Колтон
Я всегда умел в нужное время абстрагироваться от происходящего. Например, во время важного экзамена, когда все с волнением переглядывались друг на друга, я мог начать ровно дышать и отключиться от реальности на пару минут. Или когда моя мать начинала на меня кричать и швыряться предметами, я мог спокойно её выслушать, а потом пойти в свою комнату лечь спать. Меня это не беспокоило. Но сейчас я понимаю, что не могу сосредоточиться. Потирая влажные ладони о ткань брюк, я представляю, как волны океана смогут смыть всё мое беспокойство, всех ненужных людей и ситуации, которые меня коробили. Я представляю, как огромные потоки воды уносят все мысли, слышу только ритм глубокого дыхания и постепенно заглушающийся рёв двигателя. Но сейчас ничего не получается, и это только усиливает мое растущее беспокойство. Мне нужно выйти из машины, разложить купленные продукты, проверить маму и лечь спать. Но я будто приклеился к этому чертовому креслу. Только и могу, что смотреть на горящий свет в доме и молиться, чтобы мама не захлебнулась там в собственной рвоте. — Так ты собираешься заходить или нет? Я вздрагиваю и вижу свою мать собственной персоной, которая стоит у входа с бутылкой водки. Отлично. День был классный, а вечер — ещё лучше. Она смотрит на меня сквозь дымку пьяного взгляда, вероятно, думая, какого фига я забрал её машину. — Пошли в дом, — бормочу я и практически силой заталкиваю её в дом. От неё несет ужасным перегаром и дымом, и это означает, что она что-то сожгла на кухне в попытках приготовить себе пищу. — Я же оставил тебе немного еды. Из домов начали выходить соседи. Я уже, в принципе, привык к их постоянному беспокойству и необходимости проверить, всё ли у нас хорошо, но это слегка начинало раздражать. Сначала я был им благодарен, когда они приносили обеды в контейнерах, забирали пьяную мать с баров и прибирались у нас дома. Но сейчас их любопытство просто сводило с ума. Они то и дело лезли не в свое дело. — Можете проваливать в свои идеальные домишки! — кричит мама, и мисс Уолсен, которая стоит у крыльца, громко ахает, одновременно закрывая ушки своему, наверное, сотому ребенку. — Чертовы лицемеры. — Мама, пожалуйста, — скорее всего, она видит негласную мольбу в моем взгляде, и наконец заходит в дом. Мама начинает обнимать меня, и я понимаю, что ничем хорошим это не закончится. — Они такие лицемеры, Колтон, — хнычет она, и я вижу, что она чуть ли не плачет. Ох. — Ты же это понимаешь? Я вижу как её черная подводка превратилась в жидкий сгусток чего-то темного, и весь тональный крем стекся в её морщины. Мамины черные волосы сейчас выглядят по-особенному, прямо как в те разы, когда она наряжалась и брала нас на пикники. Но сейчас я вижу ужасно отчаявшуюся женщину, немного ссутулившуюся и до смерти несчастную. Я вижу брюнетку средних лет, которая потеряла всякий смысл жизни, и теперь растрачивает свои дни, сидя в барах и находя себе мужиков на одну ночь. Неужели я ничем от неё не отличаюсь? Я ведь занимаюсь практически тем же. — Они просто беспокоятся за тебя, ма. Это становится отправной точкой. Она тут же отстраняется, сжимает губы и одаривает меня злобным взглядом. Я уже знаю, что дальше будет. Этот сценарий мы проходили, наверное, раз пятнадцать. — Чертов гаденыш! — Ну, конечно. — Ненавижу тебя! Это ты все испортил! Она начинает плакать, и я решаю оставить её вопли, плач и оскорбления. А что ещё можно сделать в такой ситуации?***
Перевернувшись и поправив одеяло в тысячный раз, я решаю откинуть его в сторону. В июле в этом дерьмовом городишке просто невыносимо. Это должно быть просто, думал я поначалу. Я действительно верил, что смогу справиться со всей ненавистью, внезапно вылившейся на меня, с мамой, которая за два месяца превратилась в алкоголичку. Я думал, что справлюсь с тем, что единственный человек, который меня понимал, находится далеко и не имеет возможности видеться со мной каждый день. Я правда надеялся, что смогу устроиться на работу на какой-нибудь заправке, накопить денег на первое время, арендовать машину и свалить отсюда к чертям. Я понятия не имел, куда смогу поехать, на что я буду жить, но меня это и не волновало. Я лишь думал о том, что смогу ложиться спать с мыслью, что завтра мне хоть где-нибудь будут рады. Что смогу познакомиться с кем-то, не заботясь о том, что они уже знают обо мне. Что смогу наполнить свою жизнь новыми воспоминаниями, которые мне захочется с радостью прокручивать в голове, а не мечтать, чтобы я забыл определенную часть своей жизни. И я безумно вдохновился идеей начать новую жизнь где-то далеко. Но суть в том, что это всё разбивается о реальность. Я действительно застрял тут, и походу дела — надолго. Ноги сами несут меня к единственному месту, где меня всегда ждала нежность и ласка, которые мне сейчас просто необходимы.***
