Право над жизнью и смертью

      Путь от полицейского участка до квартиры шатена оба парня шли в давящей тишине. Разговор не начинали ни одна сторона — излишне были вымотаны за ночь. Случилось то, чего владелец расёмона боялся больше всего — он убил. Уже два раза. Все это происходило словно под гипнозом, мафиози не мог себя контролировать и своего зверя. Но там, в отделении — он полностью имел представление о том, что делает. Из-за этого их засекли, и пришлось убирать всех свидетелей. Кровь на руках учителя по его вине... Ведь Дазай зарекся не убивать после случившегося с его другом, Одой Сакуноскэ. Мафиози, который не убивал. Таким же пробыл эти три месяца и Акутагава, но этот некто, кто швырнул ему в спину нож, пробуждая тьму... Он поплатится за это сполна.       Осаму с учеником бесшумно вернулись в свою квартиру. Он был спокоен, задумчив, его лицо, как и всегда, ничего не выражало. Первым делом Дазай пошел в ванную, чтобы смыть с себя этот день, отстирать плащ от крови и смыть её с лица и рук. Но, как назло, отключили горячую воду. Пришлось раздеваться и вставать под холодный душ, дрожа всем телом, хотя холода как такового он не ощущал. Спустя пару минут Осаму перестал чувствовать пальцы рук и ног, смывая пот, грязь и кровь со своего тела. Плащ лежал на плиточном полу, кровь на нем уже запеклась, но детектив все еще надеялся на то, что её можно будет отстирать.       Снаружи ждал Акутагава, прижавшись лбом к деревянной поверхности двери в ванную, он столкнулся с ужасающей усталостью, — использование Тёмного Зверя требует больших затрат энергии. Лёгкое тело чуть покачнулось, но юноша смог устоять на ногах, кончиками пальцев придерживаясь за стену, дабы не заляпать ее алой жидкостью. Не помешало бы отмыть от грязи и себя. Будто это поможет смыть грех с души... Нет. Не поможет, сколько ни старайся. Чувство вины перед Дазаем и отвращения к себе смешались в мерзопакостный дуэт.       Если бы их бы поймали, — посадили за решетку, а после, скорее всего, объявили бы смертную казнь... Но ни в планы безмолвной гончей Мафии, ни в планы суицидника это не входило. Оттого у них и не было выхода. Они наверняка наследили на месте преступления, – взять хотя бы отпечатки подошв их обуви, испачканных в крови. Осаму, который был невиновен в этих преступлениях, был зазря впутан в эту кровавую паутину событий своим нерадивым учеником. Он может попасть под удар, – это беспокоило Рюноске больше всего. Сможет ли Осаму посмотреть на него без доли презрения после этого? Он ничтожество. Он позволил манипулировать собой. И он убил. Хотя поклялся сдерживаться. Самому себе поклялся, поклялся своему наставнику. Он проделал слишком длинный и тяжелый путь, чтобы сдаться сейчас, когда на тернистой дороге показалась развилка. Он пойдет по одному пути, и если он окажется неправильным, то он перевернет определение «правильности» и все равно добьется своего.       Закрутив кран несгибающимися мокрыми пальцами, Дазай поднял с пола свои трусы, осмотрел их и бросил обратно. Желания надевать сегодняшние вещи не было никакого, к тому же они были влажные от дождя. Взяв с крючка жесткое серое полотенце, детектив обернул его вокруг бедер, отжал свои волосы над ванной, сжав их в кулаке, и надавил на ручку двери. Прямо перед его лицом оказался Акутагава, сжимающий своими тонкими пальцами дверной косяк так, что костяшки побели, хотя казалось, что невозможно найти цвета бледнее, чем его почти прозрачная кожа.       — Иди спать, Рюноске-кун, — устало проговорил Осаму, выключая свет в ванной. Надо бы постараться застирать плащ, но сил совсем не было. Наверное, придется сдать его в химчистку. Если он не испорчен окончательно. Но Дазай никогда этого не делал прежде…       — Дазай-сан…       — Иди спать, — после этой фразы высокая фигура бывшего наставника скрылась в полумраке квартиры, оставив юношу одного. Опять.       