Эпилог вдовы

В первый же месяц брака между королевой Викторией и принцем Альбертом Саксен-Кобург-Готским во дворце заметили перемену в молодой королеве. Она заметила ее и сама, однако, в отличие от своего двора и, вероятно, всей страны, не распознала причину своего недуга. Она списала всё на нервы, ибо слишком долго она страдала: они с премьер-министром продолжали встречаться раз в две недели, щадя себя, и тем не менее, встречи эти их не щадили, а больше терзали. Его экипаж приезжал из Брокет-холла, затем ей объявляли о нем, как о любом другом посетителе, после чего она, извинившись, удалялась, внушая всем, что ее расстраивает необходимость жертвовать обществом мужа ради общества премьер-министра. Ведь для женщины не может быть общества лучше и полезнее, чем общество ее супруга. Так говорила себе Виктория, поднимая Дэша с коленей и проходя в салон. Говорила и сама себе не верила. Видя его, ожидающего ее в салоне, спустя недели после последней их встречи, она не могла представить себе лучшей компании в целом мире. Он как будто был рад ее видеть — его глаза засияли. От этого она почувствовала себя моложе, красивее, хотя это ощущение принесло с собой острейшую боль. Всё то время, что они не видели друг друга, Мельбурн боялся, что он забудет ее лицо, потому в моменты воссоединения он изучал его, стараясь впечатать ее образ в свою память и сохранить там навсегда. Мельбурну стало спокойнее, когда Виктория вошла в комнату. Она выглядела хорошо, но не так, как обычно. Перед ним была уже не юная восемнадцатилетняя девушка, учащаяся быть монархом. В спокойных голубых глазах не было больше того наивного блеска. Лицо ее потеряло былую округлость, розы, некогда цветшие на ее щеках, растеряли лепестки и увяли, окрасившись в холодную серость, которая просочилась в ее губы, шею и глаза. Его охватило вдруг странное отчаянное желание, чтобы она вновь стала прежней. Он понимал, что теперь она жена, и таковой она выглядела. Женщина, принадлежащая другому, подумал он, а затем напомнил себе о ее обещании: Я навсегда ваша. Он попытался отыскать в ее глазах обожание, переполнявшее каждую строку ее письма, но тщетно. Виктория, которую он знал, ускользала из его рук, впрочем, теперь ему казалось, что его руки никогда и не держали ее. Он напомнил себе, что так и должно было случиться, он ухватился за эту мысль, вытянул ее вперед из сотен прочих, чтобы она непрестанно звучала в его голове. Он заметил в королеве еще что-то, что-то в ее походке, нечто знакомое. Но напомнило ему это нечто не о прежней Виктории, а о Каро. Они научились искусно притворяться, что письма Виктории к нему не существовало. Ни он, ни она не упоминали об этом письме и не позволяли факту его существования как-либо повлиять на их естественное поведение. Однако знание это томилось в глубине сознания обоих, тлея в огне и обращаясь в прах. И, ощущая пепел, седой пеленой устилающий его изнутри, Мельбурн поцеловал руку королевы, стараясь не продлить поцелуй ни на секунду дольше положенного — и переусердствовал, отстранившись слишком скоро. — Как поживает Брокет-холл, лорд Мельбурн? — спросила она, проходя к письменному столу, на котором лежала стопка бумаг, ожидающих ее подписи, утверждения, отклонения, пренебрежения, рассмотрения или просто улыбки. Она уселась за стол и пригласила лорда Мельбурна сесть тоже. — Брокет-холл так же красив, каким он был в моем детстве, мэм, — ответил он. Согретый воспоминаниями, его голос сделался таким непринужденным, что показался Виктории почти мечтательным. Он никогда прежде не говорил о своем детстве, более того, намеренно уклонялся от этой темы, как и любой другой, что затрагивала его прошлое. Время от времени он рассказывал Виктории что-нибудь о покойных супруге или сыне, но рассказы его по понятным причинам были мучительно краткими. Теперь же в золотистой зелени его глаз, в рассеивающемся сквозь оконные стекла слабом утреннем свете она видела миллион нерассказанных историй и ничего так не желала, как услышать их. — Ваше детство прошло в Брокет-холле? — подтолкнула она его, осторожно, чтобы не спугнуть, иначе он поспешно сказал бы: «Но не будем обо мне» и ловко сменил бы тему. Таким способом он много раз избегал разговоров о том, что ей хотелось услышать. На сей раз его взгляд не остекленел, губы не сомкнулись — его лицо оставалось таким же открытым и мечтательным, он сделал глубокий