***
Как всегда, когда не знает, что делать, Алек идёт к сестре. Только на этот раз, когда он входит в палату и вновь видит её, словно испачканные чёрным, веки, хочется сбежать. Хочется забыть и не вспоминать, что теперь ей всё-равно. — Кто здесь? — нет испуга в голосе Изабель или интереса. Только глаза, покрытые молочной дымкой, невидящим взглядом скользят по комнате. И лучник не может выдавить из себя ни слова, ни звука. Только стоит и смотрит: — Алек, это ты? — Как узнала? — опускаясь на стул, стоящий рядом с кроватью. — Сопишь, когда через нос дышишь, — пожав плечами. — Понятно, — кивок, — Иззи, мне так жаль. — За то, что пришёл только сейчас? — Алеку кажется, что это могло бы звучать капризно. Что девушка могла бы улыбнуться ему сейчас. Так, как умеет улыбаться только Изабель Лайтвуд. Но нет ничего такого, и она всё так же смотрит перед собой. — Можно и так сказать. — Ты ушёл к Магнусу, — догадавшись, — как он? — Арестован. Его будут судить. Отец говорит, что казнят. — Если его казнят, ты… — Я не хочу даже думать об этом. Мне нужно спасти его. — снова прокручивая текст закона в памяти, — Не знаю. Отец говорит, что я себе жизнь ломаю, но… — Он ничерта не понимает в том, что с тобой происходит. И с тобой, и с Джейсом. Надо помнить об этом, когда он раздаёт советы. В конце концов он неплохой руководитель Института, но не отец. — Ты… — приподняв брови, Алек пытается подобрать слова. Эта обескураживающая честность сестры, это бьющее наотмашь равнодушие. — Не говори, что не думаешь так же. — Я всегда думал, что ты папина дочка и всякое такое, — улыбнувшись через силу. — Так было проще донести до него что-то, — задумчиво, — Я видела, как он обращается с тобой, как он отвергает одно твоё предложение за другим и мне нужно было что-то с этим делать. Сейчас просто стало легко об этом рассказать. Почему-то. — будто посмотрев на брата, — Не говори, почему. Я знаю. — мгновенная пауза. Тишина, в которую Алеку нужно рассказать о решении, о законе, что он нашёл. Но Лайтвуд молчит. Нужно собраться. Нужно решиться и сказать. Когда план будет озвучен, решимость возьмётся из ниоткуда, так думает Александр, но не успевает раскрыть рот. — Ты знаешь, что делать. Как всегда. Всегда приходишь ко мне, думая, что не знаешь. А на самом деле только ищешь поддержки. Хочешь, чтобы я сказала, что ты решил верно. Если это спасет твою душу, делай не задумываясь, — ровный голос Изабель напоминает о пророчицах, знающих наперёд, что будет и что можно избежать. Это даже пугает. Поэтому Алек озвучивает аргументы, которые мучают его: — Из. А как же Джейс? Он мой парабатай. На него могут повлиять мои решения. — Эрондейлу понадобится поддержка, — кивок, — Но она у него есть. Джонатан будет рядом. Ты должен спасти Магнуса. Ты понимаешь это? Любой ценой. — как же страшно это звучит. И Алек переспрашивает, будто не расслышал. Будто услышал не то, что хотел: — Любой? — на что Изабель так знакомо фыркает. Или это только кажется. — Я не хочу думать о том, что будет с тобой, когда ты его потеряешь. — Но, если я решусь, потеряю и тебя. И Джейса. И… — Я уже потеряна, старший брат. — и эта грустная улыбка на пухлых губах тоже только кажется, но Алеку выть хочется от того, во что превратилась его любимая, маленькая Изабель, — Хватит думать о долге перед нефилимами. У тебя есть долг перед собой. Луч, словно случайно заглянувший в окно, напоминает Лайтвуду, что нужно идти. Что нужно переодеться. Что нужно попасть в Аликанте и явиться на суд. Что сейчас за его сестрёнкой явятся Железные сёстры и он, скорее всего, никогда с ней больше не встретится. Безнадёжность, молотом бьющая по голове, наверняка, передаётся Магнусу. Ему это не нужно сейчас. Не перед судом, на котором его судьба решается. И Алек сглатывает подкатившее чувство. Надеясь, что так избавится от него. — Я надеюсь, что мы увидимся ещё, — осторожно сжав хрупкие, холодные пальцы Иззи, будто они стеклянные. Будто не она убивала демонов и вырубала незадачливых ухажеров голыми руками. — А я надеюсь, что нет, — качает головой Изабель, — прощай, старший брат.***
