Золотые цветы

Вид Альфис не предвещал ничего хорошего. Андайн невольно нахмурилась. Она пока не могла предугадать, к чему эта тревога, но предчувствовала что-то ужасное. Ящерка частенько переживала из-за чего-нибудь, но вот так сильно — очень редко. Особенно подозрительно это выглядело после периода её усилившейся замкнутости, когда рыба никак не могла её расшевелить. Быстро сняв куртку, воительница уселась в гостиной на диван и серьёзно посмотрела на Альфис, с дрожью устроившуюся на краешке на противоположном конце. — Что случилось, Альфис? О чём нам надо поговорить? — Ох, Андайн, в-видишь ли… Ох, я… В-вообще-то… Я д-думала, что мне никогда не п-придётся с тобой говорить об этом, но… Эм… Я п-подумала… Я… — Альфис затряслась сильнее прежнего, сняла с носа очки, судорожно их протёрла, вернула на место, несколько раз поправила и, вздохнув и прикрыв глаза, выпалила: — Нам нужно расстаться. Это была единственная её «смелая» фраза на протяжении всего монолога. Вся ничтожная решимость монстра была брошена на эти слова, а дальше ящерку заколотило со страшной силой. Особенно при виде резко изменившегося лица Андайн. Это была ещё не злость, но... Скорее, это было нечто вроде глубокого шока с постепенно поднимающимися откуда-то со дна души болью и гневом. Альфис понимала это, глядя, как темнеет взгляд рыбы, как кривится её рот. Внутри что-то сковало, словно льдом, но, едва Андайн открыла рот, ящерка торопливо затараторила: — Андайн, п-прости! Я, я, я… Я не имею в виду, ч-что я стала хуже д-д-думать о тебе, ты очень с-с-сильная, крутая, к-к-классная! Просто… Изменилось столько вещей… Я теперь очень сильно ушла в науку, и… Г-гастер столько открыл для меня! З-з-знаешь, я очень-очень не х-х-хочу, чтобы всё это происходило так, но п-п-просто всё так сложилось, что я уже не мыслю жизни без л-лаборатории и сложных экспериментов, и… Уффф… К-как же это объяснить… Альфис старалась говорить подольше, оттягивая тот момент, когда заговорит Андайн, но пауза всё равно наступила, и от рыбы довольно глухо послышалось: — Я просто не смогу дать тебе то, что даёт Гастер, верно? Я совершенно не разбираюсь в науке? Тебе стало не о чем со мной разговаривать? Неинтересно проводить время? Звучало так, словно Андайн тоже пыталась сдержаться, не желая чего-то говорить. Она ждала ответа ящерки, но подступивший спазм помешал той произнести хотя бы звук. И тогда рыба резко встала с дивана. В тишине Альфис слышала, как та тяжело дышит, и робко наблюдала, как сжимаются её кулаки. — Нгаххх! Он всё-таки проигнорировал мои слова и решил тебя увести? Признайся, Альфис: он объяснился тебе в любви? Это тебя толкнуло со мной расстаться? — Нет-нет-нет, Андайн! Гастер… Ни при чём. Я с-сама так решила, я… Не почему-нибудь! П-просто я очень заразилась другой жизнью, и мы отдалились друг от д-д-друга очень сильно в п-последние месяцы, и… Я п-понимаю, ты много сделала, Андайн, я ц-ценю твои усилия! И если я могу как-то помочь… — Никак, — отрезала Андайн. Прозвучало резко. Чтобы хоть как-то выместить переполнявшие её гнев и досаду, воительница материализовала копьё и швырнула его в стул. Стул с треском раскололся. Альфис вздрогнула. Её сердце стучало едва ли не громче этого треска. Она боялась, что Андайн и с ней что-нибудь сделает, и в то же время мысленно себя уговаривала, что воительница не причинит ничего плохого. Андайн яростно кусала губы. До крови. — Ты точно это решила, Альфис? — она посмотрела в упор. — Точно-точно? Ты хорошо подумала? Альфис вжалась в спинку дивана. Андайн была по-настоящему страшна. Со