Эпилог вдовы

Королева открывается вновь, как цветок лучам зимнего солнца.

***

Сэр Роберт Пиль возился с галстуком. Он хватался за концы, перекрещивал их, бросал и хватался снова, заводил в неправильном направлении, и по мере роста его раздражения задача лишь усложнялась. Лицо его уже приобрело весьма примечательный пунцовый оттенок, что крайне забавляло его супругу, которая стояла в дверях, наблюдая за безуспешными сборами. Театрально вздохнув, она наконец двинулась на подмогу. Встав между мужем и зеркалом, леди Пиль подхватила оба конца галстука и ловко завязала его сама. Муж сегодня был необычайно взволнован и суетлив. А ведь суетиться было не в его натуре. Он даже спал прошлой ночью тревожно, да еще и быстро и внезапно пристрастился к нюхательному табаку — занятие, которое леди Пиль находила вульгарным и совершенно ее супругу неподходящим. Всё это, заключила она себе в утешение, потому, что сэру Роберту предстояло навестить королеву впервые после кончины принца-консорта. Ничего удивительного, что нервы у него сдали. Роберт Пиль стоял смирно, как малый неумелый ребенок, пока его супруга не отступила на шаг, любуясь делом рук своих, и не огорошила его вопросом: — Это лорд Мельбурн? Сэр Роберт замешкался с ответом. — Что лорд Мельбурн? — Это он убедил королеву принять тебя? Роберт Пиль угрюмо усмехнулся. — Не знаю. Очень надеюсь, что нет. — Он с ней говорил? Роберт Пиль вздохнул. — Я ничего не знаю, Джулия. — Надеюсь, что говорил, — отозвалась леди Пиль, и в голосе ее промелькнула некая мечтательность. Промелькнула да исчезла, но успела возбудить любопытство сэра Роберта. — Почему же это? — Королеве не помешал бы такой человек, — пояснила леди Пиль, будто это было нечто само собой разумеющееся. Сэр Роберт, очевидно, это таковым не считал, ибо вид имел озадаченный и даже закашлялся. — Не ты ли всегда весьма нелицеприятно отзывалась о лорде Мельбурне! — Я верная жена. Мой долг поддерживать тебя во всем. И дабы поддерживать тебя, я вынуждена подчиняться твоим антивиговским взглядам. Но ты ведь знаешь, что политика меня не интересует, Роберт! Люди для меня просто люди, и лорда Мельбурна я знаю как обаятельнейшего и добрейшего человека. О, не стоит ревновать, я не собираюсь бросать тебя и сбегать с ним! Я лишь считаю, что его возвращение в Лондон не такое уж печальное событие. Тем более, что королева была к нему так привязана! — То, что королева к нему привязана, дело только усугубляет! — раздосадованно воскликнул сэр Роберт, едва не сорвав с шеи свежеповязанный галстук. — Нельзя допустить, чтобы королеву-вдову соблазнил виг! — Соблазнил? — слегка повысила голос леди Пиль. Щеки ее чуть порозовели. — Королева не маленькая девочка, она знает, чего хочет. Она решительна и своевольна, ты испытал это на собственной шкуре, любовь моя. Эта женщина не из тех, кого можно «соблазнить». И потом, она убита горем. Если Уильям Лэм способен помочь ее сердцу излечиться от ран, ничего дурного в том нет! — Скажи это моим министрам! — воскликнул сэр Роберт, так и слыша улюлюканье и дружный шелест сотен швыряемых в воздух, сотрясаемых в кулаках бумаг. — Рискуя показаться мещанкой, я всё же скажу, что не вижу ничего дурного в близости между королевой и лордом Мельбурном. Лучше так, чем королева Англии, носящая траур до конца дней своих! И я убеждена, что большинство ее подданных со мной согласились бы. По-моему, отношения лорда Мельбурна с королевой пугают только тори, — рассмеялась леди Пиль — не будь смех ее столь обворожителен, сэр Роберт обиделся бы. — Что в этом удивительного? Не успею я и глазом моргнуть, как он вернется в политику. — Почему это так тревожит тебя, Роберт? Уильям Лэм не представляет для тебя никакой опасности, — ответила она, уже вернувшись к двери, оставив на своем месте слабый аромат духов. Голос Роберта Пиля сотряс воздух, разогнав запах жимолости. — Я сын фабриканта! Мне всегда