Держись...

Просторный зал с сероватыми стенами до потолка забит медицинским оборудованием. Везде механизмы, предназначенные для поддержания жизни всего одного человека. Он, молодой мужчина, выглядящий совсем как мальчик, находится внутри небольшой бакта-камеры, от которой исходят провода ко всем приборам, каждый из которых отмечает один из показателей его жизнедеятельности. Частота пульса — сто двадцать ударов в минуту. Температура тела — триста четырнадцать градусов. Артериальное давление — восемьдесят на шестьдесят. Частота дыхательных сокращений — пять за минуту. Эти показатели, чрезвычайно плохие для любого существа человеческой расы, заставляют маленькую девочку, опирающуюся лбом на прозрачный пластик камеры, чувствовать небывалый душевный подъём. Ведь совсем недавно, всего сутки назад, когда Асока привезла умирающего джедая на Корусант, он почти перестал дышать, а его сердце с тех пор останавливалось четыре раза. Если бы не упёртость тогруты, передавившей в отношении Энакина всех лекарей, молодой человек давно бы лежал в морге, готовясь к традиционному сжиганию. Единственное, что она не смогла сделать, это спасти умершие конечности. Левая рука была выдрана из плечевого сустава ещё при падении, поэтому через пять дней, когда появилась возможность пришить её, кожные покровы, мышцы и кости оказались совершенно непригодными для этого. А ноги к моменту попадания в медчасть уже начали гнить заживо из-за инфекции, занесённой мухами-падальщиками. Их бы пришлось ампутировать и так, а металл, вплавившийся до самых костей настолько, что стало непонятно, где чёрная от гари и ржавчины дюрасталь, а где плоть, заражённая гангреной, лишь ускорил решение докторов по этому вопросу. Несмотря на это, на все раны, на ужасные показатели Асока чувствовала радость. Радость от того, что её любимый, пусть и без рук и ног сможет выжить, сражаться дальше, бороться вместе с ней и верными бойцами-клонами пятьсот первого легиона против безмозглых дроидов, или жестянок, как прозвала их Асока. Радость, что она успела, вытащила из горелых обломков истребителя, не оставила умирать по приказу слишком привязанных к Кодексу магистров. Радость от того, что её Скайрокер ещё посмотрит на свою Шпильку небесно-голубыми глазами. Радость, просто радость. Она пристально вгляделась в умиротворённо-сонное лицо, медленно колыхающееся за тонким слоем голубоватой жидкости. Глаза плотно закрыты, но зрачки под полупрозрачными веками с тонкими ниточками капилляров судорожно дёргаются то увеличиваясь, то уменьшаясь в размерах. Нижней части: носа и губ не видно из-за дыхательной маски, закреплённой плотными широкими ремнями. На тело, в прошлом пышущее юношеским здоровьем, неприятно смотреть даже влюблённой девочке, спокойно тащившей полусгнивший недотруп в течение нескольких часов. Оно покрыто множеством рваных ран, пусть и немного заживших, но при малейшем колебании жидкости расходящихся и обнажающих светло-розовое мясо, такое бледное и сморщившееся, словно вываренное в растворе солёной воды. Даже не просто солёной, пересоленой так, что мелкие прозрачно-белый кристаллики дальше не могут растворяться и тянут жидкость отовсюду, до чего могут дотянуться. Страшные раны. Не болью, нет. Они пугают окружающих, тех, кто не знает, что это уже почти не больно, почти не чувствуется. Почти. Тех, кто знает, что такие повреждения не заживают за несколько дней, они будут ныть ещё долгое время, проявляться в самые неподходящим моменты, мучать человека всю жизнь. До смерти, единственного и неизбежного лекарства. Асока нежно прикладывает маленькую оранжевую руку к прозрачном пластику, словно юноша в бакта-камере может увидеть её, и тихо-тихо, словно он слышит, прошептала такие заветные слова. — Возвращайся, Энакин. Я тебя люблю. Возвращайся. Он не может её видеть, не может слышать, но единственное, что осталось, влюблённые чувствуют друг друга через Силу. Чувствуют. И понимают. Снова маленькая палата, белая с чуть сероватыми металлическими стенами. Простое помещение, тут нет ничего лишнего, только самое необходимое: кровать, тумбочка, да стул для посетителя. Этим посетителем в данный момент является маленькая тогрута, от усталости заснувшая прямо на неудобном жёстком стуле, при этом опираясь