взглядом, слишком многозначительным, чтобы можно было его описать, со странно жутким оскалом, с каплями крови на прокушенных губах. Сейчас ящерке хотелось, чтобы всё это как-то само собой рассеялось, развеялось, как дым, чтобы она испарилась и провалилась сквозь землю… Но только не так! Только не видеть этой боли у монстра, который всё ещё безумно дорог — пусть уже, пожалуй, и не в любовном смысле. Но ничего не происходило. Никакие высшие силы не собирались спасать учёную. И ей пришлось выдавить охрипшим голосом: — Д-да. Я точно решила. П-п-прости. И п-п-пожалуйста. Не трогай Гастера. П-пожалуйста. Он не виноват! В глазах Андайн сверкнула нехорошая искра. Она несколько раз прошлась туда-сюда по комнате быстрыми шагами. А затем едва слышно прошипела «К чёрту» и рванула в коридор. — Андайн, куда ты?! — Альфис наконец-то оторвала себя от дивана, и ей показалось странным то, что она начала двигаться. Ящерка бросилась за воительницей в коридор. — Ты совсем уходишь? Я т-теперь буду здесь жить совсем одна? А-а-андайн, я п-п-понимаю, но, может, с этим ты п-п-п-повременишь? Я н-не готова, чтобы ты съезжала, и вообще… — Помолчи, — оборвала Андайн. Опять прозвучало резко. Рыба шумно вздохнула. — Извини. И не волнуйся. Не съезжаю я никуда. Ухожу выпустить пар. Или ты хочешь, чтобы я всё сорвала на тебе? — ответа не последовало. — Я тоже так думаю. Не парься. Тем более тебе скоро на работу идти. В лабораторию. К Гастеру! — Андайн ударила кулаком по входной двери. Альфис вздрогнула. — Всё равно дома не ночуешь. Пока. И, одевшись, воительница выскочила из квартиры. Ящерка слушала торопливый топот её шагов по лестнице и чувствовала, как по её собственным щекам текут слёзы… Андайн мчалась по улице бегом. Идти спокойно она просто не могла. Ей нужно было найти отдушину, место, где она сможет выпустить на волю все переполнявшие её эмоции. Сначала подумала о спортзале, но вовремя сообразила, что тогда ничего не останется не то что от спортзала, но и от школы вообще. Остатки самообладания заставили отказаться от этого решения. …Вряд ли Андайн смогла бы сказать, как ноги принесли её на то место в лесу, где проходила тренировка с Азриэлем. Это было довольно далеко от города, но Андайн не чувствовала усталости. Все мускулы как будто напрочь пропали, а вместо них оказалось что-то сродни механизмам Меттатона, не умевшим физически утомляться. Андайн яростно сверкнула глазом. Мгновение — и сразу с десяток копий полетело в деревья. Она не боялась ни в кого попасть, а если сломает ветки и стволы — так это только лучше. Со странным чуть ли не рычанием воительница швыряла копьё за копьём. Одни пронизывали деревья насквозь, другие срезали ветви, третьи проносились мимо, раскалывая друг друга. Застревавшие Андайн с силой ломала сама, с разбега прыгая на них сверху. Поляна вокруг неё превратилась в место побоища с невидимыми врагами. Прошло больше часа, а может, и больше двух, прежде чем рыба наконец остановилась. Она заставила копья и их обломки исчезнуть, а сама села в ближайший сугроб. Села… а потом и легла, глядя в небо. А точнее, сквозь него. Что-то закрыло вид на небо пеленой, застилая обзор, а потом потекло по щеке. — Чёрт подери… Вот не хватало только сопли распускать… Андайн снова приняла сидячее положение, резко вытирая слезу кулаком. Но странное дело: в этот раз с эмоциями совладать не получалось. Слёзы текли сами собой, и рыба даже не могла толком сказать, почему: то ли от горя, то ли от ярости, то ли просто от стресса. — Ни за что… — прошипела воительница неизвестно кому, продолжая пытаться сдерживаться