Пройдя мимо бывшего ученика, суицидник прошел в свою комнату и подошел к тумбочке, стоящей возле окна. Там он достал чистую рубашку и домашние штаны, нижнее белье. Одевшись, он достал новый комплект трусов, старую футболку и тонкие пижамные штаны, которые он ни разу не надевал и даже не помнил, откуда они взялись. Сложив вещи в кучу, он вернулся в гостиную, положив вещи на диван. Рюноске он не нашел, но не сильно и беспокоился. Может, он решил умыться или поесть? В любом случае, преданному псу некуда идти, даже если бы он захотел покинуть своего «хозяина».       Выпрямившись, Рюноске зашел в ванную комнату, не включая света. Сделав шаг, темноволосый наступил на что-то мокрое и холодное. На пару минут парню показалось, что это трупы полицейских, убитых несколько часов назад. Но это оказалась всего лишь брошенная одежда шатена. Грязную и кровавую, Рю переложил ее в единственный таз, чтобы никто из них ненароком не поскользнулся. Сил не было от слова совсем; их едва хватало на то, чтобы ходить. Во мраке ванной юноша вдруг почувствовал некую успокаивающую ауру. Тьма всегда была его единственным и верным спутником, именно в ней он чувствует себя по настоящему тем, кем является – мафиози. Но и ей он не сразу доверился – стремился прыгнуть выше головы, старался найти свет в своей жизни, но всего лишь глубже проваливался в покров ночи. Жалок. Он определенно жалкий сейчас. С такими мыслями брюнет поднял глаза и посмотрел в свое отражение, вцепившись пальцами в белую раковину. Бледная как снег кожа лица даже в темноте выделяется; на её фоне совершенно незаметны бледные губы и нос, и лишь глаза... Они подобны двум омутам, в которых нет ни капли света. В них виднеется все та же тьма, что окружает владельца Расёмона сейчас и не отпускала никогда, сцепив свои когтистые лапы на его тонких плечах.       Развернувшись на пятках, Дазай босыми ногами прошелся по прохладному полу, прикрыл дверь в свою комнату и, открыв окно, собрался лечь спать, но почему-то задержался. Легкий ветерок ударил в лицо, огни города освещали комнату. Подойдя к окну вплотную, Осаму чуть высунулся наружу, потом еще чуть-чуть, ощутив мимолетное чувство свободы, которое оказалось лишь иллюзией, потому что он не был свободен. Он был связан цепями этого мира еще хлеще, чем его ученик. Хотелось умереть. Перед глазами всплыл образ десятка убитых людей, которые погибли сегодня от его рук только потому, что делали свою работу. Они не были виновны, не сделали ничего плохого, у них могли быть семьи, дома их могли ждать жены и дети, а его никто не ждет. Стало тошно от самого себя, от своего характера и собственной жизни. Никчемная. Унылая. Никому ненужная. Даже самому Осаму. Особенно ему. Он сел на пол возле тумбочки, подперев головой одну из стенок; ветер развевал его влажные волосы, но не мысли. Прикрыл глаза, но сон все не шел. Так он просидел до самого утра, абстрагировавшись от всего мира, не считая своего внутреннего, от которого хотелось сбежать куда больше, чем от реальности.       Тряхнув головой, парень расслабил одну руку, поворачивая вентиль крана и включая воду. Сунув под струю ладони, тот сразу же почувствовал обжигающий холод, – горячую воду отключили. Но то к лучшему, — уснуть прямо тут не получится. И действительно — умывшись ледяной водой, от которой по рукам уже прошлась судорога, мафиози немного пришел в себя, выпрямляясь и опять смотря в тьму отражения — глаза привыкли к сумраку. Вот, теперь определенно выглядит лучше. На этой мысли, выключив воду и даже не думая вытирать насухо лицо и руки, темноволосый побрел в гостиную, где на данный момент находится его спальное место и вещи, что оставил Осаму. Похоже, он не злится. Или... не понятно. Акутагава не раз пытался понять, что в голове у суицидника. Ступая по полу на удивление тихо, мафиози старался не разбудить наверняка уставшего шатена. Им обоим нужен отдых. Сможет ли Рюноске все исправить? Добиться своего и доказать, что по собственному желанию он никого не убивал. Усталость огромным комом навалилась на парня, и тот моментально погрузился в царство Морфея.       