МОТИВ

Резкие черно-сизые мазки склонов далеких гор перемежались белоснежными языками ледников и казались вырезанными в хрустальной голубизне бездонного неба. -Красиво тут у вас, Сергей Михайлович, сказал следователь, старший лейтенант Гуцава, выбираясь из газика капитана Лисневского. Они возвращались с плато между сопками, где было найдено тело убитого коменданта аэродрома Юрченко. Накануне следователь ходил по территории аэродрома, разговаривая с бойцами и техниками; навестил сохранямое в леднике тело покойного коменданта, недолго рассматривал скудные пожитки в его комнате. А сегодня с самого утра, в сопровождении взвода охраны аэродрома, они с капитаном и политруком Свистом, ездили на плато. -Сергей Михайлович, а нельзя ли нам с вами еще поговорить? – спросил следователь капитана. Тот недовольно поморщился: вчера, сразу по прилету, следователь долго говорил с ним, как со старшим командиром аэродрома и начальником перегона. Но со следователем НКВД не поспоришь, и Лисневский пошел за Гуцавой в комнату покойного Юрченко. В комнате Гуцава некоторое время молча разглядывал вещи коменданта, аккуратно разложенные на столе и кровати, шевеля и переворачивая их тростью покойного, с которой не расставался второй день. Лисневский нетерпеливо наблюдал за ним и уже хотел было выйти из комнаты, но Гуцава внезапно остановил его, коснувшись рукава: -Погодите, капитан! Мы с вами не договорили. -О чем, старший лейтенант? Все вроде ясно! -Нет, не все. Кстати, Сергей Михайлович, вы можете звать меня Яковом Илларионовичем, так будет лучше! Скажите, а с кем покойный комендант не ладил? -Вы лучше спросите, с кем он ладил! Он — алкоголик, и пока он пил, его старались не трогать, а пил он почти всегда. Об этом вам кто угодно скажет. Когда напивался, бывал несдержан в словах и поступках: грозил револьвером, кричал. Перед американцами неудобно… Я приказывал его связывать, иногда И запереть— здесь, в комнате, а Валентина следила за ним, пока не протрезвеет. Но, тем не менее, все знали, что он был контужен, ранен, герой, имел награды. Его уважали. Жалели. Из моих подчиненных никто не мог убить коменданта. Не было причин . Ну, хорошо… А у вас, Сергей Михайлович? -Не понимаю, старший лейтенант… -Яков Илларионович, прошу вас! -Яков Илларионович,— поправился Лисневский, — я вас не понимаю! Мне — то зачем надо было убивать? -А ваша связь с женой Юрченко, Ириной Владимировной? -Ирину не трогайте, она-то здесь причем? -Хорошо. А почему вы думает, что она не причем? Юрченко не давал ей развода? Так? -Я не знаю, мы с Ириной Владимировной не говорили об этом. Но я уверен, что Юрченко бы развелся, ведь Валентина забеременела, а Юрченко хотел этого ребенка. Все об этом знали. И вообще, Яков Илларионович, их отношения были спокойные, конфликтов и на этой почве у них не было! Развод был делом времени. -Значит, это Ирина Владимировна не хотела развода? Так? Ей не выгодно было разводиться с фронтовиком-орденоносцем, героем. Ведь она — дочь врага народа. А сейчас она — вдова героя! Ей была выгодна смерть Юрченко! -Не трогайте Ирину! Это я, я убил! Сознаюсь!