Комната Эвена

Следующие несколько дней проходили один как другой. Я рано просыпался и ждал, когда Вальтерсен придет на осмотр. Обычно он добирался до меня в одно и то же время, но иногда опаздывал, поэтому лежа на кровати, я глупо пытался угадать, в какую именно минуту откроется дверь. Моим достижением стало то, что я научился узнавать его по звукам шагов за дверью. Они у доктора были особенные – быстрые и уверенные, словно чеканный удар метронома. И каждый раз когда я слышал знакомый звук – сердце привычно замирало на мгновенье, а потом открывалась дверь. Во время утреннего обхода мы редко разговаривали с Вальтерсеном по душам. Каждый раз он спрашивал об одном и том же, иногда что-то записывал в записную книжку и, желая приятного дня, быстро уходил. Вечером же все было иначе. Привычно уставший, доктор заваливал в мою палату, вальяжно раскидывая стройные ноги в разные стороны на излюбленном стуле. Иногда он совсем расслаблялся и рассказывал что-то о своих пациентах и тяжелых трудовых буднях. Я пока не позволял себе такой роскоши, стараясь держать личные переживания при себе, но чем чаще видел и общался с Исаком через «а», тем больше мне казалось, что он сможет понять меня во всем. Каждый день подкрепляло уверенность, что этот парень идеально подходит на роль слушателя. У Вальтерсена было необычное мировозрение. Иногда могло показаться, что он чересчур все идеализирует, но стоило присмотреться к нему самому, становилось понятно – он так живет и не умеет по-другому. Он видел в белом белое, и в черном – черное. Он знал, чем должен заниматься доктор, а чем садовник. И это четкое видение мира отличало его от других людей так явно, что иногда он казался бельмом на глазу. Ну, или занозой в заднице. Иногда я думал о том, чтобы включать диктофон перед разговором с ним, потому что его речь можно было разбивать на цитаты. Он говорил чертовски умные и правильные вещи. Он очаровывал этим. До знакомства с доктором я и представить не мог, что в мире существуют люди такие простые в своих взглядах на жизнь. Единственное, что Исак через «а» не приветствовал в наших разговорах – это тема любви. Он обсуждал романтические фильмы с неохотой, и из этого я сделал вывод, что разговаривать о любви ему неприятно. Иногда я порывался спросить в лоб о его сексуальных предпочтениях, потому что мысль об этом крутилась в моей голове 24/7. Но я не мог поставить его в такую неловкую ситуацию, поэтому продолжал гадать, ловя какие-то детали, в которых я мог бы узреть ответ на свой вопрос. Я пытался найти намек на флирт, в каких-то его жестах или мимике, снова ловил его взгляды на своих губах, но обдумывая все, пришел к выводу, что он смотрит на них не больше и не меньше, чем на другие части моего тела и лица. Я внимательно следил за тем, как Вальтерсен одевается, потому что пытался и в этом найти какие-то намеки. Сначала я пытался убедить себя, что обычный мужчина старше тридцати не будет одеваться так, как то делал доктор. Тот всегда выглядел с иголочки, будь то классический стиль или же обычный уличный, который он предпочитал гораздо чаще. - Почему Вы так редко носите костюмы? – спросил однажды я, на что он смеясь ответил, мол носит их без удовольствия и только по необходимости. И, честно признаться, мне нравилось, что Вальтерсен, несмотря на свои тридцать три, предпочитает молодежную одежду. Ему нереально шли все эти скини-джинсы и кроссовки, которые он менял с такой скоростью, что я не успевал запоминать. Мне с трудом представлялись размеры его гардероба. Спросить напрямую было неудобно, но в своей голове я уже представил огромную комнату с потолка до пола заполненную обувью. Я жалел лишь об одном – нам редко удавалось поболтать. Днем он всегда был загружен, и