приходилось отстаивать свое мнение. Я надеялся, что с уходом Мельбурна мне не придется больше стараться соответствовать стандартам, установленным людьми, подобными ему. Лорд Мельбурн… аристократ, обольститель, за карточным столом и в бальном зале он как рыба в воде. Он снова будет влиять на королеву. Он истинный георгианец. — Георгианец? Что проку нам от георгианцев? Роберт, мы живем в новую эпоху. Стране нужен викторианец. Роберт Пиль лишь рассмеялся в зеркало, вновь слегка порозовев. Он обернулся к супруге, думая, как повезло ему заполучить такую женщину. Он мог жениться на светской бабочке, властительнице салонов, на ком-нибудь вроде леди Лэм или герцогине Девонширской. Они считались образцами шарма и красоты, выдающиеся натуры, обладавшие изысканным вкусом, женщины, которым нелегко угодить, но которые умели угодить мужчине, женщины, с равной страстью отдававшиеся истерическим порывам и танцам. Но сэр Роберт выбрал темноглазую Джулию Флойд, дочь кавалерийского офицера. И слава Богу. — Мы никогда не были светскими львами, правда, Джулия? — ласково улыбнулся он жене. Издав короткий смешок, леди Пиль живо двинулась обратно к нему и нежно коснулась лацкана его сюртука. — Желаешь исправиться? — воскликнула она. —Я сделаю бланманже! Осталось только оборудовать бальный зал. Ты знаком с кем-нибудь, кому по силам сие предприятие? — Да вы смеетесь надо мной, леди Пиль! — Как можно, сэр Роберт! — сверкнула леди Пиль глазами. — А теперь в путь, королева зовет! — по-солдатски отчеканила она, топнув ногой и выпятив грудь: прием, которому она научилась у политического союзника Пиля, герцога Веллингтона (и нашла весьма забавным). — Ты недели напролет сетовал, что она отказывается тебя принять. Если не отправишься прямо сейчас, боюсь, она может передумать! Тогда, пожалуй, лорду Мельбурну опять придется формировать правительство, и ты станешь жаловаться пуще прежнего, и вот тогда я не выдержу и сбегу с ним! А ты останешься наедине со своими стенаниями, пока я буду нежиться в его объятиях далеко-далеко в Брокет-холле, восклицая: «Ах, благодарение Господу, что я избавилась от этого докучливого Пиля!» — Я частенько забываю, как с вами нелегко, леди Пиль, — улыбнулся сэр Роберт, открывая дверь и отправляясь в Букингемский дворец. Экипаж приближался к вырисовывающейся впереди громаде дворцовых стен, поблескивавших великолепием хрустальных окон, и Роберт Пиль, с некоторым облегчением наблюдая за пробивающимися сквозь тучи слабыми солнечными лучами, размышлял о словах супруги. Возвращение лорда Мельбурна и впрямь пугало его, Джулия была права. А пугало оно его потому, что возобновление отношений — романтических отношений, осмелился подумать сэр Роберт, — между ними было отнюдь не в интересах тори. Власть премьер-министра над королевой оставалась весьма зыбкой. Влияние Мельбурна вкупе с влиянием фрейлин-вигов могло оказаться для партии катастрофическим. Да и для самой Англии политически пристрастная королева, королева, заинтересованная в любовной связи с совершенно неподходящей личностью, была бы катастрофой. Несомненно, не за горами конституционный кризис! Однако леди Пиль была иного мнения. Роберт Пиль знал, как хорошо его жена, темноглазая дочка кавалерийского офицера, улавливала настроения в народе. Ее бесценные советы частенько помогали ему в политике, ибо была она натурой беспристрастной, чуткой и простой — но вовсе не глупой. Если она считала, что отношения между лордом Мельбурном и королевой будут скорее подспорьем, чем помехой, то и другие люди могли с этим согласиться. Некое смутное чувство вкралось в сознание Пиля: возможно, и впрямь в его интересах было бы позволить королеве и лорду Мельбурну вести себя так, как им заблагорассудится. Лорд Мельбурн больше не премьер-министр. И если это осчастливит королеву, поможет ей залечить сердечные раны, направит ее и поддержит… Нет. Нет, о чем он только