вздох и заговорил опять: — Брокет-холл был построен для моего деда — он жил там, и для моего отца, жившего там после деда. У меня сохранилось множество воспоминаний о каждом проведенном там лете моей юности. Это было поистине прекрасное место. Оно и сейчас прекрасно. В нем так играет, отражаясь и рассеиваясь, свет… У Виктории участилось дыхание, она бессознательно подалась вперед. — Моя мать чрезвычайно гордилась этим домом, она его обожала. Как и принц-регент, когда выкраивал время, чтобы почтить нас своим присутствием. — Дядя Джордж? — воскликнула Виктория, охваченная сильным волнением. Она и не знала, что лорд Мельбурн был так хорошо знаком с ее дядей — раз дядя посещал его дом, когда Мельбурн был еще ребенком. Почему он не говорил ей об этом раньше? — Именно, — ответил он. — Боюсь, ваш дядя казался мне не самым желанным гостем. Не сомневаюсь, вы и сами помните, какие звуки он издавал, когда жевал, и какой высоты мог достигать его голос, когда он перебирал портвейна! — Виктория рассмеялась несколько легкомысленно — она так давно не смеялась по-настоящему. Мельбурн рассмеялся с ней вместе. Их веселые, легкие как перышко голоса, взлетев в воздух, слились воедино, и они вдруг будто вернулись в прошлое, в ту комнату, где, встретившись, обретали гармонию два равных ума. Оба они горячо скучали по тому месту. — Я очень хорошо это помню! Я всегда думала, что он ревет, как вепрь! — хихикнула Виктория. Мельбурну не стоило смеяться столь незрелой шутке, да еще и за счет монарха, но наблюдение было поразительно точным для такой маленькой девочки, которой Виктория тогда была — поэтому он усмехнулся. — От этих звуков я теряла аппетит! — Я бы поспорил с вами, ваше величество, если бы не помнил, что мой собственный ужин часто оставался на тарелке, — ответил он. Виктория фыркнула, представив себе юного лорда Мельбурна перед нетронутой тарелкой еды. Это казалось таким несвойственным ему ребячеством, но, разумеется, она понимала, что и он был когда-то ребенком. Какая забавная мысль! — Надеюсь, я никогда не буду есть и пить так обильно, как он! — заявила Виктория, выпрямляясь и глотая рвущийся наружу смех. Мельбурну лучше удавалось справиться с собой, однако ему казалось, что в воздухе витает нечто такое, что делает его несдержанным, заставляя говорить на тему, которая, рассуждая здраво, была в лучшем случае лишь слегка забавной. — Я твердо верю, мэм, что вы проявляете себя более ответственным монархом, чем ваши предшественники! — Я очень на это надеюсь. Однако, не могу сказать, что была так уж мудра в начале! Поверить не могу, что так опрометчиво вела себя на бале по случае своей коронации! — В ее голосе трепетал смех. Ушам Мельбурна он показался самым прекрасным на свете звуком. — Вы помните, лорд М? — Мельбурн вспыхнул. Он помнил каждый миг. Едва находя для голоса воздух в легких, он произнес: — Я помню. Мельбурн встретился с ней глазами, и она почувствовала, как ее тело, отяжелев вдруг, падает, стремясь к нему, будто усыпленное. Она грезила наяву, теряясь в плену его взгляда. И желания захлестнули ее волной: как тогда, на балу, когда она была пьяна — то же чувство овладело ею сейчас, дурманя ее, скручивая желудок. Она сглотнула, смачивая разом иссохшее горло и, отмахнувшись от причуды сердца, от румянца, окрасившего ее щеки, выпрямилась опять. Теперь она замужняя женщина. Мельбурну понадобилось больше времени, чтобы пульс его вернулся к нормальному ритму — его желания накатили на него медленнее. Понимая, что тему необходимо сменить, Виктория снова рассмеялась — смешок прозвучал неловко — и спросила: — А почему принц-регент посещал Брокет-холл? Вдруг, будто в лихорадке, навлеченной на него некой силой свыше, его взгляд остекленел, а губы сомкнулись, и спокойствие в душе Виктории обратилось в ужас: она подумала, что теряет его. На лицо его набежала тень. Усталость. Унижение. Она хотела было протянуть руку, схватить его за плечо и стиснуть его до боли, умоляя не менять темы, не молчать, рассказать еще: о своем детстве, о своих устремлениях и желаниях, об ужинах с ее дядей, о том, что он думал о ее дяде, какой была его мать, каким был его отец, как изменился Брокет-холл, как изменился он сам. Но подобное действие, разумеется, не подобало королеве. Королевы не ведут себя так со своими премьер-министрами, напомнила она себе. Ее сердце кричало и обливалось слезами, ибо она