— Джейс! Нам надо поговорить! — Джонатан догоняет его, когда Эрондейл уже видит двери зала собраний Аликанте. — О чём же? — нетерпеливо. Порывисто остановившись, Джейс не заботится о том, что в него, в плотном потоке людей, может кто-то врезаться. — Обо всём. О том, что между нами. — Ничего. Ведь так? — цепкий взгляд пытается выхватить в толпе макушку парабатая, но Лайтвуда не видно. Это напрягает. — Не обижайся. Я не специализируюсь на парнях, — всё сказанное Джейсом приобретает ехидный тон ещё до того, как он успевает придумать отговорку. Он не смотрит на мейта, только по сторонам, и ловит косые взгляды, проходящих мимо нефилимов. — Зато специализируешься на парабатае, — прищурившись, Моргенштерн смотрит на соулмейта. Пристально так, внимательно смотрит. Пытается рассмотреть поближе и злость эту, рождающуюся где-то глубоко, которую чувствует, как свою, и растерянность, которая вгоняет в ступор. Вдруг перед ним и не Джейс стоит вовсе. Алек, который смотрит на него осуждающе, будто это Джонатан виноват в том, что с Изабель случилось. Лайтвуд отшатывается от него, как от прокажённого. И исчезает. Растворяется в глазах, наполненных паникой, испугом: — Не смей даже упоминать его в подобном разговоре! — А ты настоящий рыцарь, — хмыкнув задумчиво, — он об этом знает? — Нет, конечно. И не узнает. — потому, что перед глазам всё ещё стоит гримаса отвращения на лице парабатая. — Понял. Не дурак, — короткий кивок и взгляд исподлобья. — Так о чём ты хочешь поговорить? — Меня допустили в Аликанте сейчас только из-за этого дела. Как только всё закончится, я вновь стану неприкасаемым изгнанником. — Джонатан говорит это так равнодушно, что если бы не их связь, Джейс бы и не догадался: это его действительно волнует. — Я понял, о чём ты. Ты хочешь остаться в Нью-Йорке. — Ты живешь там, — осторожно. — Мы не семья. — Я знаю. — Лайтвуды стали моей семьей. После того, как твой отец… — Валентин мне… — Я знаю, что он не воспитывал тебя, — их разговор всё больше напоминает обрывки фраз и эмоций, но Джейс в запале этого не замечает. — Тогда, как можешь винить меня в его ошибках? — Джонатан повышает голос, и Эрондейл понимает, что наступил на больную мозоль. Понимает даже не потому, как надтреснуто звучит голос мейта. Не потому, как он закрывается, скрестив руки на груди. Понимает, ведь вдруг надрывно ноет сердце. И всё недовольство смывает, и хочется только, чтобы это чувство ушло. — Вы идёте в зал? — голос за спиной приводит в чувства. Родной. Замученный. Джейс резко оборачивается. Алек не спал всю ночь и выглядит изможденным. Это первое, что бросается в глаза парабатаю, — Отец уже занял нам места. — Второе, что бросается в глаза это решимость, сквозящая в сапфировых глазах. Решимость, которую Эрондейл слишком хорошо знает. И иногда боится: — Как ты? — Мне уже дали понять: не важно, что я скажу на суде, — хмуро. — Я говорил, что не скучаю по правосудию нефилимов? — хмыкает Моргентштерн, не глядя на мейта. — Моргенштерн, заткнись, — сквозь зубы цедит Джейс, — Что ты собираешься делать? — слишком важный вопрос, чтобы задавать его в присутствии Джонатана. Важный для него. Для них. Для долбаного мира. — Сказать им правду, — Алек равнодушно жмёт плечами и, очевидно, не собирается делиться