Homemade Imagines

      Кажется, он помнит ее с самого детства. Помнит прекрасные светлые глаза, такие невероятно ясные, лучащиеся внутренним солнечным светом и самой жизнью; помнит мягкий изгиб совершенных точно нарисованных неизвестным художником губ, улыбающихся столь ласково, что хотелось навсегда без остатка раствориться в ней, став частью; помнит молоко ее белоснежной полупрозрачной кожи, что сияла изнутри подобно далеким звездам, и хаотичную россыпь родинок на ней; помнит, как приходила каждую ночь изо дня в день во снах, всего лишь единственным взмахом тонкой изящной руки прогоняя кошмары, чтобы подарить добрые сладкие грезы и покой.       И сейчас, в это самое мгновение, спустя долгие мучительные дни отсутствия, дни, слившиеся в один большой оживший ужас, она, поджав босые ноги, сидит на мягких лисьих шкурах, устилающих широкую дубовую кровать, в его покоях, а Артур, пораженно застывший напротив, не может поверить, что это не мираж, не жестокая игра лихорадочно скачущих мыслей.       - Ты… - всегда уверенный порой с явными нотками нахальства голос, наверное, впервые подводит его, срываясь на свистящий надсадный шепот, скребущийся где-то в горле, отчего почти что физически становится больно, - Что ты…?       - Я слышала зов, - она, поднявшись, стремительно, будто сотканная из резных снежинок порхающая бабочка, оказывается рядом и осторожно оглаживает его покрытые жесткой щетиной скулы, - Крик вместе со стонами холодных северных ветров.       - Ты исчезла, - она стоит все так же спокойно, когда он порывисто, несдержанно стискивает ее плечи, притягивая ближе к себе, и с укором заглядывает в глаза.       - Чтобы принести это, - в маленькой хрупкой ладони, переливаясь нежными перламутровыми бликами, покоились три жемчужины, и их сияние разливалось сквозь ее пальцы тягучими каплями, - Мой последний дар. Нужно лишь загадать то, что желанно сердцу.       Артур больше не был тем шебутным беспечным парнишкой с окраин Лондиниума, наполняющим свои кошели не всегда честно добытым звоном золотых монет, теперь ему как новому королю приходилось заботиться о тысячах людей, неустанно оберегать их покой, задумываться о завтрашнем дне.       - Я хочу процветания своему народу, - не раздумывая, произносит он, и одна из жемчужин медленно тает, рассыпается, становясь блестящими витиеватыми узорами ее воздушного платья, - Счастья своим близким, - вторая, тихо соскользнув, оседает звездными пылинками на ее бархатной коже.       - Осталась одна, - самую последнюю он приберег для себя, уже точно зная, о чем мечтает больше всего на свете.       - Я хочу…, - осторожно словно великую драгоценность обхватывает ее лицо и, склонившись, шепчет, трепетно почти что невесомо целуя, - Я хочу быть любимым тобою, - и третья жемчужина, сжавшись до крохотного зернышка, разлетается подобно стайке мотыльков, чтобы превратиться в искусный венец на ее голове.       Венец его королевы.