***
На суде он был в костюме. Я никогда не видел его в дресс-коде, и он ему очень шел. Джордан выступал в качестве свидетеля. Я пытался не смотреть на Энди — мое сердце обливалось кровью каждый раз, когда я слышал его голос, и я попросту боялся, что сорвусь. Разумеется, его признали виновным. Но отправили в местную психушку, признав невменяемым. Когда суд закончился и его увели, мои руки предательски затряслись. Несмотря на то, что он сделал, я… Я не хотел для него такого.***
Месяцы летели быстро. Джордан теперь жил у меня: он боялся, что я что-нибудь вытворю с собой, или что кто-нибудь заявится с расправой. Мы не очень часто разговаривали, скорее, больше по быту. Я знал, что он чувствует себя виноватым за суд столько же, сколько и я, а потому ни один из нас не решался поднимать эту тему. Побои медленно, но верно заживали, стоматолог наградил меня парочкой новых зубов, под коленом больше не болело, голова кружилась меньше. Лицо все-таки имело серовато-желтый оттенок, но это была мелочь по сравнению с тем, что было изначально. Новость о суде разлетелась мгновенно. Ежедневно я получал тонну писем и сотню звонков от самых разных людей: кто-то хотел поддержать, кто-то интересовался, не сдох ли я там случаем. Со всем этим разбирался Джордан, считавший, что мне лишнее беспокойство сейчас ни к чему. Ребят выписали из больницы, и пару раз я приезжал навестить каждого из них к ним домой. У каждого появились идеи насчет песен, даже клипов, так что, работа не стояла на месте. Только вот я в ней не участвовал. С новой линией одежды Том также решил разбираться самостоятельно, намекая на то, что лучше мне побыть в покое. Мама чуть с катушек не слетела, когда увидела меня, а отец только отвел взгляд, не желая знать, что его сын — гей. Смотря правде в глаза, я понимал, что я на дне своей жизни. Пускай и временно, но недееспособный из-за сотрясения, с голубым клеймом, упрятавший любимого человека в психушку, я не мог найти себе никакого применения, а своей жизни — смысла. Порой мы говорили с Джорданом на эту тему, и каждый раз он не находился, что ответить. Джордан меня радовал. Мне нравилось, что он крутится где-то рядом со мной, что приносит вечерами чай прямо мне в постель, что разговаривает со мной, пытается веселить меня. Он радовал меня подарками, готовил, убирался, говорил, что мне идет, а что лучше не носить, вызвался, наконец, обстричь мои волосы. Бегал вокруг меня с хлоргексидином, обрабатывая какие-то мелкие ранки на моем теле, о которых я даже и не знал. Опускаясь на постель рядом со мной, он мгновенно придавался сну, настолько он выматывался за день, и все это — ради меня. Порой ночами он неосознанно прижимал меня к себе, утыкаясь носом в мою шею, но если просыпался в такие моменты, то сразу убирал руки, отворачиваясь в другую сторону, боясь спугнуть меня. Он был прекрасным. Однако, было в этом одно большое «но» — я не любил его. А любил я того, кто чалился в психушке. Того, от кого получал каждое воскресение букет цветов по доставке. Того, кто снился мне каждую ночь. Воспоминания регулярно вставали поперек горла, а я и не пытался мешать им. Я вспоминал, как впервые увидел его на своем крыльце в злосчастные пять февральских утра, вспоминал, как он учил меня готовить, как курил, как подарил мне тогда цветы. Вспоминал его запах. Он всегда пах одним и тем же — цитрусом и сигаретами. Я вспоминал его тонкие пальцы, вспоминал каждое объятие с ним. Дыхание спирало, когда в мыслях всплывали его слова о небе. Теперь, когда я курил, я частенько опускал ладонь на стекло, смотря на небо, и мне хотелось верить, что где-то там, в своей палате, он делает также, хотя я и не был уверен в том, что у него вообще есть окно. Он говорил, что он всегда рядом… Но я не чувствовал его больше. Будто я утратил его, и никогда его не верну, никогда не коснусь его волос, не окажусь в его объятиях… Никогда. Каждый божий день я просыпался и засыпал с одной и той же мыслью, и эта мысль была о нем.***
— Его досрочно выпустили. — Джордан протянул мне газету, и я пробежался глазами по статье. Сердце бешено забилось, и, набросив пальто, я выбежал на улицу, ничего не говоря другу в ответ. Уже заведя автомобиль, я поднял взгляд на крыльцо: Джордан стоял опустив взгляд, после чего скрылся за дверями. Я знал, что сейчас он откроет виски, сядет и просто будет пить. Пить, покуда боль не притупится, покуда перед глазами перестанет стоять наш поцелуй, заведомо зная, что нет, не перестанет, даже если напиться до отключки. Он не заслуживал такого отношения к себе, но я не мог совладать с собой. Я любил другого, и уже ехал к нему.