если мне удавалось встретить его в коридоре, то он дарил мне пару улыбок, а потом спешил по делам. На вечернем обходе он никогда не задерживался со мной дольше двадцати минут, хотя и за это время мы о многом успевали поболтать. Но я становился жадным. Я привыкал к нему больше и больше, и хотел общения, поэтому каждый раз после приема сладкой воды, которую теперь я уже пил без труда, я заглядывал к нему в кабинет и оповещал об этом. Исак через «а», видимо, довольный моими успехами и своей работой, всегда улыбался и просил переходить на что-то посложнее типа стопроцентного сока или той же колы, с которой все начиналось. И я пробовал. С огромным трудом подавляя тошноту, я пытался изо всех сил. Не знаю, что так сильно стимулировало меня, но я делал эти глотки. Через себя. Через боль и отвращение. Почему-то я начал с апельсинового сока, который был слишком кислым. И первые разы были просто невыносимыми. Меня дважды стошнило, но я не сказал об этом Вальтерсену. Я улыбался, делая вид, что у меня выходит. А доктор как-то странно смотрел на меня, будто знал или догадывался, что я обманываю. Первый свой литр я выпил за четыре дня. Это стало для меня рекордом, учитывая, что я не пил что-то со вкусом больше полугода. Не знаю, казалось ли мне или это было так, но мне стало больше нравиться свое отражение в зеркале. Мне казалось, что я уже не такой осунувшийся и бледный; что кожа стала приятнее на ощупь, хотя по-прежнему походила на жесткую бумагу. Это все были лишь игры разума, но я отчаянно верил даже в то, что мои волосы стали меньше выпадать, хотя после мытья головы, вся ванна по-прежнему была усыпана ими. Вторая бутылка сока пошла на новой неделе во вторник. На этот раз я выбрал персиковый вкус и сразу же пожалел, потому что консистенция у него оказалась намного гуще, и усваивался он сложнее. Однажды мне пришлось пить его при Вальтерсене, и я молился, не выблевать все на кровать, но благо я справился, и док мило захлопал в ладоши, стоя рядом и прикусывая тонкую губку. Я ответил ему вымученной улыбкой и завалился на кровать. В тот вечер у меня в голове крутилась одна мысль – Вальтерсену удалось то, что не удавалось никому другому до него. И я широко улыбался, думая об этом, потому что был счастлив, что ему удается. Сам я был не против уступить, несмотря на скверный характер. Просто мне было приятно видеть радостную улыбку дока и его блестящие глаза. Они делались ярко-зелеными, а внутри плескалось безграничная доброта. На следующий день произошел незабываемый эпизод, который усилил мое чувство восхищение по отношению к Вальтерсену. Этот момент навсегда врезался в мою память как что-то божественное, и после – я еще часто воспроизводил его в голове, будто пленку на любимый момент в кинофильме. Было около двух часов дня. Многие работники больницы разошлись на перерыв. Мэй сидела в коридоре и что-то листала в журнале, когда я, сходя с ума от скуки, выполз из палаты и уселся рядом с ней. - Твои дела идут в гору? – безразлично спросила она, бросив на меня короткий взгляд. – Вальтерсен хвастался на собрании, что его анорексик стал пить фруктовые соки. Великая заслуга. - Неприятно, что у Вальтерсена получается то, что у тебя и Джонсона не выходило долгое время? – я не хотел быть с ней груб, но так уж вышло. В этой больнице все до одного ненавидели дока, потому что не видели ничего дальше своего носа и не замечали, какой он, на самом деле, замечательный человек. - Еще неделю назад ты хотел избавиться от него, - напомнила девушка и перевернула страницу журнала. - Тебя просто бесит, что он заставляет тебя работать в то время, как ты привыкла бездельничать, - сказал я наобум. Я не знал, так это или нет, но иначе не мог объяснить эту неприкрытую