Перекресток

В апреле, едва сошла вода, зацвели яблони и абрикосы. Наступило лето сорок второго года. В домах не выключали радио. Установленные на площадях громкоговорители по нескольку раз в день извещали о положении на фронтах. Сводки были лаконичны и беспощадно правдивы. Люди слушали молча. Ежедневно на фронт отправлялись эшелоны с орудиями, боеприпасами, хлебом. С рассветом в парке имени Горького начинались военные учения. Время от времени можно было увидеть идущих бойцов с вещевыми мешками, шинелями через плечо, свернутыми валиком, с блестящими на солнце котелками — толпа провожала бойцов до вокзала. Дни летели. Труд, забота о раненых так заполняли время Кати, что она давно позабыла тоску одиночества. Лишения и неустроенность быта, которые раньше донимали ее до слез, теперь переносились легче. Кате некогда было заниматься мелочами: к вечеру она так уставала, что с трудом добиралась до постели. Дети тоже особых хлопот не доставляли — она смогла пристроить их в детский сад рядом с госпиталем, так что и на работу, и домой они шли вместе. Кате все еще не верилось, что она уже год живет здесь с детьми. И как-то прижилась, хотя боялась обратного… Работать санитаркой ей нравилось. Хотя каждый день ее сердце разрывалось от боли и жалости, когда она глядела на раненных бойцов, она все равно любила свою работу — она считала, что она тоже воюет. Месяца два назад ее хотели перевести из санитарок в госпитальную лабораторию помощницей лаборантки, но Катя отказалась и осталась на своем месте. Ей нравилось быть с людьми. В восьмой палате стояли четыре койки. На одной из них с зимы лежал майор с тяжелым ранением в ногу. Главный хирург сказал, что нога сохранится, не останется даже хромоты, а через полгода даже возможно возвращение на фронт. Тогда у майора обнаружился вдруг тяжелый характер — он выпытывал у Кати, врут доктора или нет. Катя убеждала, что доктора не врут, а жена не приезжает из Тулы потому, что трудно достать пропуск и не на кого оставить детей. Иногда Кате не удавалось убедить майора и он отворачивался к стене. И таких майоров было много по всему госпиталю, и за каждым Катя старалась приглядеть — она никак не могла бросить их и перейти в лабораторию. Выслушивание жалоб майора, писание писем под диктовку безрукого лейтенанта и просто разговоры в восьмой палате — все это не было основной работой, но делать это Кате казалось важнее того, что она бы делала в лаборатории. Сегодня было на удивление теплое утро. Катя переходила по доскам госпитальный двор. Доски настилались на пути к служебным постройкам: двор лежал низко, весной и осенью его заливало водой. К кухне вела широкая дорога в три доски, такая же широкая — от главного входа к проходной будке. Спустя пару минут Катя уже была в восьмой палате. Однорукий младший лейтенант спал, майор лежал на спине и настойчиво изучал потолок, третья койка была пуста — выздоравливающий гулял в коридоре; четвертое место пустовало уже с неделю. По тому, что майор не шевельнулся при их появлении, Катя догадалась — его опять одолевает хандра. — Иван Сергеевич! — осторожно позвала она его, стараясь не разбудить лейтенанта. — Чего тебе? — недовольно пробурчал тот, не отрываясь от своего занятия. — Опять лежите? — она поправила ему подушку. — А что мне еще делать? — он нахмурился. — Прошлись бы… Погода на улице — чудо. — Не хочу я… Одного мне надо — чтоб нога моя научилась ходить без костыля. — А знаете что, — Катя улыбнулась, — сейчас в кабинете врача слышала разговор о вашей ноге! Самое большее через месяц вам не понадобятся костыли. Майор приподнялся на локте: — Нет, в самом деле? Катя снова улыбнулась и, глядя на него, кивнула. Мужчина счастливо улыбнулся и откинулся на подушку. Ну как, как она могла променять этих людей на какую-то там лабораторию? К обеду у майора окончательно улучшилось настроение и он, все еще прихрамывая, кружил по палате со своим костылем, иногда выходя в коридор, но почти сразу же возвращаясь назад. Потом, уже когда и лейнтенант проснулся, он обосновался на распахнутом окне, усевшись на подоконник. — Дорожную давай! — крикнул кто-то из соседнего окна. Внизу, во дворе, у пригретой солнцем кирпичной стены госпиталя, школьный струнный оркестр на прощание выступал перед теми, кто вновь отправлялся на фронт. Из всех окон повысовывались раненые, которым еще не разрешали покидать палат, остальные же высыпали на улицу — всем хотелось посмотреть на оркестр. — Дорожную давай! — снова кричали из окна. Кате на другом конце палаты хорошо было слышно, как в несколько мандолин и балалаек дернули во дворе понравившийся мотив. И молодой, радостный голос звучно раздавался на улице: — Не скучай, не горюй, посылай поцелуй у порога… Стукнула дверь палаты, Катя обернулась и улыбнулась, встретившись с колючим взглядом под кустистыми бровями. Это прихромал на протезе одноногий санитар, Петр Иванович, как всегда весь пропахший крепким табаком. Когда-то и он отлежал здесь свой срок, выписался, а ехать некуда: дом его и вся их местность под немцами; так в госпитале и прижился. — Веселитесь? — спросил он, оглядывая палату взглядом. — Ну-ну. И ушел, неслышно закрыв за собой дверь. Катя уже хорошо знала его характер — может, он и смотрел недружелюбно на тебя, но сам по себе мужик был добрый. — Катерина Васильевна! — окликнул ее тот однорукий лейтенант. — А идите к нам! Вы только взгляните на них, а!.. Катя взглянула на него. Младший лейтенант, Березов Георгий Васильевич. Успел он в своей жизни только доехать до фронта. Здесь эшелон попал под бомбежку, контуженного, увезли Гошу в госпиталь. Но он опять сбежал на фронт и попал уже не под бомбежку, а под артналет. В себя пришел он в госпитале, уже без руки. А видно было по всему, что парень он геройский и рвался на фронт подвиг совершить, но не выпало ему ни совершить ничего, ни погибнуть с честью. — Пора мне, Гоша, — тихо ответила она ему. — Я позже зайду… Но Гоша не услышал ее ответа — на улице запели новую песню, и Гоша полностью переключил свое внимание на происходящее снаружи. Катя выскользнула из палаты так же неслышно, как это сделал Петр Иванович.