и снова кусая в кровь поджившие было губы. Вокруг неё всё темнело, но она как будто не замечала. Уходить отсюда не хотелось. — Андайн? Воительница подняла голову. По тропинке из-за деревьев к ней быстро приближался Папирус. Тут-то слёзы и прекратились. От недоумения. — Папс? Что ты здесь делаешь? Как ты сюда попал? И зачем ты сюда пришёл? — Почему ты спрашиваешь, Андайн? Ты же сама позвала меня сюда! Ты позвонила мне и сказала прийти! — Я звонила тебе? — Конечно! Ты что, не помнишь? Вот же, входящий вызов! — Папирус подошёл вплотную и показал дисплей телефона. — Похоже, я позвонила тебе перед тем, как всё тут переломать, — горько усмехнулась Андайн. — Забавно. Кажется, я звоню тебе уже чисто автоматически. — Это потому, что ты очень нуждаешься в помощи друга! И если тебя это волнует — это ни капельки не стыдно! — горячо заверил скелет, а затем, осмотревшись и увидев окружающий бардак, прибавил уже куда более обеспокоенно: — Что случилось? — Альфис меня бросила, — глухо отозвалась Андайн. — Твой мер… Твой папаша её увёл. Точнее, она утверждает, что сама его полюбила. Но я-то знаю… — Ох, Андайн… Я очень сочувствую тебе! — Папирус сел в снег рядом. — И если тебе хочется высказаться, то говори! — Тебе не понравится то, что я скажу. Очень не понравится. — Но ты должна выговориться, чтобы стало легче! Я всё перетерплю, что бы ты ни сказала! Со стойкостью стража! — А я со стойкостью стража не стану ныть. И не проси, Папирус. Я не знаю, обо что я должна долбануться головой, чтобы ныть. Андайн встала, отряхиваясь от снега и выходя на середину поляны. — Скажу только одно. Я без понятия, где сегодня ночевать. Идти домой не хочу. Там половина вещей принадлежит Альфис. Даже больше половины. А те, что не принадлежат, всё равно напоминают о ней. А к тебе домой я и подавно напрашиваться не стану. Потому что там Гастер. И ночью он как раз не работает. Дерьмо. Папирус тоже поднялся, подходя ближе. — У меня есть предложение! Мы можем заночевать в отеле МТТ! — Серьёзно? — Абсолютно! И я заночую там с тобой. Я не могу оставить тебя одну в таком положении! И не проси, Андайн. Я не знаю, обо что я должен долбануться головой, чтобы тебя бросить, — скелет слегка передразнил голос подруги. — Ладно, как скажешь. Это действительно вариант. Не к Дриимуррам же идти. У них Азриэль слинял, им и без меня тошно. Пошли тогда. — Андайн… Папирус подошёл вплотную, беря подругу за руку. — Я… не уверен, что знаю, что нужно говорить тем, кого бросили… Поэтому я сделаю кое-что другое! Прежде, чем рыба успела спросить, Папирус стиснул её в объятиях, да так крепко, что у той перехватило дыхание. Он изо всех сил прижимал её к себе, стараясь вложить в этот жест как можно больше искреннего желания помочь, утешить, принять на себя огонь вспыхнувшей в Андайн боли. И Андайн почувствовала это желание. Подсознательно. Её остолбенение длилось всего несколько секунд. После этого она тоже обняла скелета и опустила лицо ему на грудь. Так они и стояли. Потемневший лес окружал их, и тишина окутывала их со всех сторон. Никто не мешал. Ничто не шевелилось. Даже они сами. Андайн бессознательно прижималась к Папирусу всё теснее, вцепляясь руками в его куртку. Как будто отдавала ему всё, что накопилось в ней, без остатка. Как будто даже искала у него защиты. Она не отдавала себе в этом отчёта, но словно впервые в ней поутихли боевой задор и желание быть самой пробивной и самой главной. Это был недолгий миг, когда она уступила Папирусу. Он был защитником, он был каменной стеной, он «вёл» и согревал в этот момент. И это абсолютно