неприязнь, потому что добрая Мэй еще ни к кому не относилась с таким пренебрежением. Она ничего не ответила, лишь молча поднялась и пересела подальше, стараясь казаться безразличной, но я-то заметил, как у нее вспыхнули от злости щеки. Через пять минут я снова сидел рядом с ней и иногда поглядывал в ее журнал. На самом деле, мне было плевать, что она там читает, я просто хотел вновь завести разговор, потому что не хотел портить с ней отношения. И еще, потому что хотел поговорить с ней насчет Вальтерсена. Я считал своим долгом переубедить ее насчет дока. Не зная с чего начать, я протянул ей мизинец и отвернулся, чувствуя пронизывающую с ног до головы неловкость. И, почувствовав, как чужой палец скрепляется с моим, облегченно выдохнул. - Мир? Мэй кивнула и ткнула указательным пальцем в мой лоб. - Мир, - и смущенно заулыбалась. – Как бы меня не раздражал Вальтерсен, я рада, что тебе становится лучше. - Я тоже, - признался я и широко улыбнулся. Я хотел еще что-то добавить, но крики из соседней палаты прерывали меня. Мы с Мэй испуганно переглянулись и разом вскочили, побежав на звук. Вбежав в комнату, я почувствовал резкий и омерзительный запах крови. Он был повсюду, и мне пришлось зажать нос пальцами, чтобы вернуться в реальность. Девушка примерно моего возраста с длинными коричневыми волосами, которую я видел до этого несколько раз в коридоре, нашлась на полу в луже крови. На ее запястье был глубокий порез, который тщетно пыталась зажать незнакомая мне медсестра. Мэй, которая некоторое время стояла неподвижно, придя в себя, оттолкнула меня в сторону и, схватив с тумбочки еще бинтов, подбежала к пациентке. Незнакомая медсестра вся была в крови. И Мэй измазалась кровью. И больная была в крови. Все было залито красным, и я почувствовал, что вот-вот потеряю сознание, но голос вбежавшего в палату Вальтерсена привел меня в себя. Он скомандовал медсестрам перенести девушку на кровать, и принести эластичный бинт, за которым побежала Мэй. Вдогонку крикнул, чтобы она захватила телефон и позвонила в хирургию. Я оцепенело наблюдал за тем, как Вальтерсен ловко закрепляет бинт на чужом запястье, а потом отбирает у Мэй трубку и быстро объясняет что-то хирургам, потому что шокированная Мэй была не в силах сказать что-то вразумительное. Я переводил взгляд с лица Вальтерсена на лицо пациентки, и мне становилось страшно и жутко, мурашки носились вдоль спины целыми таборами, а внутри всего колотило от мысли, что у меня на глазах умирает человек. И в мозгу светило красным, что до прихода Вальтерсена все были заторможенные и растерянные. И Мэй, и незнакомая медсестра были абсолютно не готовы к подобной ситуации. Даже после того, как док взял командование на себя, они продолжали безучастно глазеть по сторонам. А Исак был другой. У него было серьезное, но спокойное лицо. Он делал все резко и быстро, практически в одиночку, и даже успевал с кем-то ругаться по телефону. Я толком не разбирал, что он говорит, потому что меня всего – с головы до пят сковал страх, но по интонации я понимал, что разговор не из приятных. Когда Вальтерсен в очередной раз приложил ладонь в район чужой побледневшей шеи и обнаружил отсутствия пульса, у меня все похолодело внутри. Я даже подумал, что холодом повеяло из-за прихода смерти с косой. Я хотел выйти, потому что наблюдать за всем этим дальше было невообразимо тяжело, но остался. Не знаю, было ли это любопытство, или у меня элементарно закончились силы, чтобы двинуться с места, но я стоял и смотрел на то, как Вальтерсен делает массаж сердца девушке, которая была уже абсолютно белая и вряд ли могла вернуться. Лицо у дока покраснело, а волосы взмокли и по вискам стекали мелкие капли пота. Он дышал загнанно и тяжело, но не останавливался. Рукава