***
А потом, мама пропала, и появилась бабушка. Бабушка Тая. Я не задавала вопрос, чья она мама, всё и так было ясно. Она была такая же, как моя мама: добрая, весёлая, чистюля до мозга костей. И голос у бабушки красивый, очень красивый. И я стала жить с ней. В большом особняке, с говорящим человеком-котом Аристархом и Маречкой, не то домработницей, не то гувернанткой, весьма спорный вопрос. Бабушка учила меня петь, и я старалась, как могла. Получалось плохо. Хорошо получалось сваливать в тарелку всё, что под руку попадётся, и гордо именовать это «ужином». Бабушка смеялась, но не наказывала. А вот Маречка злилась и ругала меня, но не сильно. Мне тогда было десять, и я не особо обращала внимание на то, что по всему дому были развешены мамины фотографии, но большинство были порваны. С каждым днем их становилось всё меньше, а глаза Аристарха становились все грустнее и грустнее. Аристарх — нестареющий кот, который был бабушке как сын — никогда даже не выглядел грустным, и, как он сам говорил: «был проклят страшным колдуном, и обречен умереть молодым». На самом деле враки это все, просто Аристарх не изменится внешне, и как был черноволосым и худощавым пареньком лет двадцати, так и останется им до старости (а вот наступит ли она — тоже большой вопрос). Скучно в доме никогда не было, но он всё равно был каким-то пустынным.***
Мне абсолютно неплохо жилось, а потом появились Лео и Шарлотта. Бабушкины ученики. И они стали жить с нами. Мне же, как старшей, было поручено следить, чтобы они ничего не учудили. Восемнадцатилетняя надзирательница семнадцатилетнего шутника и тринадцатилетней шалуньи, вечно сующей голову, куда не надо.***
— Тая? — я заглядываю в комнату к бабушке. Она просила звать её просто «Тая», и я ничего не имею против. — Да? — Когда ты займёшься моим обучением? — я решила сразу спросить то, что волнует меня больше. Тая оборачивается ко мне и встает со стула, на котором сидела до этого. — В каком смысле? Я думала, Аристарх и Маречка дают тебе то же образование, что и в местных школах… Разве нет? — Нет… То-есть, да… Ну, в общем… Я не это имела ввиду, — я запутываюсь в собственных мыслях, и не могу нормально сформулировать речь. Тая смотрит на меня и ждёт, когда я буду в силах объясниться. Вдох-выдох. Я готова. — Почему ты не развиваешь мой талант? — я резко вытянула вперёд ладонь, на которой была ясно видна зелёная жилка, уходящая вверх по запястью. Такие вещи можно контролировать, но лишь через некоторое время. А еще, их чувствовать можно. Я, наверное, прошляпила всё на свете, ибо до этого, не чувствовала абсолютно никаких позывов творить волшебство. Тая молчала минуты две, а потом улыбнулась и тихо спросила: — А что же ты раньше не сказала?***
Спустя несколько месяцев ликимас, как эту самую жилку называют еще с давних времен, перестал агрессивно реагировать на мою каждую попытку «творить магию», и меня тихонечко окрестили «шаманом», а Лео больше не ел то, что я готовила.***
А два года спустя приехали новые ученики — Павел и Лия. Маленькие дети. Лие было всего десять, а Павлу — почти двенадцать. Бедные дети, они не знают, куда попали. (Или знают?) Бабушкины занятия делились на три типа: совместная работа, одиночная практика, и самостоятельное изучение. Изучением можно было заниматься как со своим товарищем, так и одному. На выбор. И мне это нравилось. А еще мне нравилась Шарлотта. Пусть она и черезчур любопытная, но с ней было приятно общаться. Сейчас мне двадцать один, и бабушкины ученики стали мне очень близки. Мы долго с ними знакомы, и я следила за развитием каждого.***
Мы с Лео сидели за столом в гостиной, и играли в шахматы. Бой был не на жизнь, а на смерть. Вернее, на мытье посуды, но это одно и тоже. В нашем доме живёт восемь человек, вы знаете, сколько посуды набирается? Павел сидел на другом конце стола, склонившись над книгой по военной культуре. Доклад Тае нужно было сдать через два дня, но Павел, как умный человек, предпочёл сначала сделать скучную часть (прочёсывание старых архивов), а последние дни отвести под самое приятное (практика: урок фехтования и самообороны с Аристархом). Шарлотта звенела чем-то на кухне, намереваясь приготовить шарлотку (какая ирония), Лия бродила в моей «лабораторной», дав слово «ничего не трогать, и в случае чего звать Кёнху», так что бояться мне было особо и нечего. Я не спец в шахматах, и мой мозг уже очень сильно болел, посылая сигналы, мол, «Что ты творишь? ПРЕКРАТИ!», но мыть посуду я сегодня не хотела абсолютно, и продолжала наобум передвигать фигуры. Лео, наверняка, занимался тем-же самым, судя по его лицу. Хлопнула дверь, и Лия вышла из «лабораторной» с полным восторгом на лице. — Боже правый, Кёнха! Как тебе все-таки повезло! Баночки всякие, порошочки волшебные, ух-х-х, я не могу! — Повезло, как же, — пробурчал Лео, чуть ли не с закрытыми глазами двигая слона (или это не слон?), — отравит кого-нибудь по ошибке, и будет ух-х-х, как интересно. Шалая от восторга Лия, не видела ничего перед собой, и врезалась в стену, но отшатнувшись от неё, тут же налетела на стеллаж с книгами, скинув парочку. То, что происходило дальше, не получится правильно описать. Книга, упавшая с самой верхней полки и раскрывшаяся где-то на середине, затянулась фиолетовой дымкой. Пару мгновений спустя, эта самая дымка заволокла большую часть гостиной, а от самой книги словно пошла воронка, которая затягивала всё, что попадалось ей на пути. Лия закричала, судя по тому, как изогнулся её рот, метнулась в нашу сторону, но словно налетела на стену. Она начала колотить «сферу» руками, а лицо её излучало ужас. Лео вскочил, намереваясь, судя по всему, биться шахматной доской, которую схватил. Ни я, ни Павел не успели сообразить, что делать, когда Лия уже обратилась в маленькую искорку, а книга исчезла вместе с ней, оставив после себя лишь значительно поредевшую обстановку гостиной. А Лео остался посреди этого разгрома, с шахматной доской в руках, и растерянностью на лице.