не казалось противоестественным. И это против воли закрадывалось глубоко-глубоко в душу. Наконец Папирус отпустил. — Ладно, Андайн, пойдём! Не стоит стоять тут слишком долго! До отеля добрались быстро. По лесной тропе прошли молча, по дороге в автомобиле обменялись лишь несколькими фразами. В отеле Папирус снял на ночь сравнительно недорогой (недорогой лишь по меркам МТТ-фирмы) номер на двоих и отвёл Андайн туда. Воительница быстро разделась и рухнула на кровать. — Андайн? Ты в порядке? — Нет. Но неважно. Я буду в порядке. Это главное. За ночь приду в себя, надеюсь. И пойду дальше смотреть в лицо происходящему. Ещё не хватало вечно прятаться от проблем в этих гламурных стенах, — Андайн осмотрелась в номере. — И это ещё из дешёвых. Я боюсь представить, как выглядят дорогие по здешним меркам. Нехило Меттатон обстроился. Материально точно не будет бедствовать. — Да, Меттатон… Он хочет, чтобы его фанаты жили в красоте, — как-то рассеянно ответил Папирус, понимая, что оба хотят говорить совершенно не об этом. Он взглянул на фотографию Меттатона на одной из стен. В каждом номере висела фотография Меттатона. По мнению робота, постояльцы должны были постоянно созерцать прекрасное и помнить, у кого в гостях они находятся. Но Папируса это навело совсем на другие мысли. — Прости, твой план не получился… — сказал он очень тихо, но Андайн услышала. — Какой план не получился? — тут же настороженно переспросила она. — Я сказал план? Я имел в виду что-то другое! Тебе послышалось! — занервничал Папирус. — Папирус, я глава Королевской Стражи. Пусть в прошлом. Пусть в последний раз я руководила Стражей месяцев семь-восемь тому назад. Но слышать малейшие шорохи я ещё не разучилась. Что за план? Почему не получился? И почему ты на Меттатона смотрел при этом? Под пристальным взглядом воительницы Папирусу пришлось сдаться. Он не хотел врать ей и бесить её этим. — Ладно, Андайн, я… Мы с Меттатоном пытались придумать план, чтобы вы с Альфис остались вместе. Сначала Альфис написала ему, когда поняла, что начала влюбляться в Гастера. А потом я тоже ему написал, потому что понял, что отец влюбляется в неё тоже, и не хотел допустить, чтобы вы разошлись! Я хотел тебе помочь и спросил у Меттатона романтического совета! — Кто бы сомневался, что именно вы именно к нему обратитесь. Особенно Альфис. Так, стоп. Понял, что отец влюбляется в неё тоже… Папс, а почему ты мне не сказал? Я могла бы принять меры! — Я не хотел волновать тебя, Андайн! Тебе было так плохо, что я подумал, что должен справиться сам и не заставлять тебя страдать лишний раз! — Вот как. И чего ещё я не знаю во всей этой истории? — Андайн говорила громко, достаточно грубоватым тоном, скрестив руки на груди и буквально сверля Папируса взглядом. Тот вздохнул и рассказал всё, чего рыба до сих пор не знала. Всё до последнего обстоятельства. — …а мы с Меттатоном были резко против! Меттатон очень-очень много разговаривал с Альфис и убеждал её, что ты лучше моего отца! Напоминал, сколько раз ты прощала, утешала, защищала и развлекала её! Если Альфис вдруг ни с того ни с сего делала тебе что-то приятное, то, скорее всего, это он ей посоветовал. А мне он поручил поддерживать тебя и подавать тебе идеи привлекать внимание Альфис! И вспомни, я всегда был рядом и всегда одобрял, когда ты звала Альфис с нами потусить! А ещё… Ещё Меттатон посоветовал мне попробовать подменить в лаборатории Альфис Сансом. Я не помню точный текст, но он сказал что-то вроде «Твой братец вроде бы научно одарённый, так вот пусть и поработает с папой, а красотуля Альфис