халата были закатаны до локтя, и было видно, как сильно вздулись вены на предплечьях. Через некоторое время пульс вернулся, и прибыли хирурги, с которыми Вальтерсен до этого выяснял что-то на повышенных тонах. Когда девушку увезли, как я понял, в операционную, Вальтерсен еще некоторое время пытался восстановить дыхание, а потом стянул перчатки и, и бросив их прямо на пол, прошел мимо меня к выходу, едва задев плечом. А я остался стоять в той комнате, в которой жутко пахло, и было отвратительно страшно, окаменелый и пригвождённый к полу. И думал только об одном. Он спас человека. Только что. На моих глазах. Абсолютно спокойно и бесстрастно, просто делал свое дело. Так четко и профессионально, будто проделывал это сотню раз. У меня внутри был огонь от того, что я увидел. Я едва смог прийти в себя через несколько минут. Я сидел в своей палате на кровати весь напряженный и не мог найти слов, чтобы описать свое состояние. Это был и страх, и восхищение, и ужас, и полный восторг. Я еще не знал, чем все закончилось, выжила ли эта девушка или нет, но то, что я увидел, привело мою душу в полный раздрай. Через полчаса после этого эмоционального бума, я решил выйти на улицу, чтобы подышать воздухом и немного прийти в себя. Улица пахла дождем и прохладой, а по земле рассыпались небольшие лужи, в которых отражалось небо. Я заметил дока у бетонной плиты. Он стоял, облокотившись на нее, и водил подошвой белого кроссовка по грязной воде. Я купил в банкомате холодный кофе в жестяной банке, и незаметно подошел к мужчине, шутливо приложив холодный напиток к его шее. Тот вскрикнул и обернулся, враждебно уставившись на меня. Взгляд у него был ясный, но уставший, и я широко улыбнулся, чтобы подбодрить его, и протянул напиток. Тот благодарно кивнул и принял кофе. - С чего ты взял, что я пью подобную дрянь? – спросил он и вопросительно вскинул брови. Я наигранно разозлился и ловко выхватил баночку из его руки. - Не хотите – не надо. - Ну, и хорошо, - мужчина отвернулся, сложив руки на груди, на что я лишь улыбнулся, и, открыв для него банку, вложил ее в его руку. Это был первый раз, когда я ощутил прикосновение без перчаток, хоть и мимолетно. Кожа его рук оказалась мягкая, но сухая, а у меня от эмоций сердце забилось как сумасшедшее, и я невольно отшатнулся. - Вы были неповторимы сегодня, - зачем-то сказал я и тоже облокотился на плиту. – Очень круто выглядели. Вальтерсен отпил из жестянки и, причмокнув губами, перевел на меня взгляд. - Ты тоже. Был неповторимо напуган, - сказал он и рассмеялся. – Видел бы свое лицо, вот так мимика, завидую. - Зато Вы были безразличны. Неужели совсем не страшно было? Исак через «а» задумался и пожал плечами. - Не знаю даже. Когда ты каждый день встречаешься лицом к лицу со смертью, перестаешь ее бояться. Скорее, я боялся провалиться, чем самой ситуации. - Почему для Вас этого так важно? Быть всегда и везде первым? Вальтерсен удивленно вскинул брови и уставился на меня так, будто я сморозил неповторимую чушь. - Я так выгляжу? Будто хочу быть всегда первым? - Вы себя так ведете, об этом все только и говорят. Вас называют фанатом работы и законченным трудоголиком. Док хрипло рассмеялся, и меня всего прошило оттого, каким сумасшедше красивым был этот смех. - Я никогда не думал о том, чтобы быть первым, но врачи должны к этому стремиться, потому что от того, первые они или последние, зависит жизнь человека. Я кивнул, и мы замолчали. Я всегда соглашался со словами Вальтерсена, потому что он редко ошибался, если вообще делал это. Сегодняшний день – доказательство. Он будто волшебник или Бог - вернул кого-то к жизни. - Эта девушка – пациентка, которая хотела покончить с собой…- начал он и замялся, переводя на меня