— Лисневский остановился перед следователем, сжимая кулаки. -А вот истерики не надо, капитан. Я уже говорил вам, что вас я не подозреваю… Стрелок вы хреновый. С грехом пополам стреляете из карабина. А убит Юрченко был из винчестера. Старого, еще из тех, что американцы лет двадцать пять назад сюда завезли. Так из него стрелять будет посложнее, чем из карабина. В день гибели Юрченко вы на охоту ездили, и, как сказали свидетели, ничего не привезли. А ездили вы как раз с карабином, винчестера у вас нет. Несовпадение. Мотив есть, нет возможности. -А Ирина Владимировна? Она разве стрелок? И винчестера у нее нет! -Ирина Владимировна, как раз — стрелок, ворошиловский. А вы не знали? Они с Юрченко на стрельбище познакомились, когда она с отцом, комдивом, в полк Юрченко приезжала. Давно это было. Семнадцать лет назад. Ах, Сергей Михайлович, зачем вам, красивому, молодому, эта, прямо скажем, немолодая женщина? -Это не ваше дело, старший лейтенант! -Яков, просто Яков, Сергей Михайлович! Согласен! Возраст вашей возлюбленной меня касается в последнюю очередь! Но зачем вам брать ее вину на себя? Она вам не нужна, да и надоела, я думаю! –Гуцава с удовольствием смотрел на желваки, ходившие под гладкой, почти девичьей, кожей капитана . -Конечно, Ирина Владимировна — интеллигентная женщина, в этой глуши с ней поговорить — истинное удовольствие, но зачем же подменять желание разговаривать с интересным собеседником на половые отношения? А тем более — чувства? -Нет, вы, кажется, все-таки, забываетесь, старший лейтенант! Вы приехали искать убийцу, так – ищите! Не надо копаться в нашей жизни! — Лисневский отвернулся к окну, что бы не видеть весело блестевших зеленых глаз: следователь явно наслаждался разговором. -Ошибаешься, Сергей! — Гуцава незаметно перешел на «ты». Лисневский, казалось, этого не заметил. Он опустился на узкую кровать покойного коменданта и взял со стола стопку карандашных рисунков на листах плотной ватманской бумаги. Гуцава прошелся по крошечной комнатке взад и вперед, остановился над разглядывающим рисунки Лисневским: -Ну, что скажете, Сергей Михайлович? Почему ваших портретов больше, чем портретов жены, а портретов любовницы, Валентины Федоровны, нет ни одного? Лисневский перебирал стопку. На всех листах он видел себя: Вот он со стаканом чая в руке, вот смеется, вот задумчиво смотрит на карту, вот говорит в телефонную трубку. Обычные жанровые зарисовки. Юрченко иногда видели с блокнотом или с мольбертом: покойный комендант был неплохим художником. Но вот где Юрченко мог увидеть его, капитана Лисневского, в нижней рубахе или вообще обнаженным? В бане вместе они не парились, в гостях у Лисневского Юрченко не бывал ни разу. Да и не любил Лисневский ходить в исподнем: даже в своей комнате он предпочитал гимнастерку, перетянутую ремнем. Гуцава вынул из –за стола написанный маслом портрет Ирины: — Вот портрет жены, вот на мольберте — пейзаж. Это понятно: места здесь красивые и жену свою Юрченко любил…когда-то. А какие отношения связывали вас с комендантом, Сергей Михайлович? — Почему вы задаете этот вопрос? Какие у нас могли быть отношения? Служебные. На охоту пару раз ездили вместе. Юрченко — художник, и рисовал многих…Пилотов, механиков. Свисту вот, политруку, дружеский шарж на день рождения подарил. Я не знал, что он меня рисует! — лицо капитана застыло маской. — Раздевайтесь, капитан! – вдруг приказал Гуцава, совсем другим, не терпящим возражения тоном. — Чт-о-о? Да что вы себе позволяете, старший лейтенант!— вскочил с кровати Лисневский. — Не забывайтесь, капитан! Я — старший лейтенант НКВД! Разницу чувствуете? Раздевайтесь! Лисневский постоял, сжимая кулаки, потом, решившись, снял шинель и китель. — Дальше, Сергей Михайлович. Снимайте исподнее, брюки можете оставить… У вас тут не Гагры, на пляже с Юрченко вы не загорали…! Где он мог вас видеть…неглиже? — Да не знаю я, где. Фантазии художника, — сказал Лисневский, — с чего вы решили, что это — мое тело? — Ваше , Сергей Михайлович, ваше,— протянул Гуцава, задумчиво рассматривая рисунок, где нагой Лисневский стоял вполоборота к зрителю. — Вот, смотрите…Характерный узор оволосения груди, ваш рельеф