планом с парабатаем, — А вы не подставляйтесь. — Но Алек… — Джейс, — одёргивая, — Я знаю, что тебе не нравится ничего из того, что со мной произошло. Со мной и Магнусом. С тобой и Джонатоном. Но сейчас мне нужно защитить и тебя, и его. Поэтому, что бы я не сказал, ты должен сидеть и молчать. И лишь согласно кивать Инквизитору. А потом стать самым незаменимым сумеречным охотником. Лучшим. — Это всё больше походит на прощание, — Моргенштерн хмурится, чувствуя напряжение Джейса. — Джонатан, — вновь цедит сквозь зубы Эрондейл. Но когда он собирается просто схватить парабатая и прижать к стене, и выбить из него весь его дурацкий план Джей-Си одёргивает его, а через секунду он слышит: — Если вы сейчас же не зайдёте в зал, то узнаете приговор, когда всё закончится! — шипит на них кто-то. И они молча заходят в зал.***
Суд проходит как в тумане. То ли из-за недосыпа. То ли из-за предрешённости действа. Лайтвуд не знает. Только отрешенно наблюдает за тем, как Инквизитор вызывает на дачу показаний кого угодно: охотников, входивших в отряд уничтожения Клариссы, Роберта, Джейса, даже Джонатана Моргенштерна. И да, когда имя звучит под сводами огромного зала, раздаётся единый, порывистый вдох. Будто то, что эта фамилия была произнесена, может пробудить кошмар гражданской войны и обрушить потолок на их головы. Инквизитор вызывает кого угодно, но только не Алека, и он подозревает, что это отец перестраховался и включил всё своё влияние. Поэтому его не допрашивают. Зато допрашивают Магнуса. Когда в зал под конвоем вводят соулмейта, Лайтвуду не нужно на него смотреть, чтобы понять состояние мага. Но он смотрит. Во все глаза смотрит, чтобы заметить малейшее изменение в лице Бейна. Тот выглядит лучше, видимо силы возвращаются к бессмертному. И чувствуется, что он спокоен. «Неужели настолько уверен, что я найду способ?» — мелькает в голове Лайтвуда за секунду до того, как он ловит взгляд янтарных глаз и улыбается так вымучено. Допрос Магнуса походит на какой-то фарс. Ему дают открыть рот только на секунды. Только, чтобы он успел сказать: «да», признавая тем самым вину, и совершенно не интересуясь обстоятельствами. — Вы, Магнус Бейн, Верховный Маг, глава клана Нью-Йорка? — голос Инквизитора Эрондейл замораживает всё на своём пути. Алек видит — холод пробирает всех сидящих перед ним. — Маги не образовывают кланы, — терпеливо, как ребёнку, которому приходится объяснять это не в первой, тянет Магнус. — Да или нет, — как отрезав. — Да, я Магнус Бейн. — Вы участвовали в заговоре, организованном Клариссой Моргенштерн? — просматривая свои записи, Инквизитор не смотрит на бессмертного. — Да, но… — выдохнув. — Вы помогли ей убить жертв, необходимых для проведения ритуала? — тут же стреляет следующим вопросом, потому что её интересует только согласие мага. — Невольно, — Бейн хмурится, понимая, что только помогает нефилимам. — Да или нет, — строго. — Да, но я был под влиянием… — Вы помогли ей проникнуть в Идрис. В Аликанте. В камеру Валентина Моргенштерна. Тем самым нарушив неприкосновенность границ нашего мира? — женщина чеканит каждое слово и, если бы Алек не слышал, как она может говорить со своим внуком, он бы решил, что Инквизитор когда-то убила своего соулмейта, просто как-то скрыла слепоту. — Да. Но она использовала на мне свою демоническую силу. И если Вы позволите… — Она не боится восстания магов? — Лайтвуду можно не шептать, ропот, поднимающийся в зале, способен заглушить его вопрос, заданный в голос. — Думает, что они не сделают этого ради Бейна? — с сомнением смотрит на бабушку Джейс и сглатывает. — Магнус Бейн признался во всех своих преступлениях. И приговаривается к смерти через