думает? Неизвестно ведь еще, говорила ли с Мельбурном королева, не то что очаровалась ли она им снова. В последний раз, когда сэр Роберт видел их вместе, оба едва не лишились сознания с тоски при виде друг друга. Как вообще может сложиться, чтобы ему пришлось давать согласие на связь между королевой Викторией Английской и Уильямом Лэмом, вторым виконтом Мельбурном? Нет, до этого дело не дойдет, думал Роберт Пиль, катясь по обрамленной государственными флагами дороге мимо Сент-Джеймсского парка, с наслаждением впервые за долгое время чувствуя, как непривычное зимнее тепло согревает его кости, не дойдет до этого. Экипаж остановился у дворца, и Пиль незамедлительно ощутил перемену атмосферы. Слуги, встретившие его у двери и принявшие его пальто и цилиндр, были ожидаемо чрезвычайно серьезны, но не имели темных кругов под глазами и не хмурили лбов, как было при рождении принца. Его приветствовали, и приветствовали не без радости — да он и сам был рад вернуться во дворец, в его великолепие и пышность, снова чувствуя собственную значимость. Снова чувствуя себя премьер-министром. Блеск хрустальных окон, блеск хрустальных люстр, блеск бокалов и бутылок… Роберт Пиль был доволен. Ему знакома была эта комната в свежих, живых зеленых тонах, навевающих ощущение весны — словно ходишь босыми ногами по мягчайшей зеленой траве под ногами у ослепительно сверкающего на ярком солнце озера. Стены, шкафы и портреты были расписаны тончайшими деталями: изгиб серебристой ивовой ветви, трепет крыльев свиристеля, ныряющий в кусты силуэт крапивника, пикирующий к траве воробей, протянутая рука женщины, жаждущая прикосновения. Свежесть зелени, сливающаяся с золотом, превращаясь в перламутровое сияние, в котором краски плавились друг в друга — картина поистине королевская. Слегка скрипнула открывшаяся дверь, и лакей провозгласил появление королевы. Она была, разумеется, по-прежнему в черном, но теперь наряд выглядел уже далеко не таким громоздким, тяжелым, не таким зловещим и всеобъемлющим, как в последнюю их встречу. Королева всё еще носила на челе печать горя, прорезавшего на нем усталые морщины, но она перестала кричать и плакать, и сэр Роберт узнал слабый огонек в ее голубых глазах. Пиль поцеловал ее руку — и под холодной кожей почувствовал пульсирующую в ней жизнь. — Как я рад возможности снова вас видеть, ваше величество! — сказал сэр Роберт, старательно улыбаясь. Улыбка далась ему нелегко, но этого было достаточно. Королева также изобразила слабую улыбку, но и этого тоже было достаточно. Королева она или нет, Пиль заслуживал объяснений. — Меня просветили о важности моих обязанностей, сэр Роберт. Теперь я понимаю, что должна возвратиться к делам страны, — сказала она, сцепив перед собой руки и вздернув подбородок. — Сейчас я скорблю… но думаю, что… при дружеской помощи… в будущем я смогу улыбаться. — Сердце ее сжалось. Сэр Роберт, демонстрируя необычную для него вспышку искренности, к коей Виктория была весьма чувствительна, наморщил лоб, изогнул губы в грустной улыбке и тепло взглянул на юную королеву. С жалостью ли? Нет, то была не жалость, а нечто большее — нечто сродни уважению, заботе. Подобного она от Пиля не ожидала, но на душе у нее от этой картины стало легче. — Как здоровье юного принца? — учтиво спросил сэр Роберт, вновь погружая королеву в мрачное уныние. Откуда ему было знать, какой силой обладали эти его слова? Они поразили Викторию в самое сердце, и, собравшись с силами, она ответила, что принц в добром здравии и вверен заботам кормилицы и нянек. Сэр Роберт почувствовал, что переступил некую невидимую черту. — Рад это слышать, мэм. Желаете приступить к депешам? Виктории послышалось, что эти слова произнес другой голос, и она судорожно втянула воздух. Застыла на миг, завороженная внезапно явившимися ей зелеными глазами, но тут же изгнала их прочь. Не сейчас. — Да. Превосходная мысль. И пара — королева и