажется, тронуть ни одна университетская красавица. Именно в таковое время, когда он, если возможно так выразиться, учился на третьем курсе и пребывал в пике славы, и повстречалась ему Адель. ____________________________________________________________________ *Cutting Crew — I Just Died In Your Arms TonightЧасть 3. XXVI.
19 июля 2020 г. в 22:44
Год спустя. 2014 год.
Адель плохо помнила, как прошёл последующий её учебный год — скорее, он пролетел, подобно быстрой песне. Оливия собиралась поступать в университет вслед за Оливером — но, впрочем, с ним она виделась теперь чаще, чем с подругою своею. Она объясняла это тем, что Мэлтон в последнее время, из–за таковой частой разлуки, столь сильно привязался к ней, что не может провести без неё ни мгновения. Оттого она и говорила иногда о нём в самых грубых выражениях, сетуя, что ей приходится столь часто покидать Адель, дабы угодить его прихотям и желаниям.
— Хуже мальчишки, который тебя ненавидит, по–настоящему есть только одно, Адель — мальчишка, который в тебя влюблён. Запомни это, пожалуйста, на будущее.
Адель никогда не понимала таковых её выражений относительно своего возлюбленного, а потому обыкновенно оскорблялась. Все её муки и терзания, как ей казалось, уже оставили её, так что она могла только наблюдать за жизнерадостностью подруги со стороны и радоваться за них с Оливером. Порой, правда, ей не до конца верилось, что Оливия любит Оливера столь же сильно и пылко, как и он её — любовь, как ей представлялось из книг, являлась чем–то иным, чем просто высказыванием всего происходящего при их встрече:
— Мы увиделись, — говорила Оливия. — Много улыбались друг другу, держались за руку, а после…
— А после? — с нетерпением восклицала Адель.
— А после разлучились. Иначе как мне следовало отсыпаться перед школой? — однако, видя выступавшее на лице подруги возмущение, она торопливо добавляла: — Право же, Адель, я отнюдь не хотела оскорбить тебя подобным образом, столь спокойно описывая свои к нему чувства. Ты только представь себе, он рассказал мне, что в 11 классе почти каждый день бродил у меня под окнами, надеясь застать меня рядом, во дворе. Даже порою опаздывал на важные встречи или вовсе отменял их.
Слушая об этом, Адель вдруг вспомнила тот странный день, когда Оливер сильно опоздал на прогулку с ней, и вновь — так же, как и всегда, как Оливия заговаривала о своём молодом человеке, что–то больно кольнуло её сердце.
Однако за всем этим примечала Адель и ещё кое–что: они столь быстро собирались съехаться с Оливером (для себя она опускала ту мысль, что это недопустимо), что ей казалось, будто они вот–вот поженятся. И порою думая об этом, она не знала даже, восхищаться ей предстоящим событием и поздравлять Оливию или продолжать делать вид, что она ни о чём не догадывается — ведь Оливия не говорила ей по этому поводу совершенно ни слова!
Впрочем, скоро закончились и эти её страдания. Как и обещала, подруга уехала вслед за молодым человеком в Манчестер, чтобы учиться в одном университете. Перед Адель встал нелёгкий выбор: она с отличием закончила школу и могла бы поступить также в другой город, но обременить при этом своего отца платить за неё. Она подумала о том, что вряд ли сможет всю свою жизнь обременять себя его фамилией, а потому, наконец, решилась на то, что обдумывала уже долгое время — сменить её. В одной прелюбопытной статье она однажды вычитала, что некая Адель Мейер, жена торговца резиновыми изделиями, организовала в их усадьбе целое литературное кафе, которое, впрочем, так и называлось: «У Адели». Не могла она сказать точно, что стало со зданием впоследствии, но сама история её так захватила ещё в самой ранней юности, что она решилась не затягивать со своею новой идеей.
Отец долго не хотел отпускать её, несмотря на то, что она для себя всё решила уже давно. Вначале он то и дело волновался и спорил с нею (голос он боялся повышать на неё с самого её детства), после стал немного спокойнее, а впоследствии и вовсе чуть не растрогался до слёз, когда узнал, что она получила письмо из университета с положительным ответом.