взгляд, - тоже страдает анорексией. Я сначала открыл рот от удивления, а потом прикусил губу и понимающе кивнул, потому что понял, зачем Вальтерсен сказал мне это. Мол, взгляни, до чего все это может дойти, если не возьмешь себя в руки. - Я буду стараться, док, - сказал я и перевел взгляд на старшего. Тот был доволен собой, ведь смог выдрессировать меня так, что я понимал его с полуслова. Я вдруг подумал, что было бы, поговори мы вне больницы. Находились бы темы для разговора? Или нам было бы неловко? И прежде чем нормально переварить все в своей голове, взвесить все за и против, подумать сто раз, нужно ли мне это, и как вообще Вальтерсен отреагирует, я выдал: - Не хотите сходить в кино? У меня есть два билета, - и тут же прикусил язык. Что ты несешь, сумасшедший придурок?! Док вскинул брови и поморгал длинными ресницами, видимо тоже поражаясь моей тупости. - А откуда ты взял билеты, ты же целыми днями в больнице торчишь? – осторожно задал он вполне уместный вопрос. Я задумчиво почесал затылок, а потом ответил первое, что пришло в голову: - Моя подруга принесла. Сказала, чтобы я развеялся, - и глупо хихикнул, чувствуя себя последним идиотом. – Эва, моя подруга, - добавил я, чтобы вся эта нелепая ложь звучала правдоподобнее. - Так сходи с ней сам. Уверен, она ждала, что ты позовешь ее. - Нет-нет-нет, - затараторил я, пока он не напридумывал себе всякой ерунды, - у нее есть парень. Она встречается с моим другом, поэтому просто хотела, чтобы я отдохнул немного. - Так сходи с другом, - у Исака через «а» был такой растерянный вид, будто я его не в кино пригласил, а на расстрел. Я замолчал и почесал голову, не зная, что сказать. Попросить его забыть обо всем? Или настоять? Надавить на жалость? - У нас обоих был сегодня тяжелый день, - и я снова почесал затылок, потому что неловкость затапливала меня с ног до головы, - почему просто не развлечься? Что-то типа терапии, можете считать это частью моего лечения. Удивление с лица Исака через «а» не переставало сходить. Он задумался и прикусил губу, время от времени поглядывая на меня, словно взвешивал в своей голове, нужно ему это или нет. - Сегодня я могу уйти пораньше, - неуверенно выдавил блондин и кивнул самому себе, - окей, пошли в кино. Во сколько сеанс? Я смотрел на Вальтерсена и не мог скрыть улыбки, потому что не ожидал такого, был на сто процентов уверен, что откажется, найдет миллион причин, но нет. Рядом со мной стоит парень, который сегодня пойдет со мной в кино. Док пощелкал пальцами перед моим лицом. - Ты слышишь? Во сколько сеанс? Я успею? Я растерялся, потому что немного выпал из реальности на некоторое время, но лицо Вальтерсена так близко к моему, привело меня в чувство. - Я точно не помню, - соврал я, потому что этих билетов даже в проекте не существовало, - но после шести точно, поэтому Вы должны успеть, ведь рабочий день в шесть заканчивается? Вальтерсен снова задумался. Нет, не смей. Только не отказывайся, не надо. - Хорошо, встретимся полседьмого здесь же, - сказал он и пошел ко входу в корпус. А я стоял и смотрел ему вслед, думая лишь об одном: Исак Вальтерсен идет со мной в кино, и это то единственное хорошее, что произошло в моей жизни за последний год. В моей жизни вообще редко происходило что-то хорошее. Шел тот странный период, какой, наверняка, был у каждого человека, когда ты понимаешь, что эта жизнь будет дерьмом даже в том случае, если ты найдешь мешок с бриллиантами или золотыми слитками. К этому дню я уже четко понимал для себя, что док мне нравится как человек и как парень. Я постоянно старался забыть о нашей огромной разнице в возрасте, но реальность продолжала лезть в глаза. А я продолжал ее отбрасывать, зная – однажды придется встретиться с ней лицом к лицу.