бицепса. Кстати, каким спортом занимались, Сергей Михайлович? — Что? А, волейболом и греблей. Французской борьбой, еще в училище,— Лисневский отвечал рассеяно, вглядываясь в рисунок, который взял из рук Гуцавы. — Хорошая фигура у вас, Сергей Михайлович, понимаю Юрченко, понимаю, — сказал Гуцава, с удовольствием оглядывая атлетический торс капитана. — Что значит — понимаете? Вы что, хотите сказать, что я ему позировал? А если даже и так, о чем это говорит? — Это говорит только об одном: об особых чувствах, которые питал к вам комендант Юрченко. Лисневский густо покраснел и скрипнул зубами: — Что вы имеете в виду? И вообще, как вы можете так говорить о покойном? У него, между прочим, жена была, и Валентина, повариха, от него ребенка ждет — Вот вы и проговорились, Сергей Михайлович! Я не говорил о характере ваших отношений с комендантом. О педерастических отношениях. Вы ведь это имели в виду? Вы, Сергей Михайлович! А не я. Гуцава довольно улыбнулся яркими губами небольшого рта, и Лисневский вдруг увидел, что следователь совсем молод, и маленькие усы он носит, скорее всего, для солидности. А глаза у него зеленые, цвета неказистой тундровой травки. Лисневского зазнобило и он потянулся за гимнастеркой: -У вас странное воображение, старший лейтенант! Я не знаю, где Юрченко мог меня увидеть. В бане, может быть. Она у нас общая, топим по субботам и средам. Сегодня среда, милости прошу. Завхоз снабдит вас всем необходимым, я распоряжусь! А сейчас — все? Цирка достаточно? Я оденусь! Гуцава встряхнулся и нехотя отвел взгляд от мускулистого тела капитана. -Да-да, конечно, Сергей Михайлович, одевайтесь! Лисневский надел китель и, застегнув ремень портупеи, опять опустился на койку. Гуцава сел перед ним на стул и продолжил, опять перейдя на «ты»: -Я знаю, почему ты пытаешься взять вину на себя. Всем известно, что Юрченко в результате контузии был невменяем. А когда выпьет, вообще впадал в буйство. Это ведь ясно: убийство можно представить как самооборону. За это тебя можно отправить в штрафбат. Но ты — классный специалист в области обеспечения полетов. И, скорее всего, тебя направили бы на передовую, в авиаотряд. Куда ты и так стремишься! Но дело можно рассмотреть и с другой стороны! Сам знаешь, какой срок дают за педерастию… -Что?! –Лисневский хотел вскочить, но Гуцава неожиданно сильно толкнул его на кровать: -Сидеть! Да, именно так! И – лагерь. Никакой передовой! Рассказать тебе, что делают уголовники с мужеложцами? Особенно такими красивыми, как вы, Сергей Михайлович? — Гуцава опять перескочил на «вы». -Наша драгоценная Ирина Владимировна уже рассказала мне о ваших нежных отношениях с ее мужем! Ваших , Сергей Михайлович! А вовсе не об отношениях его с поварихой. Покойник неразборчив был в выборе половых партнеров, никого не пропускал. Ни смазливую повариху, ни красивого капитана! Лисневский во все глаза смотрел на Гуцаву, кровь отлила от его лица. -Лжете, Гуцава! — он впервые назвал следователя по фамилии. -Нет, Сергей! Когда перед вдовой встал выбор: пойти в лагерь или остаться здесь на тихой должности переводчицы, она, конечно, выбрала свободу… Мне неприятно тебе говорить, но Ирина Владимировна оказалась практичной особой, забыв и тебя и ваши чувства. Показать протокол допроса? — Гуцава потянулся к планшету. -Нет, я тебе верю, черт! — Лисневский прижал ладони к лицу и крепко потер. -Но это ведь бред, полный. Она не могла ничего сказать, она ничего не знала, ничего не было!