После нескольких тревожных лет своей жизни, которые провела она то в сомнениях, то в тревогах, но всегда — в нескончаемой и беззаветной любви к Оливеру, она поклялась, что никогда больше ни в кого в своей жизни не влюбится и ни с кем больше не будет танцевать. Более того, она и не надеялась вовсе когда–либо выйти замуж — нравы современной молодёжи казались ей немыслимыми, а отношения друг к другу — неподобающими приличным людям. Она не говорила об этом отцу, но Крис, как казалось, читал итак всё по глазам: он предостерегал её ото всего опасного, что может ожидать её в другом городе, включая и незнакомых молодых людей. Оттого именно девушке так опасно в чужом городе одной — каждый из них хочет добиться от неё одного лишь. Мысленно Адель во всём с ним соглашалась, но, когда, собрав все сумки и чемоданы, приготовилась к скорому выезду, отец остановил её почти у дверей. На него вновь нашло прежнее смятение, смешавшееся с горечью и невыразимой любовью к дочери. Он пытался отговаривать её, после — говорил, что может довезти её. Ото всего она отказывалась. Тогда он протянул ей небольшую тёмную вещицу — как он выразился, запоздалый подарок на прошедший её день рождения.
— Это чтобы ты не терялась, — улыбнулся он. — Я не так сильно разбираюсь в этих новых сенсорных вещицах, но даже смог вписать в контакты свой рабочий и наш домашний телефоны…
— Спасибо, отец, — прошептала она, ощущая подступающий к горлу ком, и бросилась к нему на шею. Она могла бы даже пожалеть о своём решении, но она уже так сильно возжелала сменить фамилию и поскорее покинуть дом, который никогда не казался ей родным после смерти матери, что даже такой приятный случай не остановил её.
— Не читай много, Адель, — говорил он ей, оттирая кончики глаз пальцами рук, и впервые за последние годы она находилась так близко к нему, что могла в деталях рассмотреть всего его. Он явно постарел, и это не могло не отдаваться неприятной болью в её сердце. Той статности, которую отдалённо она помнила в нём ещё маленькой девочкой, идеальной осанки, покладистости и суровости не было в нём уже давно. Он говорил ей ещё о чём–то, предостерегал, но она, не читая по губам, не могла слышать ни слова. — Не забывай, — закончил он после, тягостно склоняя перед нею голову, и она не смогла не погладить на прощание его колючую щёку, — что не стоит зачитываться, ведь жизнь совсем иная. Жизненный опыт из книг не почерпнёшь.
Куда он отпускал её и в какие края, Крис не понимал. Ему страстно хотелось в ту же секунду помчаться прямо за ней или вовсе запереть дверь, чтобы не выпускать её из дому. Его маленькая Адель, так внезапно выросшая, казалась ему сейчас таким ребёнком, но одновременно была невероятно взрослой — как и всегда, взрослее многих своих сверстников не по годам.
Покуда же отбывал поезд, Адель смотрела на до боли знакомые ей просторы и вспоминала, как когда–то была здесь совсем маленькой и невинной, росла и искренне доверяла каждому. А теперь она ощущала себя много иначе. Мир же стал иным для неё в тот самый момент, когда она поняла, что самые лучшие и близкие друзья её влюблены друг в друга; что юноша, нравившийся ей с детства, предпочёл ей другую. Она не знала, что теперь ждало её впереди, и это и радовало, и пугало её одновременно — всё представлялось таким неведомым, таким огромным, но от того не менее желанным, чтобы познать это. Однако только они тронулись, слёзы с новой силою сдавили ей горло, и ей стоило немалых трудов удержаться от них.
Все её мечты и желания развеялись в один миг, стоило ей увидеть незнакомый город и университет. Вначале она считала себя чертовски смелой, способной сменить фамилию по совершеннолетию, найти новых друзей и начать в абсолютно новом для неё месте жизнь, как говорят, с чистого листа, но нынче она боялась даже сделать шаг по направлению к тому, что ожидало её, и в один миг страшное оцепенение охватило всю её.