спиной на холодную стену. Её рука безвольно валяется около остатка плеча молодого человека, лежащего сейчас на больничной койке. Почти налысо стриженные волосы придают ему облик взъерошенного подростка, сиротливо ютящегося на незнакомой кровати. Странное сочетание: лицо мальчишки, насильно отнятого от матери и широкие плечи, выдающие в нём взрослого мужчину. Но в какие-то моменты кажется, что это психически больной, маленький ребёнок, запертый в теле взрослого. Он пугливо щурится, пытается шевелить ампутированными конечностями, судорожно мотает головой, словно отмахивается от страшного видения. Периодически, когда действие обезболивающего ослабевает, на лбу появляются маленькие блестящие бусинки пота, сигнализирующие о необходимости новой инъекции. И тогда, ненадолго просыпаясь от пронзительного писка приборов, тогрута стирает холодной влажной губкой с его лица разгорячённу влагу, попутно, лёгким движением маленькой ручки, запуская следующий укол препарата. Асоке тяжело смотреть, что творится с её любимым, но единственным утешением в данный момент является то, что его состояние стабильно тяжёлое. Стабильно. Хотя ему не становится лучше, не становится и хуже. Стабильно. Скайуокер вроде бы приходит в норму, с точки зрения дроидов-медиков, но лекари Храма только огорчённо качают головой, просматривая выписки из аппаратов. «Он выздоравливает. Нам неизвестна причина, по которой генерал Скайуокер не приходит в себя. Он будто в искусственной коме. Остаётся только ждать». Как же страшно маленькой девочке каждый день слушать один и тот же приговор, откладывающий приход мастера в себя на неопределённое время в очередной раз. Каждый день одно и то же. Одно и то же. «Нет, он в прежнем состоянии. Никаких изменений». Никаких. Ни лучше, ни хуже. Часто, когда человек попадает в беду и не может вырваться, вернуться в нормальную жизнь, его родственники начинают желать ему не только выздоровления, но и смерти. Не как продолжения мучений, нет, как избавления от страданий, как узнику желают вырваться из пропахшей болью и мучениями темницы, так умирающему — оставить этот мир, освободиться. Но только не Асока Тано. Она будет бороться за своего любимого. Если нужно — проведёт здесь ещё месяц, отбалтываясь от миссий и тренировок, но вытащит его, не отдаст в костлявые лапки Смерти. Никогда. Неожиданно, прервав девичьи мысли о худых руках, сжимающихся на шее погибающего, до её плеча ласково дотронулась чья-то костлявая кисть. Асока резко подняла голову, широко распахнув глаза. Рядом никого не было, только Энакин, без сознания лежащий на холодной больничной койке. Но он не мог дотронуться до неё рукой. Рук то у него не было. Теперь не было. Девочка, скривившись от сдерживаемых слёз, наклонилась к любимому и нежно погладила его по голове, по отстриженным под корень волосам, по аккуратному шраму, пересекающему правый глаз. Как бы ей хотелось сейчас надеть на своё глупое влюблённое сердце доспехи бойцов-клонов, но такой брони, защищающей от душевных ран, ещё не придумали. Даже самые уравновешенные джедаи продолжают чувствовать внутреннюю боль, как бы от неё не отгораживались. Тихий шёпот, чтобы не услышали даже стены, прошуршал у правого уха. — Если б в латы заковать Девичье сердечко. Я тебя смогла бы ждать, Ну, конечно, вечно. Девочка ещё раз вздохнула и, чувствуя непонятную слабость, положила голову на подушку рядом с Энакином. Около монтрала пронеслось едва слышимое дуновение воздуха, своей целью выбравшее край исхудавшей оранжевой щёчки. Через мгновение оно повторилось, но на этот раз несколько сильнее и точнее. Следом за ним раздался звонкий юношеский голос, как раньше шутливый и чуть сонный. — Неужели моё плечо настолько удобное? Асока вздрогнула и, разлепив припухшие со сна веки, ошарашенно уставилась на абсолютно живое лицо Скайуокера. — А, ты ещё спишь? Ну, спи, спи. Я просто, поговорить хотел. Он тепло улыбнулся и подвинул к ней обрубок правой руки, ещё сохранивший розоватое пятнышко в том месте, куда опиралась голова тогруты. Девочка же, опустив взгляд на койку, только что заметила, что немного потеснила своего мастера с его законной постели, совершенно неприличнейшим образом улегшись рядом с ним и, о, ужас, ещё и забросив на его бедро, в самом неподходящем