чувствовала, что драгоценный момент ускользает, что закрывается крошечное окошко, через которое оба они глядели на утраченное прошлое, в котором таких моментов было гораздо больше, в котором они точно так же смеялись. Они смотрели в это окошко, и Виктория вновь чувствовала, каково это — быть юной незамужней королевой, направляемой одним лишь только премьер-министром, ее дражайшим другом, который всегда рядом и не сводит с нее своих ясных глаз. И когда она уже начала отчаиваться, он разомкнул губы и произнес несмело: — Моя мать поддерживала весьма… своеобразные… отношения с королем Георгом. — Он и сам не понимал, почему решил заговорить — смолчать было бы гораздо легче. — Какие отношения? — спросила Виктория, отчаянно стремясь продолжить беседу, выпалила так поспешно, что слова ее прозвучали едва слышно и глухо. Мельбурн всегда желал быть и всегда, насколько ему было известно, был открыт и искренен в своих беседах с королевой. Он не лгал ей, не скрывал истины, старался всегда говорить емко и четко. Он считал, что мужчины, увиливающие от прямых ответов в беседе с женщинами, столь не уверены в своей мужественности, что опасаются лишиться ее, разделив знание с женщиной. Он знал, что Виктория обладает живым, острым умом, и стремился общаться с ней соответственно. Время от времени он по необходимости просвещал ее в вопросах отношений противоположных полов, которых избегали многие из окружения королевы. Он не считал, что ей нет необходимости быть осведомленной в подобных вопросах только потому, что она королева. Более того, он считал, что ей как королеве, напротив, необходимо понимать мир, которым она правит. Мир, который, как Мельбурн понимал его, зиждился на тщеславии, смерти и сексе — трех вещах, о которых королеве нужно было узнать. Его здравый смысл говорил ему, что он лишь преподает ей один из тех уроков, которыми надеялся обогатить ее. Однако вопрос этот был так близок ему самому, что сердце упрямилось, а кожа холодела. Он помнил праздные летние дни в Итоне, помнил, как задыхался в зное классной комнаты, как обступали его гурьбой шумно галдящие мальчишки, лишая его воздуха, как слухи о том, что его брат Джордж на самом деле незаконнорожденный сын Георга IV, разжигали пожар в его голове, стучали в барабанные перепонки, мутили желудок. Слухи напоминали ему о тех мгновениях, когда он замечал, как мать любезничает с принцем-регентом, как он касается ее. Слухи заставляли его сомневаться в собственной законнорожденности, вызывали в нем омерзение, будили в нем злость. И теперь, видя свою милую Викторию — широко раскрытые глаза и внимательность усердной юной ученицы — он чувствовал себя обязанным раскрыть то, что не давало ему покоя столько лет, то, что он оставил покрываться паутиной в уголке разума. Он сделал вдох, прежде чем отряхнуть свою историю от пыли. Он прочистил горло и сказал тихо: — Я полагаю, и тому есть доказательства, что моя мать была любовницей Георга IV. Вот так прозаично он показал ей демона, следовавшего за ним по пятам с самого детства. Виктория покраснела и стремительно откинулась назад, издав звук, в котором невозможно было распознать какое-либо слово, известное словарям. Не в силах смотреть на лорда Мельбурна, она впилась взглядом в юбки собственного платья, ощущая, как пылают щеки, как сжимается горло. Нельзя было так. Совсем нельзя. Она пожалела, что так грубо и неуклюже проявила любопытство — в его голосе ясно слышалась боль. И медленно растеклось по крови чувство вины. Разумеется, она понимала, что не несет никакой ответственности за знакомство матери лорда Мельбурна и своего дяди, однако ее глубоко ранил сам факт, что именно ее дядя был причиной боли Мельбурна. Ей захотелось попросить у него прощения, но она сообразила, что ему это покажется глупостью. Лорд Мельбурн знал, что Виктория ничем не похожа на своего дядю, и не нуждался в напоминаниях об этом. Он видел это в ее лице. Он чувствовал это в своей душе. — Все… мужчины высокого положения имеют любовниц? — спросила Виктория. Небывалое дело. Вопрос упал тяжело, придавив им плечи. Виктория задала его из чистой невинности и любопытства, и Мельбурн, понимая это, проглотил гордость и неторопливо попытался объяснить. — Не все мужчины, мэм, — кашлянул он. Викторию ответ не удовлетворил. Ей показалось, что в нем нет конкретики, нет прямоты, фактов, нет открытости и искренности. Она могла бы