— Ты останешься? — как бы небрежно спрашивает Лекси, водя пальцами по моей спине. Признаюсь, это приятно. Сквозь дымку сна я слышу нотки надежды и то, как она пытается изобразить незаинтересованность. — М-м, — перевернувшись, я смотрю на нее. Взлохмаченные волосы и распухшие губы делают её в разы сексуальнее. — Скорее всего, нет. Утром кое-какие дела. Мне не хочется быть грубым, но у меня сейчас дикое желание напомнить ей, кто мы друг другу. С Лекси я познакомился ещё пять месяцев назад, когда был в стельку пьян. С самого начала знакомства она была практически синонимом к слову «просто». Всё и вправду было просто и без сложностей. Она никогда не изображала девушку, которая надеялась, что однажды мы станем парой. Она нравилась мне тем, что честно обсуждала со мной все свои желания. И когда Лекси заявила, что хочет просто спать со мной без всяких трудностей и привязанностей, я был рад. Именно это мне было и нужно. Но в последнее время я понимал, что она ко мне привязалась. Она спрашивает, как мои дела, когда мы об этом даже не говорили. Искренне расстраивается, когда я отменяю встречу. Говорит, что может прийти к нам домой, чтобы прибраться и что-то приготовить. Даже делает мне завтраки. Понимаете, да? Завтраки! Но мне пиздец как приятно, что эта милая девушка, которая смотрит на меня практически с восхищением, моя на всю ночь. Что она — блестящая дочь с репутацией «идеальной» девушки в городе — выбирает меня, отшельника, и сейчас готова практически на всё. Даже если я скажу ей собирать вещи и поехать со мной черт знает куда, она это сделает. Я стараюсь не обращать внимания на её разочарованный вздох, поэтому встаю с кровати, где царит полный хаос, и начинаю одеваться. — А ты когда-нибудь влюблялся? Сказав мне она это в первый месяц нашего негласного соглашения, я бы тут же унес ноги. Но я знаю Лекси и знаю, что ей искренне интересно услышать мой ответ. — Пару раз в подростковом возрасте, но чтобы прям серьезно… наверное, никогда. Боже, ладно. Я слишком далеко зашел, делясь с ней откровениями. — Я бы рассказала тебе историю про первую влюбленность, — она откидывается на спину — абсолютно голая, если что, — и начинает водить руками по своему телу. — Но ты так быстро уходишь, — добавляет, хлопая ресничками. — Не играй со мной, — с притворной грозностью говорю я, и она хихикает. Как бы я ни хотел сейчас уходить, мои проблемы лишь удвоятся, если я этого не сделаю. — Я и не пытаюсь! — это последнее, что я слышу, когда выхожу из её квартиры. Я живу всего в пяти кварталах от неё, что мне на руку, ведь не приходится тратиться на бензин. Когда я захожу в лифт, то тут же начинаю жалеть, что не воспользовался лестницей. Мужчина, которого я даже не знаю, с отвращением фыркает и отводит свою собаку в угол. Серьезно, чувак? Ты думаешь, у меня планы на твою собаку? Он нажимает на кнопку этажа, и я практически вспоминаю все молитвы, чтобы лифт ехал быстрее. Тишина слишком давит на виски. Она заставляет глотать слюну, ощущать чувство тяжести, давящее на веки и мечтать, чтобы ты растворился в воздухе. Почему у меня так часто возникает такое чувство? Будто я такой… лишний. — Я слышал, что ты сделал, — его глубокий и слегка грубоватый голос разрезает наше молчание. — Дело в том, — с улыбкой начинаю я, — что мне похуй. Да, я знаю. Я отвечаю грубостью на грубость. Но в такой ситуации по-другому просто нельзя. Я так устал молчать и просто игнорировать эту ненависть, что кидает на меня почти каждый прохожий. Наконец, двери распахиваются, и мне не нужно сжимать руки в кулаки и размерено дышать, чтобы не врезать ему. Я понимаю, что для одного человека — кинуть что-то обидное, колкое, это просто одна капля. Просто пару фраз, несколько секунд неприятной ситуации и чувства собственного восхищения, всего-то. А для меня эта херня оказывается огромным потоком, с которым я не могу больше справляться. Особенно сейчас, когда я понимаю, что единственный человек, которому на меня не все равно, — это влюбленная девушка, которую я оставил в середине ночи. И даже она сможет меня забыть через пару недель, если я прекращу наши встречи. Да, возможно, что ей будет тяжело. Но она сможет пойти дальше, потому что она этого заслуживает. А я не смогу. Я вряд ли смогу избавиться от ощущения, что зря проживаю каждый день.***