— капитан глухо говорил, не отрывая рук от лица. -Так ничего не было, или ничего не знала? Определитесь, капитан! — резкий голос Гуцавы не соответствовал его довольной улыбке. Лисневский вскочил и зашагал по крошечной комнате. -Нет, это бред, бред, — повторил он еще раз, как заклинание, -Вы, Гуцава, приехали убийство раскрывать, или в белье копаться? -Убийство, Сережа, убийство. И раскрою, уже раскрыл! Но моральный облик советского офицера, работающего в тесном контакте с нашими союзниками, интересует меня как советского человека, офицера и коммуниста не в последнюю очередь! Невозможно оставлять на командной должности разложенца и педераста! А свидетели у меня есть, не сомневайтесь! Лисневский стоял, потрясенно глядя на Гуцаву: -Если вам надо посадить меня — сажайте за убийство! -Нет, за убийство сядет убийца. Я не хочу тебя сажать…Сереженька, Сережа, просто…— Гуцава подался к Лисневскому и обнял его за талию, нежно поглаживая поясницу капитана . Побелевший Лисневский посмотрел на следователя, озарение мелькнуло искрой в его глазах. Насмешливая улыбка скривила красивые губы, он резко отстранился. -Значит, разложенцем и педерастом начальник полетов быть не может, а следователь НКВД… Гуцава его не удерживал: -Зря ты так говоришь, Сергей. ..Попасть в лагерь по такой статье… Подумай о родителях! -А если я подам рапорт, что следователь сам склонял меня к педерастии? — Не поверят тебе! У меня есть свидетели и показания жены Юрченко. И поварихи. На последней фразе Гуцавы Лисневский чуть заметно дернулся и следователь довольно прищурился: попал! -А сейчас, Сергей Михайлович, с вашего позволения, закончим. Продолжим вечером, если можно, у вас! Лисневский не глядя, кивнул, и шагнул к выходу. -Да, Сергей Михайлович, распорядитесь о бане — не лишнее, знаете ли!-крикнул ему вслед Гуцава. Вечером, который не отличался от утра и дня, оттого что солнце желтой тарелкой точно так же висело в голубом небе, Гуцава стукнул в дверь комнаты Лисневского . Лисневский напряженно выпрямившись, сидел за столом . Гуцава, оглядев его заблестевшими глазами, спросил: -У тебя нет ничего выпить, Сергей? -А тебе выпить хочется? У меня только пойло американское… -Да не мне — тебе, Сережа,— Гуцава сел напротив и взял руку капитана в свою, легкими поцелуями касаясь пальцев. Лисневский вырвал руку и насмешливо произнес: -А нельзя ли без ненужных формальностей? – но прошел к шкафу и вынул графин разведенного американского спирта и открытую банку тушенки. Гуцава налил спирт в стакан, почти до краев. Лисневский выпил стакан залпом, и заел, подцепив ножом ломтик тушенки. Подойдя к кровати, он начал раздеваться. Гуцава пристально следил за ним, облизывая пересохшие губы. Лисневский лег, укрывшись до подбородка серым колючим одеялом. Гуцава разделся до белья и лег рядом, повернувшись к капитану и целуя его обнаженную грудь. Капитан инстинктивно отстранился, и попросил: -Поскорее, если можно. -А это от тебя зависит, мальчик мой! Ты что, думаешь, я тебя насиловать буду? Нет, это тебе придется потрудиться! –Гуцава сполз к ногам капитана и, откинув одеяло, раздвинул его бедра. Румянец постепенно вернулся на щеки капитана: спирт начал действовать, да и предложенная Гуцавой роль устраивала его больше, чем та, которую навязал ему Юрченко. Усердно трудившийся над его пахом Гуцава довольно хмыкнул— результат его усилий не заставил себя ждать: -Какой ты, однако, горячий, Сереженька!— сказал он, поднимая голову и переводя дух. Капитан застонал и попытался вернуть голову следователя к своему животу. — А теперь твоя очередь,— отстранился тот, и, встав с кровати, нашарил в кармане отброшенного кителя жестяную баночку. -Вазелин это, — заметив вопросительный взгляд Лисневского пробормотал Гуцава, окуная пальцы в душистую мазь,— крупный ты очень, Сережа, боюсь без смазки….