***

Катя с детьми вечером возвращалась домой. Настя шла рядом с ней, держась за руку, а Митя бежал впереди, играясь сам с собой. — Как день провели? — спросила Катя дочь. — Митька опять дразнился, — ответила девочка. — И Машку за косичку дергал. — Опять, — вздохнула Катя. — А воспитательница что? — Она его отругала, а он… он все равно дергал ее. — Ну, Митя, — Катя рассмеялась. Через пару минут они подошли к дому, Митя как раз ждал их у калитки. Женщина как раз полезла в сумку, чтобы достать ключи, как ее окликнули. Обернувшись, Катя увидела высовывающуюся из окна свою соседку, Ольгу. — Иди скорей сюда! — позвала та ее и помахала чем-то светлым. — Тебе письма принесли! У Кати зажглись глаза, и она поспешила к соседке, чтобы забрать их. Одно от Валентины Сергеевны, два от Алексея. Но по приходу домой сразу же читать их не стала и отложила на потом. Катя просто не знала, что в этот раз прочтет в письме — она всегда боялась, что ее будут ждать плохие вести. И поэтому она решила спокойно прочитать их, когда уснут дети. Накормив двойняшек ужином и уложив их спать, женщина устроилась возле тускло горевшей свечи и достала письма. У нее тряслись руки, когда она вскрывала первое письмо, которое прислала ей Валентина Сергеевна. «Здравствуй, Катя! Пишет тебе Валентина Сергеевна. Как ты там поживаешь? Как дети? Как твои подопечные в госпитале? Надеюсь, у тебя все хорошо. У нас все по-прежнему. Воюем потихоньку. Прислали много молодых летчиков, совсем еще зеленые. Понемногу учатся у стариков. Надеюсь, будут служить долго. Раиса, подруга твоя, вышла замуж за Лёвушку. Ему, кстати, лейтенанта дали. Заслужил малец. Твоего Алексея, кстати, тоже повысили. Капитана дали. Гордись им! Он тут этих молодых так муштрует, что по семь потов за день сгоняет с них. Скучает очень, по нему это сразу видно, хотя вида старается не подавать. Пиши чаще — хочу быть в курсе всех твоих новостей». Катя улыбнулась, дочитав письмо до конца. А Рая ей ничего не писала… Хотя, от самой Раисы и писем-то давно не было. Она развернула второе письмо. Руки у нее затряслись еще сильнее. «Здравствуй, моя дорогая Катерина. Как ты поживаешь? Как дети? Ужасно соскучился по вас. Скорее бы увидеть тебя и Настеньку с Митюшей. Надеюсь, у вас там все хорошо. Думаю, все основные новости нашего поселка тебе напишет Валентина Сергеевна. От себя напишу лишь про пополнение в нашем полку. Дали на наше счастье молодых летчиков. В бой их еще не берем — в лётном училище их готовили по ускоренной программе, и им ещё надо доучиваться летать и учиться воевать. Работы, конечно, с ними много, но справляюсь вроде как. Валентина Сергеевна наверняка тебе нахвасталась, что мне дали капитана. Да только что мне это звание? Главное — выгнать всю эту немецкую падаль с нашей земли. Ну, ничего, сделаем и это. Пожалуйста, пиши чаще. Хоть каждый день. Я так люблю перечитывать твои письма в свободное время. Береги детей! Твой Леша». Катя чувствовала, что улыбалась, пока читала письмо. Когда же она его дочитала, у нее защипало в глазах, и она вытерла еле заметную слезинку из уголка глаза. Второе письмо от Алексея было примерно таким же по содержанию. Он разве что извинялся, что забыл вовремя отправить первое, поэтому прислал сразу два. Убрав письма в небольшую коробку, где она их все и хранила, Катя еще недолго позанималась своими домашними делами и, потушив везде свет, тоже легла спать. Положив голову на подушку и наслаждаясь заслуженным отдыхом, она размышляла некоторое время о Миллерово и Алексее. На душе у нее теперь было спокойно — он в порядке, и хорошо. С чувством этого спокойствия и тихой радости она и уснула.