— Хочешь ещё? — спрашивает Дилан, крутясь на своем кресле. Я мотаю головой, а когда он переспрашивает, бурчу «нет». Играет легкая музыка, и толпа, что пятнадцать минут назад не могла перестать ковылять под музыку, теперь расселась по углам. Более-менее знакомые лица заставляли меня отбросить напряжение. Я ненавижу находиться среди людей, которых едва знаю или же не знаю совсем. Я не могу назвать Дилана своим другом и понятия не имею, как бы он назвал меня. «Парень, который приходит в дешевый бар каждую пятницу»? Или же «вечно задумавшийся о чем-то чувак»? Да и похер. — Так что там насчет работы? — Дилан делает вид, будто ему и вправду интересно, но мне приятно, что он хоть что-то запомнил из нашего прошлого диалога. — Перекати-поле, — кидаю я и отпиваю ещё пива. Я понимаю, что мне уже хватит, и что понижать градус нельзя ни в коем случае, но моему расслабленному разуму пиво сейчас просто необходимо. — Я уже предлагал тебе, — изрекает он, закуривая сигарету, — почему ты не хочешь доставлять бухло в бары? Платят не прям чтобы много, но с голоду ты не помрешь. — Да потому что у меня нет ебаных прав! — я понимаю, что говорю это озлобленно, и пытаюсь себя успокоить, массируя виски. — В этом сраном городе моей смерти желает каждый полицейский. И я не хочу рисковать. — Я могу это уладить, ты же знаешь. У меня есть знакомые. Это была его любимая фраза. Нет ни одной проблемы на свете, на что бы Дилан не ответил «у меня есть знакомые». Но вряд ли его знакомые смогут мне помочь, если меня загребут в тюрьму. — Я знаю, просто… — откидываюсь на спинку дивана и смотрю в потолок. Он всегда был таким синим? — Просто всё сложно. — Или это ты делаешь всё сложным, — после этой фразы он встает и идет к группе студентов, которых хер пойми как сюда занесло. Обычно в этом баре бывают немногие. Мать-одиночка Люси, которая напивается каждую пятницу, ведь именно тогда она нанимает няню и у неё появляется хоть какое-то свободное время, которое она тратит на алкоголь. Громила Люк Паркер, который мечтает «начистить мне рожу», со своей компанией. Пара студентов, считающих себя крутыми и выпендривающихся перед своими девушками, здороваясь с барменом и кидая фразу «мне как обычно». И я. Парень, который ни с кем не общается, утыкается в пол и уходит после всех. Я начал выбираться из дома ещё лет в тринадцать, когда понял, что больше не могу там находиться. Я старался уходить сразу после школы и возвращаться ближе к полуночи, когда все уже спали, чтобы сделать уроки и сразу лечь спать. По выходным, когда почти вся наша семья собиралась вместе и выбиралась куда-то, меня нельзя было с огнем сыскать. И я всегда получал за это от мамы. Тогда ещё — идеальной мамы, готовившей нам завтраки и целующей каждого в лоб перед выходом. Но сейчас, когда я сижу в компании малознакомых мне людей, пью и считаю часы до полуночи, я понимаю, что мог остаться и дома. Но дома меня ждет холодильник, полный алкоголя и лежащая, скорее всего, на полу, мать. Я не могу видеть, как она разрушает свою жизнь и допускать мысль, что я поступаю так же со своей. Ковыляя домой и ощущая на себе последние закатные лучи солнца, я понимаю, что на меня все таращатся. Один из минусов жизни в маленьком городе — всем нужно до всего доебаться. Я понимаю, что выгляжу жалко, что какая-то мамаша, указывая на меня своим детям, делает мудрые наставления, чтобы они не были как я, когда вырастут. И от осознания, что мне правда не всё равно, что обо мне думают, становится ещё хуже. Я никогда не был любимчиком всех. Я никогда не мог угодить всем, подлизываться и таким образом решать свои проблемы. Но мне никогда не было все равно на других людей. Как и сейчас. От этой мысли мне стало настолько тошно и одновременно забавно, что я чуть не упал. Мама была в своей комнате; на столе валяются какие-то бумаги, обёртки конфет и пара пустых бутылок. Что ж, хотя бы не шесть, как было на прошлых выходных, когда я чуть не вызвал скорую. Хотя сомневаюсь, что они стали бы к нам ехать. — Келвин, — слышу я её голос и вздрагиваю. Да, вздрагиваю. Прямо как пятилетний ребенок, которому только что рассказали страшилку. Я почти собираюсь уходить, когда слышу это снова: — Келвин, это ты? Я понимаю, что она напилась и бредит. Но я тоже пьян. Надеюсь, сейчас я сплю на диване в баре Дилана и всё это мне снится. Я бы очень хотел, чтобы это было правдой. Что я на самом деле не стою сейчас в комнате мамы, не слышу её пьяный бред, который будто лезвие режет мне прямо по грудной клетке. Словно я не чувствую это снова сейчас. Чувство, что тебе хочется убежать от всех и закрыться в шкафу. — Это я, мам, — мой голос дрожит. Блять, он опять дрожит. Какого черта я снова на краю пропасти под названием «сейчас расплачусь»? — Келвин, милый, иди сюда. Мне нужно уходить отсюда. Но я не был бы собой, если не сказал эту фразу: — Келвина больше нет. И никогда не будет.