К утру все оказалось проще, чем сам Акутагава представлял: Дазай спал, — это хорошо, хотелось, чтобы парень отдохнул после вчерашней ночи. На себя и на свой недосып было все равно, даже захотелось приготовить завтрак. На этот раз продуктов было больше и теперь-то можно приготовить что-нибудь дельное. На этот раз были Тамагояки. Японский омлет. Рюноске хорошо помнил этот рецепт: взбить яйца, а потом, подмешивая бульон, в котором есть сахар, соевый соус, соль и другие приправы для остроты, зажарить в виде ролов. Хороший сытный завтрак, может хоть вкусная еда поможет немного разгладить напряженную атмосферу в квартире. Осталось дождаться самого хозяина жилища...       Поздним утром, когда вся квартирка пропахла великолепным запахом омлета, детектив проснулся в прекрасном расположении духа, не смотря на ноющую боль в спине и шее. С удивлением оглянувшись вокруг себя, он вспомнил, что заснул на полу в сидячем положении, весь замерз и возможно скоро самочувствие испортится до того, что потребуется взять на работе больничный.       Белая, полупрозрачная на свету рубашка практически висела на тонких костлявых плечах шатена, решившего вчера не застегивать её на пуговицы. Аромат еды ударил в нос; живот заурчал в независимости от желания Дазая. Прижав к животу руку, бывший мафиози вдруг ясно понял, что безумно жаждет увидеть своего ученика. И он нашелся на кухне: стоял возле плиты и готовил аппетитный на вид: тщательно обжаривал со всех сторон омлет, не переставая добавлять различные приправы, дабы придать остроты. Потом он собрался делать роллы. Интересно, Дазай уже проснулся? Понравится ему ли то, что сероглазый приготовил? По большей части, все эти изыски и вкусные блюда, чтобы поразить наставника своим талантом. Будь мафиози один — не за что бы ни стал стараться.       Он думал о необходимости обсудить с шатеном вчерашнюю ночь, вероятно, нужно будет попросить прощения за то, что поставил агента под удар, ведь им, как известно, нельзя убивать, только в крайних случаях и только после получения разрешения директора. Если того поймают, его прошлое незамедлительно раскроется, и тогда, вероятнее всего, Дазая казнят за все те преступления, что он совершил за время работы в мафии.       Осаму встал в проходе, плечом прислонившись к дверному косяку, и зачарованным взглядом посмотрел на прямую спину брюнета в его домашней футболке. Невольно улыбнулся и мигом посерьезнел. Что на него нашло? Подумаешь, Рюноске.        — Доброе утро, Рюноске-кун. Как спалось? — его голос был настолько мягким, каким не был никогда прежде, когда он обращался к бывшему ученику. Даже страшно стало от самого себя. Спокойный и даже бархатный голос Осаму заставил юного мафиози подскочить на месте, отбросив деревянную лопатку в сторону. Он был слишком увлечен готовкой и совершенно не заметил приближения бывшего наставника. Непростительная непредусмотрительность для самого разыскиваемого мафиози. — Выглядишь уставшим. Поздно лег или сон не шёл?       «Хватит! Прекрати сейчас же!», — пронеслось в голове у детектива, он трижды за время утреннего приветствия пытался одернуть себя, но все попытки казались тщетными. Он все-таки сказал это. Вот дерьмо.       — Д-доброе, Дазай-сан. Спалось?.. Нормально, — сказать, что он удивлён — это ничего не сказать. Шатен никогда не интересовался делами бывшего ученика, даже его здоровьем, хотя прекрасно знал, что оно у темноволосого слабое. А прежде тому и подавно было глубоко плевать, где паренёк и жив ли он вообще.       Естественно, такие вопросы застали врасплох, в его глазах отчётливо было видно замешательство, и Акутагава молчал, не зная, что ответить на них.       — Со мной все хорошо. Как всегда, — Осаму изаинтересованно наблюдал за тем, как почти краснеющий Рюноске выключив плиту, отставил сковороду на подставку, чтобы дать еде остыть. А сам начал готовить чай и кофе. Когда же и это было готово, эспер принялся делать роллы, как того требуют правила их готовки. Столь простое и знаменитое на весь мир блюдо нетрудно приготовить. Годы тренировок дома не прошли даром, теперь его умения пригодились, и он, можно сказать, личный повар Дазая. Главное — не накосячить...       — Ты давно на ногах? Все утро, наверное, готовишь, бедненький Рю-кун, — длинные пальцы детектива нежно прикоснулись к напряженным худым плечам Акутагавы, который стоял к Дазаю спиной в его же футболке. Пальцы прошлись по плечам, разминая их, и перешли к лопаткам, которые были слишком острыми, завораживающе острыми. Бывший мафиози прикоснулся носом к тонкой лебединой шее своего ученика, вдыхая его запах. Сам Акутагава замер, натянулся, словно струна и боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть это наваждение. Ему это нравилось. Но внутри из последних сил Осаму пытался остановить себя, заставить свои руки опуститься, а лицо — отодвинуться от затылка брюнета. Но попытки не увенчались успехом. Тогда Дазай задействовал свою память, пытаясь найти на чертогах разума что-то такое, отчего самому захочется отстраниться от ученика. И нашел.       «Давай, чертов ублюдок, ты сможешь».       Осаму закрыл глаза, а когда открыл их, то перед ним предстала сцена шести-семи летней давности. Сцена, которую детектив хотел забыть, и которую не хотел забывать одновременно. Это было самое страшное наказание Рюноске. Это была точка невозврата. После этого назад повернуть уже невозможно.       — Как ты меня достал. Как ты мне надоел, наглый мальчишка… Когда ты научишься думать своей головой, а не черным веществом внутри своего тупого зверя? Когда ты перестанешь доставлять мне головную боль и лишние хлопоты? — Осаму сжал в кулаке волосы своего ученика, оттянув их назад настолько, чтобы Акутагаве стало больно. Но он и бровью не повел, сжав зубы, терпел, ждал, что его наставник предпримет теперь, даже не пытался освободиться или огрызнуться. Он был напуган. Он был возбужден. Зол. Он был в предвкушении.       Одежда ученика лежала на пыльном грязном полу склада, куда и привел юношу его наставник. Сейчас был январь, холодный от слишком большой влажности, но не от температуры воздуха; ветер просачивался через щели этого помещения, обдавая холодными воздушными струями тело подростка, на чьей бледной обнаженной коже виднеются новые и старые синяки, царапины и ушибы. Он находится практически на весу, удерживаемый за короткие взъерошенные волосы этим человеком, что сам же подал ему руку помощи, а теперь говорит подобные вещи. Впрочем, оттого уважение к нему не уменьшилось, но... Но такое, возможно, было переходом всех планок – использовать подобным образом сероглазого. Да, чтобы его наказать, наставник прибег к столь омерзительному методу. Но отвращение к самому себе не деть – оно юлится где-то в глубине души, сжимается комом страха, злости... И даже такого отвратительного чувства, как возбуждение.       А в следующее мгновение Дазай резко отпустил Рюноске, толкнув его на пол, да так, что тот упал плашмя, не успев подставить руки, и сильно ударился щекой о жесткий пол. Колени, на которых он стоял до падения, нещадно болели, напоминая мафиози о том, что он должен держать язык за зубами, ибо Осаму не любит пререканий. Очень не любит. Даже больше, чем Акутагаву.       — В следующий раз ты подумаешь дважды, перед тем, как раскрыть свой поганый рот, Акутагава. Чем ты думал? Явно не мозгами, у тебя их нет, судя по твоим поступкам и словам. И чувства самосохранения нет. И самоуважения. Только ненависть.       С каждым произносимым словом сердце брюнета сжималось в тиски. Когда он говорил это, то представлял себя. Не боящийся смерти. Не уважающий ни себя, ни других. Ничего не чувствующий. Ничтожество. Одна лишь ненависть всегда теплилась в юноше, но потом и это чувство покинуло его жалкую душу. Но кое-что никогда не отпускало его. И не отпустит до самой смерти. Чувство опустошенности. Когда ничего не хочется: ни есть, ни пить, ни заниматься сексом, ни гулять под дождем, ни убивать, ни чувствовать. Ничего. И единственным выходом становится смерть.       Присев на одно колено перед мальчишкой, Дазай с силой сжал его костлявое плечо, на котором уже грозился появиться синяк, и чуть приподнял его. Посмотрел в глаза: серые, как его жизнь. Он пытался найти в этих глазах хоть что-то, какие-либо эмоции. Но не видел ничего. Ни страха, ни обиды, ни разочарования. Все то, что он видел всегда. Уважение и безграничную преданность. Он видел их каждый день, что начал было сомневаться, действительно ли пустые глаза Акутагавы выражают это или Дазаю мерещится? Возможно, он родился с таким выражением в глазах.       Однажды Осаму размышлял, сидя в привычном баре и попивая виски со льдом, о том, не потребуется ли однажды вырезать Акутагаве сердце? А если потребуется, что хватит ли у него решимости? То, что Рюноске ничего не сможет, да и не станет делать, было понятно, но сможет ли Дазай? Не дрогнет ли его рука? Пять дней в неделю ему безумно хочется вспороть мальчишке грудную клетку и вытащить его бьющееся сердце наружу, но когда он видит в серых глазах решимость умереть за наставника, эту глупую собачью преданность, то руки сами собой опускаются. Как и глаза. Он не заслуживает этой преданности. Он не хочет ее видеть. Он хочет вырезать сердце Акутагавы и заставить его сожрать собственные глаза, чтобы никогда больше не пришлось в них смотреть.       Но сейчас Дазай отвел взгляд от пустых глаз, разглядывая его нагое тело. Оно было слишком тощее, почти все покрыто синяками и шрамами, ключицы и ребра выпирали настолько, что казалось, будто перед парнем лежит скелет, а не живой человек. Пришло время для наказания.       — Встань на колени, — жестко приказал мафиози, отпуская плечо ученика.       Юноша внутренне сжался, но не оставалось ничего, кроме того, как повиноваться своему наставнику. С трудом подняв собственное тело и изнемогая от боли, Рюноске встал на колени перед Дазаем, затем повернулся задом, как показал кивком учитель, и приготовился к невыносимой боли. Никогда еще Осаму не использовал подобные методы для наказания. И ничего сверх того, что делал раньше, не совершал Рю, так почему теперь мафиози решил воспользоваться телом ученика?       Лицо Осаму не выражало ровным счетом ничего. Ни презрения, ни желания, ни ярости, ни удовлетворения. Даже привычной для Акутагавы ненависти. Дазай поднялся, разогнул хрустнувший позвоночник и медленно снял с себя брюки. Он упивался своей властью перед этим мальчишкой, он намеренно тянул время, ибо знал, как напуган его ученик. А когда рука легла на губы Рю, он отшатнулся, только стоящий сзади Осаму не позволил ему сильно дрыгаться. «Оближи» — следующий приказ был произнесен не менее холодно; пришлось подчиниться. Он облизал каждый палец, сгорая от стыда и ненависти к себе. Рука покинула его рот, и в следующее мгновение один палец проник в его анальное отверстие. От ужаса, охватившего его, нежели от боли, Акутагава едва вскрикнул. Тогда к тому пальца присоединился второй и третий.       