премьер-министр — пара легких величайшей империи на Земле, устроилась за столом у окна, о которое постукивали дрожащие в неожиданно мягком воздухе декабрьские голые ветви деревьев, задавая тон и ритм этой встрече, придавая ей музыкальность. Сэр Роберт не хотел задавать королеве вопрос, крутившийся в его голове с тех самых пор, как он проехал Мраморную арку, но он знал, что не может покинуть дворец, не спросив. Время, подводившее к этому неизбежному вопросу, тянулось медленно, но, наконец, он набрался смелости, необходимой перед лицом возможной нежелательной реакции. — Вы виделись с лордом Мельбурном, ваше величество? Услышав заветное имя, королева вздрогнула, но взяла себя в руки, как подобает монарху. — Почему вы так решили, сэр Роберт? — медленно проговорила она, со слишком нарочитой, а потому не очень убедительной загадочностью. Сэр Роберт понял, что ступает по зыбкой почве. До сих пор ему везло — нужно проявить осторожность. — Не сочтите за неуважение, ваше величество. Я лишь подумал, не он ли убедил вас вернуться к вашим обязанностям. Я знаю, каким бесценным наставником он был для вас, мэм. Сжимая одну из свежих депеш мертвой хваткой (грозившей разорвать бумагу или, по меньшей мере, сильно ее измять), Виктория не могла найтись с ответом. Поистине, так оно и было. Поистине, в нем она нашла близость. То была чистейшая и сильнейшая форма сосуществования с другой душой: взаимопонимание, неопределимая и пугающая энергия, связывающая две души воедино. Он предложил ей самое эффективное исцеление. Он помог ей понять ее горе, эту невообразимо мучительную боль. Он помог ей взглянуть этой боли в лицо, прочувствовать ее, проглотить ее и жить дальше. Он научил ее тому, чему научился сам после собственной агонии. Он учил ее прежде, и он будет учить ее снова. Поистине, лорд Мельбурн спас ей жизнь. Однако сэр Роберт, думала Виктория, не поймет глубины связывавшего их чувства, родства, ныне жившего между ними. Сэр Роберт решит, что лорд Мельбурн замыслил недоброе. И ей невыносима была мысль, что кто-либо сочтет его мотивы неправедными и корыстными. Слишком много он для нее значил, и уж она-то знала, что он вовсе не желает на нее влиять или менять ее каким-либо образом. Слишком дорожила она их связью и не хотела, чтобы сэр Роберт представил эту связь как нечто грязное. Кроме того, всего несколько месяцев назад она сама проявляла к лорду Мельбурну такую неприязнь, что сэр Роберт попросту сочтет ее легкомысленной. Вовсе не легкомыслие заставляло ее сердце трепетать, а нечто гораздо более нежное. Виктория нервно сглотнула. — Я и без лорда Мельбурна прекрасно помню о своих обязанностях. Он давний мой друг, и если он пожелает меня навестить в это нелегкое для меня время, его ждет во дворце радушный прием. Уверяю вас, сэр Роберт, что лорд Мельбурн мне не родитель, он не бранит меня за пренебрежение долгом и не старается наставить на путь истинный. Я вполне способна сделать это сама. — Разумеется, мэм. Я прошу прощения. Я искренне надеюсь, что его… его дружба станет для вас источником утешения. Долгая, тягучая тишина повисла в комнате. Музыкальное ли постукивание веток об оконные стекла было тому виной, упоминание ли лорда Мельбурна, необходимость ли или простая учтивость, но в качестве следующего пункта повестки дня сэр Роберт предложил ее величеству посетить вечером оперу. Опера? Сегодня? Она и не знала. Почему ей не сообщили? Вероятно, фрейлины решили, что она не пожелает. С удивлением она обнаружила, что сама идея ей, собственно, не претит, но тут же ее поразила следующая мысль: быть может, ей как вдове не подобает подобное времяпрепровождение. Но будь оно так, почему бы сэр Роберт это предложил? Никто так рьяно не блюл приличия, как Пиль. Кто же будет в опере? Сэр Роберт. Наверняка кто-нибудь из важных тори. В конце концов, это Моцарт, а Моцарта любят и политики, и особы королевской крови, и простой