Теперь вспоминала она обо всём произошедшем с меньшей робостью — она была рада, что ей удалось перенести все те страхи, чтобы всё–таки найти себе в университете друзей, чтобы привыкнуть к тому, что она живёт не одна, как раньше, в доме, с отцом, который появлялся под вечер, а с другими, иногда даже совсем не знакомыми ей людьми — в общежитии. Она по–прежнему была робкой и замкнутой в себе, но людей, которым в действительности было интересно с нею общаться, это не останавливало. Ей нравилось учиться и вспоминать те азы, каковые прошла она ещё в детстве, только начиная свой путь в художестве. Она пока не особенно видела себя в этой профессии, но, так же, как и в школе, считала, что, пока она учится, рано думать об чём–либо другом. Держа свой мысленный запрет, она общалась исключительно с девушками, и если бросали на неё взгляды незнакомые доселе молодые люди, она вспоминала заветы отца и не пыталась даже заводить знакомства с ними. По той же самой причине всегда она держалась круга своих новых подружек и на сторонние приглашения на различные непристойные, по мнению её, мероприятия и вечеринки не обращала ровно никакого внимания. Её излюбленными местами стали новые теперь для неё ливерпульские библиотеки и парки, в которых могла она читать взятые ею книги. Временами она погружалась в них так сильно, что шла по дороге, окунаясь в сюжет и не замечая никого и ничего вокруг себя. Она училась прилежно и в особенности обрадовалась, когда узнала, что в университете они также продолжат проходить литературу. Это стало для неё таким приятным открытием, что после этого она принялась ещё больше погружаться в книги. Она никогда не смешивала реальность с художественными произведениями, но сейчас происходящее с нею напоминало ей романы Остин и Бронте. И чудилось ей, что, несмотря на все её увещевания, однажды она всё же повстречает Оливера — вероятно, даже здесь, в Ливерпуле, и он непременно скажет ей те слова, которые она надеется услышать от него с самого детства.
Однако, только успели таковые мысли прокрасться в её сознание и взбудоражить её ещё такие детские мысли, и едва успела она оторваться от романа, который читала, как заметила молодого человека, вошедшего в аудиторию. Он был одного с Оливером возраста, и волосы его в солнечных лучах отливали таким же золотистым цветом, что сомнений у неё просто оставаться не могло. Улыбка пробежала по её лицу, и Адель, не веря доводам своим, но в то же время не обращая ровно никакого внимания на голос разума, поднялась с места, готовая крикнуть столь дорогое ей имя, однако заметила, что вошедшим был совсем не друг её. И пока она осознавала всё это, выражение её лица медленно сменялось, а в тот самый момент кто–то с задних рядов из тех людей, с которыми она предпочитала вовсе не иметь дел, начал смеяться. Она обернулась и заметила молодых людей и с ними — нескольких девушек. Предметом их смеха, без сомнения, была она, и кто–то даже решил включить Cutting Crew*, в ответ на что она только лишь фыркнула и села обратно на своё место. Молодой человек, вошедший в аудиторию, прошёл мимо неё и лишь на мгновение обернулся — и опять что–то с новой силой отдалось в её сердце, так что она чуть было не поприветствовала его — сама не знала, от чего, должно быть, от неожиданности. У него были столь же светлые волосы, как у Оливера — и цвет их даже больше походил на цвет волос её отца. Но глаза были совсем иными, чем у её друга — карими, но совсем не столь дружелюбными или приветливыми. Он был холоден, и точно таким же холодным взглядом встретил её наивное любопытство. А когда он прошёл к дальним рядам, она заметила, как он общается с другими девушками и крепко прижимает к себе одну из них. Невиданная раннее злость вспыхнула в Адель. Нет, она пообещала себе даже не смотреть на молодых людей! Однако от того якобы ощущения безопасности она отнюдь не чувствовала себя счастливой и непрестанно твердила себе, когда от чувств было совсем больше некуда деваться: «Да ведь мне только 17! Самый счастливый возраст.!»