для этого месте, свою ногу. Асока густо, хотя куда уж дальше, покраснела и, что-то смущённо пискнув, отодвинулась назад на свой холодный стульчик. Которого, по непонятной причине, не оказалось на месте. Раздался лёгкий вскрик, шорох потревоженной простыни и глухой стук упавшего тела. Энакин испуганно дёрнулся вперёд, насколько это было возможно с его конечностями. Девочка, преспокойно сидя на полу, осматривала свою одежду, достаточно сильно изменившуюся с того момента, когда она засыпала. Вместо обычного красного платья и лёгких тёмно-серых брюк она была одета в точно такой же больничный наряд, как и Энакин. Но она то не лежала в медчасти! Или лежала? Асока недоумённо оглянулась, с удивлением замечая, что обстановка, также, как и она сама претерпела некоторые изменения. Не было её стула, кровать была застелена бельём другого цвета, судя по этому получалось, что она в тот раз не просто заснула, а погрузилась в кому, вернее всего, в ту самую, что и её мастер. Девочка, окончательно запутавшись в своих собственных мыслях, потёрла болезненно ноющие виски и, вдруг вспомнив про своего любимого, который, наверное, понимал ещё меньше, чем она. — Ты… э-э… как? Энакин, в ответ на этот немного дурацкий вопрос, шутливо ухмыльнулся, немного приподнял обрубки своих конечностей и помотал ими в воздухе. — Нормально, только стал чуть покороче. Кстати, ты не знаешь, сколько я уже тут валяюсь? Тогрута, стараясь не попадать взглядом на те места, где он «стал покороче», поднялась с пола и села на кровать рядом с юношей. Живым, почти здоровым и… улыбающимся. Как же хорошо вот так сидеть рядом с любимым, не думая, что он может не проснуться. Перебрасываться шутками, легонько толкать друг друга в знак дружбы. Не бояться, что собеседник может в один момент замолчать и упасть на подушку, застывая навсегда. Как же хорошо! Она вновь вернула своё сознание обратно в реальность и по привычке положила руку на ближайшее к ней плечо Скайуокера. — Сначала четыре дня ты… ну, там был… Асока не хотела даже вспоминать про то время, когда она не знала, жив ли её любимый, что именно с ним случилось. А магистры, эти бессердечные аскетики, не понимающие, что же такое любовь, отказывались признавать, что лучший пилот Галактики, Избранный, связанный с Силой прочнее всех чувствительных к ней, мог выжить, всего-навсего будучи подбитым и упавшим на республиканскую планету. И пусть они не чувствовали Скайуокера, он всё это время был жив, всё понимал, знал, что значит такое долгое отсутствие спасательной операции. Из размышлений девочку вырвал всё тот же бодрый, словно не было этого времени в коме, голос. — Это я ещё помню. А потом? — Так, ещё неделю в бакта-камере, а потом… потом… около месяца ты в коме лежал. А дальше я и сама не знаю. На лице джедая проскользнуло невольное удивление, но оно быстро сменилось напускным весельем и шутливостью. — О, я полтора месяца отдохнул! Зато выспался-а… На несколько лет хватит! Асока едва улыбнулась, опять нечаянно бросив взгляд на обрубок руки, который она, по привычке, крепко сжимала. Энакин как всегда сохранял своё Скайуокеровское чувство юмора, которое не в силах уничтожить ни падение на неуправляемом истребителе, ни четыре дня в лесу, ни отсутствие всех конечностей, причём левой руки — под корень. Некоторые джедаи говорили, что с появлением механического протеза он стал менее человечным, но Асока, как никто другой знала, что это не так. Более закрытым — да, менее общительным — да, может быть, даже более жёстким, но только не бесчеловечным. — Ау-у… Ты ещё не выспалась? Девочка снова вздрогнула, она так сильно привыкла находиться в состоянии задумчивости, что не смогла быстро перестроиться на новый лад. — А? — Шпилька, кажется тебе тоже надо отоспаться. Он светло улыбнулся и постучал культей по простыне рядом с собой, призывая тогруту не откладывать на потом и не мучаться, а лечь обратно к нему в объятья. Девочка, едва растянув губы в некоей кривой ухмылке, должной показать, что она очень рада и ничуть не расстраивается из-за его «стал покороче», аккуратно разместила оранжевую ладошку на чуть отросших русых волосах и только раскрыла рот, чтобы что-то сказать, как дверь палаты резко распахнулась, впустив внутрь магистра Оби-Вана Кеноби.