люд. Кому может прийтись не по нраву Моцарт? Он ведь, вне всякого сомнения, величайший композитор всех времен! Виктория так и услышала восхитительный парящий гобой в третьей части «Серенады №10», и слезы навернулись ей на глаза. Фрейлины определенно пожелают сопровождать ее. В театре будет и верхушка вигов. В том числе, несомненно, и лорд Мельбурн. Да, лорд Мельбурн весьма уважал Моцарта. Виктория решила, что посещение оперы должно состояться. В черных траурных одеждах, с мужественным лицом она удостоит граждан своим появлением, дабы показать им, что она не забыла о них и что она по-прежнему любит музыку. Поездка в экипаже оказалась неловкой. Виктория молча ерзала на месте. Непривычное молчание королевы приводило фрейлин в смятение. Леди Эмма и леди Гарриет каждые несколько секунд переглядывались — обеим хотелось нарушить тишину, но ни та, ни другая не могли найти подходящих слов. Так тревожно было видеть женщину, которая прежде болтала без умолку или отчаянно кричала, сидящей в мертвой тишине. Зрелище леденило кровь. Эмма боялась, что королеве не достанет сил появиться в опере, показаться на глаза народу. Слишком еще было рано. Однако леди Эмма также знала причину, по которой королева решила показаться на глаза народу. Разумеется, это Уильям ее успокоил. Леди Эмма замечала всё. Эта перемена произошла в тот день, когда шел ливень, когда он повстречался с ней во дворце. Заметила она и перемену в Уильяме: он стал еще печальнее, словно снова вспомнил прошлое горе, но при этом весь сиял. В нем жило некое сильное, странное чувство, и Эмма это видела. Близость. Леди Эмма знала, что обоим пойдет на пользу увидеть друг друга в опере. Когда королева вышла из экипажа, вся задрапированная в черное, но полная достоинства, и направилась в сопровождении фрейлин к королевской ложе, возбужденное людское море тихо зашуршало — словно шорох крыльев птиц, снимающихся с веток при малейшем волнении. Кое-кто зашептался, но большинство пораженно хранило молчание, затаив дыхание, будто в ожидании бури. Позже, в беседе с мужьями, женами или любовницами, они говорили, что королева выглядела величественно. Ибо так она и выглядела. Она заняла свое место в окружении фрейлин, ощутив укол в сердце, когда кто-то другой сел в кресло, некогда занимаемое ее дорогим Альбертом. Красный занавес был опущен. Сияли огни рампы. Музыканты настраивали инструменты, и воздух наполняла какофония нот. Долгих, несвязных. Беспорядочных. Нестройных. И медленно, но верно инструменты начинали звучать точнее, чище, пока издаваемые ими ноты не потекли сладким ликером, опьяняя чувства. Крошечные лица сотен крошечных людей освещены были огнями, и глаза их сверкали, все до единого обращенные к ней. Когда-то и лорду Мельбурну нашлось бы место в королевской ложе, позади нее, перед занавесом — он стоял бы с бокалом портвейна в руке, чрезвычайно красивый в этом слабом свете. Но он больше не был премьер-министром и находиться в королевской ложе не мог. Однако он должен быть в театре, напомнила себе Виктория, оглядывая, обыскивая лица, пытаясь не обращать внимания на то, что на нее смотрят все. Он должен быть здесь. Должен быть здесь. Должен. Да. Там, в ложе почти прямо напротив королевской, в переднем ряду, опустив глаза — хотя Виктория знала, что за миг до того, как она нашла его лицо, эти глаза смотрели на нее — сидел Уильям Лэм. Ах, как красив он был в этом тусклом свете. Золото в зелени. Перелив перламутра. Тонкие изгибы полумрака. Серебро в его волосах. Мелькнувшее по его лицу и слившееся с тенями нечто невыразимое. Его глаза ожили. Моргнули. Взгляд пополз вверх, остановился на ней. Больше он глаз не отводил. Она не отводила свои. Расстояние между ними таяло, и Виктория почти ощущала его дыхание на своей шее. Чувствовала призрачное прикосновение его пальцев к тыльной стороне ее руки. Она увидела, как приоткрывается его рот, словно собираясь