разгневаться, но эти краткие встречи один-два раза в месяц были единственным, что у них осталось, и поэтому ей нельзя было гневаться на своего премьер-министра. Она проявила, однако, твердость. Мельбурн легко узнавал такие моменты: ее лицо застывало неподвижно, голубые глаза становились стальными, а голос чеканным — голос монарха, а не мягкий голос друга. Его сердце взволнованно встрепенулось. — Но большинство мужчин? — Видите ли, мэм, у мужчин есть определенные… потребности, которыми зачастую невозможно пренебречь, — вздохнул Мельбурн. — Многие чрезвычайно занятые люди предпочитают снимать напряжение посредством разнообразных развлечений. Кто-то обращается к табаку, кто-то к алкоголю, кто-то к игре, — пояснил он, чувствуя, как от близости к ней у него сжимается грудная клетка. Он сделал над собой усилие, чтобы она не услышала, как стеснено его дыхание. Тихо. Медленно. Вдох. Выдох. — Многие мужчины, имеющие определенное состояние и положение в обществе, а также возможность обзавестись любовницей, находят подобную перспективы весьма заманчивой. Она медленно кивнула, показывая, что поняла, хотя лицо ее оставалось застывшей маской, и спросила: — И у Альберта есть любовница? Мельбурн поперхнулся. Виктория оставалась неподвижной и серьезной. Серьезность ее тона его обеспокоила. Она надеялся, что она шутит. Но она не шутила. — Не могу сказать, что обладаю такой информацией, мэм. Если это тревожит ваше величество, я советую вам задать этот вопрос ему самому. — Но как вы думаете? — настаивала Виктория. — Боюсь, что не могу вам этого сказать, мэм. — Прошу вас, лорд Мельбурн, будьте со мной откровенны. Опасаясь последствий своей сдержанности, он проглотил гордость и ответил: — Меня бы это не удивило, ваше величество. Как я уже сказал, так поступают многие мужчины. Воздух сгустился меж ними: Мельбурну показалось, что протяни он руку к королеве, рука его двигалась бы медленно, будто пробиваясь сквозь смолу. Учащенное дыхание обоих делало воздух еще горячее. Королева заговорила, вероятно, одурманенная тяжестью и густотой воздуха, а может быть, вдохновленная неким глубоким внутренним порывом: — А у вас есть любовница? Мельбурн едва не задохнулся. Голос Виктории прозвучал глухим шепотом, пронзив его, заставив дрожать. Он взглянул на нее, взглянул ей прямо в глаза и не отводил взгляда бесконечно долго, словно завороженный. Выражение его глаз было странным — Виктория никогда не видела такого выражения прежде. Его взгляд был растерянным и испуганным, но страстным, томительно глубоким. Его губы не шевелились, но глаза сказали ей всё, что ей нужно было знать. Она почувствовала, как поднимается к горлу желчь, как начинает кружиться голова. Сделав глубокий вдох через нос, она закрыла глаза, пытаясь остановить головокружение. Ей сделалось нехорошо, сдавило желудок и царапнуло болью. — В прошлом, мэм, была. Виктория внезапно поднялась на ноги и, сдавленным хрипом извинившись, стремительно покинула комнату. По дороге от салона к Лецен ее стошнило в вазу. Мельбурн стоял, смотря на дверь, за которой скрылась королева и которая была теперь закрыта. Он слушал ее шаркающие шаги по коридору, пока они не стихли. Его сердце выбивало ритм марша, но ноги оставались к этому ритму нечувствительны. Он хотел последовать за ней, но это было неуместно, а посему он застыл, не сводя взгляда с двери, с колотящимся сердцем и пылающими щеками. Неужели ее так расстроило то, что она услышала о его частных делах? Он не знал, чувствовать ли себя оскорбленным реакцией ее организма — или польщенным. Несколько мгновений спустя в комнату вошла Лецен. — Простите, лорд Мельбурн, королева занемогла. Мельбурн кивнул. Слабость организма была королеве несвойственна. Она не могла быть вызвана его словами. Ей уже случалось слышать о подобном, но никогда прежде это не приводило к недугу. Можно было подумать, что она… — Я советую вам… — Королеве ведь неможется уже какое-то время, баронесса? — перебил ее Мельбурн. Лецен, явно возмущенная бесцеремонным вмешательством премьер-министра в частную жизнь дворца, ответила твердым и холодным как камень голосом: — В последнее время она страдает от приступов. Однако я вполне способна о ней позаботиться, уверяю вас. — А последнее время — это когда? — С прошлой недели. Издав терпеливый вздох, он выдержал долгую паузу, тщательно подбирая слова. Он старался не высказаться излишне