пускай отдыхает и наслаждается любовью». И я в самом деле пробовал попросить Санса! Но он один раз проспал, другой раз просто поленился, а потом началась история с Азриэлем, и разделить Альфис и моего отца стало просто невозможно! И Меттатон уже не смог быть в сети, чтобы что-то подсказать! И я… Андайн, прости меня, я не хотел, чтобы всё было так плохо! Я должен был помочь! Лицо Андайн менялось по мере рассказа Папируса. Почти злобное в течение повествования об утаенных от неё событиях, оно заметно прояснилось, когда скелет взялся говорить, как они с Меттатоном пытались помочь. — Ох, Папирус. Злиться на тебя невозможно. Я думала, что ты много для меня делаешь. А ты пытался сделать ещё больше. И если соврал, то не со зла. Да и Меттатон… Вот уж не думала, что железка озаботится этим настолько, что даже не встанет на сторону Альфис. Обычно он с ней всегда заодно. Хах… Полагаю, я напишу ему «спасибо», когда он вернётся в сеть. За сочувствие и попытки хоть как-то помочь хрен знает откуда. Что ж, если у вас не получилось… Это не ваша вина. Это моя вина. Я её не удержала. Я позволила Гастеру её отобрать. Я позволила ей уйти. Наверное, вы и не могли ничего сделать. Но… В любом случае большое спасибо за то, что попытались. — Я… закажу ужин? — Я не хочу есть. — Но ты должна! Тебе нельзя голодать, несмотря ни на что, Андайн! Ты должна хорошо питаться и не истощать свой организм! Я не успокоюсь, пока ты не съешь хотя бы ложку! — Ладно, ладно, ладно. Заказывай. Так и быть, я постараюсь съесть немного. Чисто ради тебя, Папс. Андайн действительно съела совсем немного. Аппетита не было. Папирус с беспокойством наблюдал за ней и сам плохо ел — то ли тоже от переживаний, то ли из солидарности. Ему хотелось поговорить с ней, утешить её, но она по большей части молчала — следовала воинской выдержке, всё ещё считая, что рассуждать об этом — значит ныть. О том, какая буря теснится у неё в груди, он узнавал только по жестам — сжатым кулакам, внезапному удару по столу или по кровати, процеженному сквозь зубы шёпотом «К чёрту всё». В конце концов Папирус отправил её в душ, чтобы та успокоилась хоть немного хотя бы там. После душа воительница даже смогла немного улыбнуться ему. И легла в постель. Папирус продолжал задумчиво стоять и не гасил свет. — Папс, в чём дело? — Я думаю… Я хочу спеть тебе колыбельную. Колыбельную для стойких и мужественных воительниц! — Разве такая есть? — Андайн не смогла сдержать усмешку. — Сейчас будет! Я собираюсь придумать её на ходу! С самыми нужными словами! — Ну давай, попробуй, — рыба легла поудобнее. Папирус присел на край её постели и запел. Он старался петь тихим голосом и помедленнее, чтобы Андайн действительно уснула — и у него это получалось. Скелет усердно тянул слова о том, какая Андайн классная и сильная — и постепенно у той закрывались глаза. Когда она совсем уснула, Папирус прервал песню. Ещё раз посмотрев на неё с сочувствием, он осторожно погладил её по голове и сам лёг в свою кровать — они с Андайн сняли номер с раздельными спальными местами. Тем временем в лаборатории Альфис так переживала, что едва могла работать. Несколько раз она хотела позвонить своей возлюбленной — теперь уже, наверное, бывшей — и, взяв телефон в руки, откладывала его в сторону. Она боялась. Она думала, что Андайн не захочет её слушать, и просто плакала. Гастер находился рядом с ней. Он не стал бросать ящерку одну в таком состоянии. И не только из соображений сочувствия. Теперь у него была более веская причина. Альфис достаточно за свою жизнь находилась в «подвешенном