сожжение на костре. Приговор вступает в силу немедленно. — Слова не становятся сюрпризом, так же как и решение, но всё равно он словно слышит хлопок закрывающейся двери и смотрит на Магнуса. Нехватка решимости? Сомнения? Да о чём он думал вообще. Алек не в силах выдержать даже этот умоляющий взгляд мейта, что уж говорить о языках пламени, которые через час он почувствует на своей коже, если промолчит. «Нет никакого если», — решает Александр и перехватывает руку парабатая, который собирается его остановить. — Вы идёте против закона! — его гремящий голос перекрывает шум, голоса охотников, собравшихся в зале. Ему всё равно, о чём они говорят. Поддерживают ли Инквизитора или же наоборот считают суд профанацией. — Мистер Лайтвуд, что-то не припомню причин, по которым вы могли бы нарушать правила суда безнаказанно. — даже во взгляде женщины сквозит жестокость, но Алек не боится её. Знает, что она направлена на Магнуса, поэтому не страшно. — Чувство справедливости? — как всегда, когда защищается, лучник начинает язвить. — Сядьте. И замолчите. Иначе, я прикажу вывести Вас из зала суда. — Я требую соблюдения закона номер пятьсот семьдесят три от тысяча восемьсот девятнадцатого года, — в зале становится тише. Прислушиваются, наверное, — о сохранении жизни существу любого происхождения и расы, какое бы преступление он или она не совершили, если он или она связаны с сумеречным охотником. Являются его Парой, — слова настолько тяжелы, что будто и не долетают до ушей Инквизитора, падают где-то на полпути и разбиваются на слова и буквы. — И какое отношение этот закон имеет к подсудимому? — При всем моём уважении, не говорите мне, что не догадались. — Хм, — задумчиво дотронувшись до губ, женщина мельком смотрит на Роберта. И это предсказуемо. — Вы полны сюрпризов, Мистер Лайтвуд. Надо полагать, Вы в курсе какой ценой маг может остаться безнаказанным в подобной ситуации. — Он не виноват в том, что его околдовали. Будь его воля, он бы не убивал. Но Вам ведь плевать на это. Кларисса Моргенштерн была ликвидирована моей сестрой, и нефилимам просто нужен показательный суд хоть над кем-нибудь. Только, чтобы показать Нижнему миру, кто хозяин болота. — пренебрежительно выплевывает слова Лайтвуд, сам не понимая, когда успел отделить себя от нефилимов. — И да. Я знаю, что мне придётся сделать. И, если мне нужно пойти на лишение рун, на изгнание, только чтобы спасти невиновного — я готов, — после этих слов начинается буря. Шторм криков родственников, тех, кому, вроде как, не плевать на него. — Нет, Алек! — Лайтвуд не замечает, что Джейс делает сначала: кричит или вскакивает с места, — Бабушка, он сам не знает, что несёт! — Что ты творишь, мальчишка! — Роберт пробирается к нему, наступая на ноги, сидящего через сидение Джонатана, но дорогу отцу преграждает Мариза. На ней нет лица: — Александр, не смей лишать меня второго ребёнка за сутки, — она прижимается к сыну. Обнимает, так крепко, что может сломать кости. — Мам, но нельзя иначе, — еле слышно говорит Алек. — Он часть меня. — Почему ты не сказал раньше? — Александр чувствует, как сквозь плотный слой ткани пиджака просачиваются слёзы мамы, и от осознания этого перед глазами темнеет, — Мы бы что-нибудь придумали. — Не придумаешь тут ничего особо, — и почему это звучит так, будто он оправдывается? — Алек, — Мариза плачет сильнее. Прижимает к себе сына, не желая отпускать. Сына, вдруг оказавшегося настолько взрослым. — Мистер Лайтвуд, — Алек всё-таки отстраняется от мамы, — как бы мой внук не хотел этого — я не буду Вас отговаривать. Вы имеете полное право на то, чтобы воспользоваться данным законом. И, видимо, Вы считаете, что представитель нижнего