прямо, понимая, что — особенно теперь, когда во дворце жил принц — он тут гость, а не верный друг. Баронесса теряла терпение, и Мельбурн, помня, что она и в лучшие времена не питала к нему особенной приязни, произнес осторожно: — Я полагаю, королева и принц консуммировали брак, баронесса? Лецен практически ахнула и отпрянула так, что еще немного, и она наткнулась бы на стоящий позади бюст, смахнула бы его с подставки и разбила на миллионы осколков. Сердито засопев и пригладив юбки, она пробормотала: — Не думаю, что подобные вопросы касаются кого-либо, кроме королевы и ее супруга, лорд Мельбурн! Я считаю, что вам лучше будет… — Если королева ждет ребенка, баронесса Лецен, это касается премьер-министра! — крикнул он, теряя терпения и наступая на баронессу. Не в его характере было говорить с таким нажимом или так терять терпение, или так стремительно надвигаться на даму. От его напора Лецен опять качнулась и осознала вдруг, что беременность королевы вероятна, и не просто вероятна, а почти несомненна. Не может быть. Виктория наверняка уже поняла бы это и сказала ей. Не может быть, чтобы Виктория утаила такое от нее. Баронесса Лецен ощутила поднимающийся в душе ужасный холод. — Ребенка? — прошептала она, словно Виктория могла услышать ее из своих покоев, куда она удалилась. Мельбурн не колебался ни секунды, и решимость его не ослабла. — И никто ничего до сих пор не понял? Я заметил перемену в ней, едва она вошла! — воскликнул он, потирая озабоченно наморщенный лоб. — Не думаю, что королева знает, но советую вызвать доктора. — Теперь он говорил как премьер-министр, учтиво и благоразумно, как того требует работа главы правительства самой могущественной страны в мире. Что с того, что его сердце рвалось от боли при мысли о ребенке королевы и ее мужа? Он знал, что сам никогда не станет отцом ее ребенка, и глупо было даже лелеять такое желание. Сейчас имела значение только безопасность королевы и ее наследника. Безопасность монарха. Монарха Великобритании. Не друга, а суверена. Таков был долг премьер-министра, и он выполнял его с убедительной решимостью. — Разумеется, лорд Мельбурн, — ответила Лецен. Его манеры государственного мужа оказали желаемое действие: ему частенько хотелось, чтобы именно такое действие они оказывали на тори. Лецен нехотя сделала книксен, повернулась и вышла. Мельбурн остался стоять. Он заметил вдруг, что его бьет дрожь, и стиснул кулак, чтобы совладать с собой. Несколько мгновений спустя в комнату прибежал Дэш — Лецен в смятении оставила дверь открытой. Песик приблизился к Мельбурну и начал вылизывать его туфли, как маленький чистильщик сапог, вызвав у него невольную улыбку. Он колебался, не зная, стоит ли ему удалиться, но никто больше не заходил к нему, и он, взяв пальто, выскользнул из дворца не замеченный никем — кроме Виктории, наблюдавшей за его отъезжающим экипажем из окна своей опочивальни. Ее замутило еще сильнее. Она хотела позвать его прямо из окна. Она сдержалась. Выяснилось, что королева и впрямь ждет ребенка — первый плод брака между Александриной Викторией и Альбертом Саксен-Кобург-Готским, наследника престола. Большинством известие было встречено радостно. Мать Виктории расплакалась, услышав вести, восклицая, как она гордится своей маленькой Дриной! Дядя Леопольд поздравил Альберта, похлопав его по спине, дескать, молодец. Фрейлины королевы изобразили восторг, однако им слишком хорошо были известны истинные желания королевы, и поздравления их перемежались с печальными переглядываниями украдкой. Эмма Портман хорошо понимала, какой урон это нанесет отношениям между королевой и Мельбурном. Гарриет Сазерленд тоже чувствовала это, слыша тихие вздохи Эммы и видя ее усталые глаза. Они смотрели на прижимающую ладони к животу королеву, окруженную множеством разных льстивых лиц, среди которых не было ни единого дружеского, и видели, как твердо стиснуты ее челюсти, как набухают под ее веками слезы, и слышали, как за много миль от дворца вздыхает Мельбурн. Мельбурну хотелось, чтобы королеве сообщили вести, пока он еще был во дворце, но это была несбыточная надежда. Он был самонадеян, желая первым поздравить королеву. Читая сообщение в газете в стылом Брокет-холле, он представлял, как она сияет от счастья. Он поздравит ее лишь через две недели, когда его слова уже будут мало что значить, ибо к тому времени она услышит уже сотню таких поздравлений.