Более-менее разработав отверстие для себя, Осаму вынул пальцы, затем плюнул на руку и растер слюну по уже готовому к наказанию члену. Он возбудился. Ему всегда нравилось унижать кого-то, и от этого становилось мерзко. Весь он – это одна мерзость. С трудом войдя в тугой анус, Дазай схватил парня, упирающегося в пол обеими руками, за шею, сжимая ее, и начал двигаться. Движения были яростными, рваными, агрессиями. Словно в этом соитии мафиози хотел забыть себя, хотел избавиться от всего этого отвращения, грязи и мерзости, что занимали его душу и разум. Он хотел избавиться от тьмы внутри его с помощью еще большей тьмы. Насилие может порождать лишь насилие. Ему не станет легче, он не станет чувствовать себя чище или лучше. Он останется ничтожеством, которое еще больше погрязло в пороках. Но он продолжал вдалбливаться в чужое тело, такое хрупко и бледное, почти прозрачное… Ему хотелось почувствовать оргазм вместе с Рюноске. Хотелось излиться в него. Возможно, это поможет хоть на пару мгновений перестать думать.       Акутагава стойко терпел то, что в его теле находится посторонний орган, то, как сильно он входит в него и как яростно чужие пальцы сжимают его шею. Было больно, очень больно, некомфортно, пугающе… Но мафиози не хотел, чтобы это прекращалось. Он сам был на пределе, натянутый, словно струна, готов был взорваться на миллиарды осколков в любой момент, как только тугой узел внизу его живота развяжется или порвется. В глазах темнело то ли от возбуждения, то ли от жгучего желания, или же Дазай слишком сильно сдавливал его горло. Он непроизвольно стонал под своим учителем, двигаясь ему навстречу, как только боль уступила место чему-то приятному, что пряталось в нем все это время, и не было заметно. Когда Осаму с громким и тяжелым вздохом излился в Рю, то Акутагава почувствовал дикую слабость в своем теле. Но сначала было так хорошо, что пришлось закрыть глаза от удовольствия, снова упав лицом на пол. Он тоже кончил.       Осаму посмотрел на своего ученика, как будто первый раз увидел, и резко отпрянул от него. Что с ним, черт возьми, такое? Что происходит? Будто это не он управляет своим телом. И языком. Мерзким языком, который говорит, что ему вздумается.       — Ты уже закончил приготовления? — «сладкий голосок» никуда и не исчез. И безразличие, которое Осаму хотел вложить во фразу, не проявилось ни коем образом. Дело дрянь. С ним что-то произошло вчера. Похоже на очередное дерьмо, которое ему придется разгребать одному. И спасибо Рюноске, вот удружил. Вывел на его след какого-то ублюдка, который теперь может его контролировать.       Акутагава, так же, как и Дазай, погрузился в свои воспоминания. В те, что были спрятаны юным мафиози глубоко-глубоко в себе. Почему он позволил сделать это с собой? Одной преданности здесь мало, так... Что же еще помешало мальчику дать протест?       Перед глазами, словно вживую предстал тот момент с наказанием. В то время Рюноске уже полгода состоял в рядах Портовой мафии, и пока младшая сестра находилась под строгим присмотром Кое-сан, братец каждый вечер залечивал свои синяки и раны, полученные от своего же наставника. Со временем детская наивность пропала, помощи от кого-то ждать не приходилось, потому что ее и не было. Надеяться можно было только на себя и ни на кого больше.       Хотел ли сероглазый для себя и Гин другой жизни? Возможно. Жалеет ли он о своем решении? Скорее всего... Нет.       Каким бы отвратительным его мир не был, есть те, ради кого Акутагава бы отдал жизнь. Таких людей не так уж и много, но имя «Дазай Осаму» определенно там присутствует.       