мира достоин подобной жертвы. — Я и не надеялся, что вы поймёте, — смаргивая непрошеные слёзы. — Уведите Бейна, — строго. — Стойте, но как же… — Маг будет освобожден после того, как Вы пройдёте процедуру уничтожения рун. Таков протокол, — Инквизитор поднимается с места. Дело сделано, хоть и с несколько неожиданным результатом. — Мы можем поговорить прежде, чем вы начнёте? — как-то хрипло спрашивает Магнус, без возможности отвести взгляд от этого невозможно глупого нефилима. — Не вижу причин для отказа, — бросает женщина через плечо и уходит. За ней в кабинете исчезает Роберт и Джейс. Возможно, будут пробовать переубедить. Алек качает головой. — Ты что творишь? — мейт знает, чувствует, что Лайтвуду сейчас только поддержка нужна, но не может не попытаться отговорить. Не может позволить ему подобную жертву. Только вот Алек, кажется, совершенно не желает его слушать и просто прижимает к себе. Уткнувшись лбом в плечо нефилима, Бейн улавливает эту необратимую решительность, пронизывающую всё тело соулмейта, — жертвуешь собой из-за меня, — голос мага дрожит. И он совершенно не желает разбираться, почему. Только закрывает глаза и чувствует подступающие слёзы, которым никогда не пролиться. — Не говори, что я не могу сделать это только потому, что до этого никто так не делал, — Александр зарывается носом, в почему-то пахнущие апельсином, волосы бессмертного и уже собирается отругать того, за расточительство. За то, что не бережёт магию и не жалеет себя, когда слышит глухое: — Нет ничего, что бы ты не смог. — и Магнусу слышно, что его Алек улыбается, когда говорит: — И ты понял это только сейчас? — и Бейну не жаль, что он не видит эту улыбку. Потому, что даже ради неё он не смог бы отстраниться от невероятного нефилима. — Но что ты будешь делать без рун? — тихо. — Я подумал. Придётся решить, где жить. И всякое такое. — Дурак! Не рассчитываешь же, что после такого я не помогу тебе. — Надеялся, что ты так скажешь, — печально улыбнувшись. — Мистер Лайтвуд, Вы передумали? — тот, кто по-видимому будет исполнять приговор, напоминает Алеку о том, что нефилимы скоры на расправу. — Нет. Конечно, нет, — Алек, отстранившись, замирает. У Магнуса на глазах слёзы. Рубиновыми каплями стекающие по щекам. И Лайтвуд, не сдерживаясь, целует бессмертного в лоб. Тягуче нежно. И осторожно вытирает влагу с его кожи. — Не плачь. Ладно? Ты заслуживаешь того, чтобы ради тебя жертвовать чем-то… — Это вся твоя грёбаная жизнь, Александр, а не компромисс в выборе фильма. И я не могу не плакать, что ты… — Бейн подушечками пальцев ловит вновь выкатившуюся слезинку, — это невозможно. Посмотрев на Лайтвуда, он замечает в своём привычно красном мире всполохи синего. Глаза соулмейта. Пронзительные. Сапфировые. От них не то, что соображать становится невозможно. Дышать тяжело. Дыхание перехватывает. И хочется рассказать ему, какие они невообразимые. Восхитительные. Но Алек уже и так знает всё. Понимает, что происходит и кивает, сбитый с толку. Обескураженный. — Мистер Лайтвуд! — Я иду… иду, — выпуская из рук пальцы, которые не хочется отпускать. Отворачиваясь от лица, которое хочется видеть всегда. У них будет время на разговоры. На всё, что угодно. Целая бездна времени, которое Лайтвуду нужно будет чем-то занять. Время без демонов, без опасностей, без оружия, без рун. Без Изабель, уже покинувшей его. Без Джейса, которому придётся свыкнуться с Джонатоном, потому, что его, Алека, уже не будет рядом. Без родителей, которых он всё же любит. Без всей его грёбаной жизни. «Я с тобой», — слышит он нежный, бархатный голос в своих мыслях. И вновь кивает. Самому себе, в первую очередь. И не жалеет. Нечего тут жалеть.