состоянии», чтобы бросаться в полную неопределённость. Она никогда бы не бросила Андайн, да ещё вот так, за один приём, если бы не была уверена, что после этого ей есть куда идти, что Гастер действительно её любит. Ещё до решающего разговора с рыбой произошло то, что одновременно радовало ящерку и заставляло её стыдиться. Разговор с Гастером, в ходе которого тот всё-таки признался ей в любви. А вот поцеловать себя ящерка не давала. Сказала, что это должно случиться не раньше, чем она разберётся с Андайн. Альфис вообще очень старалась поступать так, чтобы «не чувствовать себя мусором». Поэтому стремилась быть откровенной с Андайн и вообще по максимуму не делать ничего, что было бы проявлением неуважения или даже подлости к воительнице. Сейчас Гастер просто сидел рядом, обняв её и успокаивающе поглаживая по плечу, и выслушивал то, что она говорила, стараясь в ответ подобрать нужные слова. — Я… Я всё испортила! Я… н-не могла иначе, но ты… Видел бы ты её… Уф, я реально разбила ей сердце. Я б-беспокоюсь, что она может сделать теперь… Куда она пошла… И я т-так боюсь ей звонить… — Я не думаю, что сейчас стоит звонить ей, Альфис. Как раз считаю, что ей нужно побыть одной. Так будет лучше. Пусть переживёт это. Не напоминай, пока она на эмоциях. Гастер старался, чтобы его голос звучал спокойно и твёрдо, хотя в глубине души ощутимо переживал и отчасти даже резонировал с состоянием ящерки — пусть внешние симптомы её характера исчезли, но внутренние позывы ещё давали о себе знать. К счастью, уже не настолько, чтобы не контролироваться. — Я н-надеюсь, что она не н-натворит больших дел… Если бы я т-только как-то могла смягчить её боль… И знаешь, что самое п-п-паршивое? Д-душа за неё б-болит, а сама я… Где-то глубоко… как будто… — Знаешь, что так всё должно быть? Это нормально. Ты ведь давно предчувствовала, что этим кончится. Только старалась не придавать этому значения. Как и я. Как и она. Телефон Гастера пиликнул. Он посмотрел в экран. — Папирус прислал сообщение. Сказал, что не будет ночевать дома. Они с Андайн ночуют в отеле МТТ. Она не пропадёт. С ней Папирус, — учёный вздохнул, убирая телефон. — И с ним мне тоже ещё объясняться. Не то чтобы он меня ругал, но был очень сильно заинтересован в ситуации. Нам нужно с ним вдвоём во всём разобраться. — И всё из-за меня. — Скорее, из-за меня. Ничего этого не было бы, если бы я не появился. Но… Сейчас не имеет смысла думать, из-за кого это. Это ничего не даст. Лучше постараться отладить то, что произошло сейчас. И прежде всего я не думаю, что тебе сегодня стоит браться за работу в таком состоянии. — С-сидеть без дела я тоже не смогу. Иначе м-мне захочется понестись к ней и… Неважно. Н-но ты прав, с лекарством тут легко напортачить… Уф. Я… займу руки тем, ч-что умею «на автомате». Надо заняться топливом для полётов… Для М-меттатона. Альфис взялась за работу не откладывая, шмыгая носом и тщетно стараясь унять дрожь в пальцах. Мысли о происходящем бессвязно роились в голове то вокруг Андайн, то вокруг Гастера. Напрасно она старалась собрать их в кучу, чтобы определиться, что ей дальше делать. Грозным призраком маячила перспектива поутру возвращаться в квартиру, куда, возможно, вскоре прибудет и Андайн. Что тогда?.. И Альфис одновременно пыталась размышлять об этом и гнала эту мысль прочь, оттягивая до рассвета. Гастер не уходил. Он тоже обдумывал дальнейшие действия и порой пытался помочь Альфис, когда она пыталась что-то говорить. Реплики часто произносились невпопад, разговор затихал, но затем возобновлялся снова. Впереди была длинная ночь.