выпустить застрявшее в горле слово. Свет погас, и началась опера. Внимания Виктории, раздосадованной тем, как грубо был нарушен момент близости между ними, едва хватало на одну арию. Прежде музыка ее поглотила бы, но сейчас она не находила себе места, всё еще ощущая под кожей жар. Лорд Мельбурн был в таком же состоянии. Черт бы побрал этого Моцарта. Наконец наступил долгожданный антракт. Зал вновь озарился светом, и взгляд Виктории немедленно метнулся обратно к лорду Мельбурну и встретился с его взглядом. Вновь они пытливо всматривались друг в друга, отчаянно пытаясь что-то сказать без слов, одними глазами. Вздымавшаяся грудь Виктории была для лорда Мельбурна красноречивее сонетов. Мерцающее золото в глубине зеленых глаз лорда Мельбурна захватило сердце Виктории. Его слезы, ее дрожь сказали им, что они любимы. Я люблю вас, я люблю вас, я люблю вас. — Леди Эмма, — выдохнула Виктория хриплым от долгого молчания голосом, не отрывая взгляда от лорда Мельбурна, — вы видите вон там лорда М? Эмма сдержала улыбку — «лорд М», сделала вид, будто осматривается по сторонам в поисках Мельбурна, хотя по пристальному взгляду королевы нетрудно было понять точное его местоположение, и сказала, что, кажется, видит. — Благоразумно ли было бы с моей стороны пригласить его в королевскую ложу? — спросила Виктория с искренней невинностью, с отчаянием юной влюбленной девушки, никогда раньше не знавшей любви. Благоразумно ли? Отнюдь. Но леди Эмма считала, что в стремлении избежать скандала можно зайти слишком далеко, отказывая себе в любом удовольствии и страсти, ради которых стоит жить. Если бы все придерживались того же мнения, что леди Эмма, не было бы ничего зазорного в том, чтобы пригласить Уильяма в королевскую ложу. Эмма надеялась, что если и не все присутствующие разделяют ее взгляды, то они хотя бы слишком поглощены Моцартом и не заметят. Сообщив королеве, что она наведается к Мельбурну, она быстро пробралась к его ложе. С ее места в королевской ложе Виктории было видно, что лорд Мельбурн колеблется, и сердце ее наполнилось страхом. Она так и впилась в него взглядом: прошу, Уильям, забудь об обществе. Позволь нам мгновение счастья. Пожалуйста. Сомнение волнами омывало его лицо, его глаза со страхом бегали по лицам зрителей, его паранойя внушала ему, что каждый сидящий в этом зале сочтет их действия предосудительными. Он не посмел бы и подумать о том, чтобы навлечь позор на королевскую власть. На Викторию. Он скорее умер бы. Но Виктория желала этого более всего на свете. Ее глаза сказали ему всё, Эмма напомнила ему об этом, и сам он это знал. И, вновь послушный зову огня, он поднялся с места и последовал за старой подругой к королевской ложе, зная, что ведет себя безрассудно. Но стоило ему увидеть его милую Викторию, безрассудство перестало иметь значение. Как могло это зваться безрассудством — жаждать общества такой женщины? Она вся светилась. Возрожденная. Живая. Блеск ее глаз ослеплял. Спеленавшие ее чернильно-черные ткани не способны были погасить ее пламя. Она жаждала его. Он это видел. Она позвала его. Она желала его. И он внял ей. Внял всему, что влекло его, и покорился. Укутанный тусклым светом, он молча опустился в кресло подле нее. Ему не нужно было ничего говорить. Любые его слова не шли ни в какое сравнение с тем, что могли дать ей его глаза. Его душа. Близость. Никому не было видно за поручнями ложи, но если бы это кто-нибудь увидел, скандал разгорелся бы с такой силой, что в этом костре расплавилась бы королевская корона. Если бы кто-нибудь только увидел их руки. Рука Уильяма украдкой потянулась к руке королевы, покоившуюся на атласных складках ее платья, зависла над ней, невесомо коснувшись чувствительной кожи, и наконец обхватила ее и сжала. Моцарт набирал силу. Щеки Виктории пылали. Гремела музыка. Виктория и Уильям. Вдова и вдовец. Тайные влюбленные. Я люблю вас, я люблю вас, я люблю вас.