В тот момент он думал об этом, когда его растягивали пальцами – непривычное и болезненное ощущение, от которых он подал голос в виде тихого вскрика. Сердце колотилось как безумное – впервые такое происходило с телом мальчишки. Пальцы наставника грубо растягивали его и входили всё глубже и глубже. Как же больно и непривычно. А главное – унизительно. Это было дном, докуда Акутагава ещё не падал в плане гордости, – раньше его могли избивать, но он давал отпор противникам. А сейчас, как проститут, не делает ни единого движения для того, чтобы прекратить это падение, терпит боль и жжение от растягивания стенок. Хотелось лишь провалиться глубже в эту пучину от своей слабости. Насколько же он ничтожен.       Но более глубокий ужас, почти звериный, охватил юношу немногим позднее, когда тонкие, как у хирурга, пальцы наставника вышли из него. А от следующего действия исполнителя что-то окончательно сломалось внутри хрупкого тела брюнета, разбиваясь на тысячи осколков и вонзаясь в душу до крови. Похоже, Дазай не особо хорошо разработал анальное отверстие ученика и, войдя рывком, вытащил из глубин и без того трещащего по швам мира юноши недолгий, но полный боли и ненависти к самому себе вскрик, в котором можно было расслышать звук бьющегося стекла, коим и являлся мир владельца Расемона, – хрупкий, столь же черно-белый, иногда с росчерками алого, как и взгляды на мир, – он начал рушится, и легкое тело содрогнулось от дрожи, а горячие спонтанные слезы заскользили по ледяным щекам.       Рюноске застыл как вкопанный и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Забыв про завтрак, виновник всех недавних происшествий задумчиво смотрел в одну точку в стене. Взгляд его был пустым и безжизненным. Кажется, он даже позабыл, что учитель с его странным поведением с самого утра, стоит позади. Но он отчетливо помнил тот день, как будто он был вчера. После этого он еще долго избегал шатена и боялся остаться с тем один на один. Поэтому всегда кто-то был рядом, как будто это когда-то останавливало главу исполнительного комитета. Но будучи тогда совсем мальчишкой, верил, что это поможет, и такого больше не произойдет. Тогда владелец расёмона еще не знал, что ему захочется вновь это повторить.       Это окаменение заметил Осаму, отпуская острые плечи бывшего ученика.       — Акутагава-кун, — брюнет не двинулся, продолжив, не моргая, смотреть в стену, вспоминая то страшное и унизительное наказание. Вспоминая чувствами, вспоминая телом, оттого задыхаясь и начиная тяжело дышать.       Дурацкие воспоминания.       Дурацкое восприятие боли и этого мира.       Чертова слабость и никчемность.       — Акутагава Рюноске, — вторая попытка вывести от раздумий темноволосого оказалась более успешной. Юный мафиози вздрогнул, растерянно-глупо хлопал глазами пару секунд, и после уже взглянул на шатена, который на удивление не поменял своего нежного взгляда и продолжил с теплотой смотреть на ученика.       От чего такое резкое измение Осаму по отношению к владельцу расемона? Очень странно. Выяснить это стало первостепенной задачей.А пока надо позавтракать.       — Садитесь за стол. Почти все готово, — Рюноске высвободился из цепких рук шатена и стал делать роллы, последний этап в готовке.       Уже через несколько минут, оба эспера уничтожали вкусный завтрак. Суицидник светился так, будто в его жизни произошло важное событие, только... Акутагава никак не мог понять, что вдруг заставило его так измениться.       — Ммм! Как вкусно, Акутагава-кун! Ты прекрасный повар, не думал бросить это все и открыть свой ресторан? — Мафиози вздрогнул, едва не выронив ролл. Он внимательно смотрел, как Дазай, прикрыв глаза, мило улыбался; он съел еще один кусочек, запивая все это кофе. При этом из уст его была слышно тихая музыка.       — Не задумывался над этим.       — Рано или поздно этот вопрос снова всплывет. Неужто ты собрался отдать всю свою жизнь Портовой Мафии? У тебя ведь и личная жизнь должна быть. Так что же? — с чего бы этому парню поднимать такую тему? Рюноске напрягся.       — Мне нет места нигде, кроме Портовой мафии. Отдать свою жизнь во благо организации? Почему бы и нет? Многие бы поступили так же на моем месте. — Аку аккуратно взял последний кусочек и отправил в рот. Как ни странно, но завтрак получился и правда хорош. Но, похоже, кареглазый не желал успокаиваться.       — А что насчет личной жизни?       — А что с ней? — теперь оба допивали чай и кофе, поддерживая при этом почти светскую беседу, учитывая, что раньше такого никогда не было.       — У тебя есть тот, к кому ты испытываешь теплые чувства? — и снова мурашки пробежались по телу при мыслях о дорогом человеке, сердце убийцы предательски стало биться чаще. Он отчетливо слышал этот стук, да так, что вскоре это било по вискам.       Этот самый дорогой человек сидел прямо здесь, напротив парня, и миленько улыбался в ожидании ответа. Эти чувства эспер тщательно скрывал и, не подавая виду, думал о Неполноценном человеке. А сказать не хватало смелости. Все это так глупо, что Рю становится тошно от самого себя. А поделать с этим ничего не может.       — Акутагава-кун, ты опять задумался. Вернись на Землю. Мне тоже интересно, о чем ты там таком думаешь.       — Ни о чем таком я не думаю... Это слишком личное, и я не хочу об этом говорить. Извините, — молча встав, Рюноске собрал всю посуду и подошел к раковине, начав мыть. Дазай же с привычной хитрой улыбочкой встал из-за стола и плавной походкой подошел к брюнету, встав позади него. Длинными пальцами он провел по ровной спине ученика, чувствуя напряжение того, а после провел по рукам.       — Я сам вымою. Иди отдохни, — тихо прошептав на ушко, Осаму взял мочалку и тарелку из рук ученика, нарочно коснувшись своими пальцами к тыльной стороне его ладони. Акутагаве второй раз говорить не пришлось. Он пулей выбежал из кухни.       После того, как посуда была помыта и вытерта досуха, Дазай вернулся в свою комнату за вещами. До работы был еще час, но из дома хотелось сбежать как можно быстрее, чтобы не сделать или не сказать еще чего-нибудь глупого и нелепого. Краем глаза посмотрев на сидящего в гостиной ученика, Осаму ускорил шаг, скрывшись за дверью в своё убежище. Там он быстро нашел одежду, сбросив вещи, в которых спал, на пол, и со счастливой улыбкой, но ужасным настроем пошел к двери. Но перед уходом он вспомнил про плащ. Наверняка он уже высох. Хотя как он мог высохнуть в ванной на полу? Если и высох, то жутко помят. Зайдя в ванную комнату, шатен быстро нашел свой бежевый плащ лежащим в тазу на полу. Акутагава его туда положил? Плащ был влажный, помятый, но Дазаю не привыкать. Он носил и более неприятную одежду, а тут его любимый плащ с которым он почти сросся. В конце рабочего дня можно будет зайди в прачечную и постирать его там. А уж рабочий день он вытерпит.       «А вытерпишь ли ты сегодняшний день без Рюноске?», — навязчивая мысль быстро пронеслась в голове у бывшего мафиози, а сердце болезненно сжалось так сильно, что пришлось поднести кулак к груди и чуть согнуться, чтобы боль утихла.       Какого черта здесь происходит? Дерьмо!       Хорошо хоть Акутагава не подает признаков жизни. Наверняка в ужасе от поведения своего наставника. И не зря. Дазай сам в ужасе от себя. Надев свой плащ, он быстро покинул квартиру, захлопнув за собой дверь. Не помешает проветриться и узнать, известно ли что-нибудь о нападавших на полицейский участок вчера ночью. Они крупно влипли, и Осаму еще не знал, как им выбраться из этой западни.