***
Холодало. Жан-Жак поправлял воротник всё чаще, периодически поднося руки ко рту и выпуская на них клубы тающего в вечернем полумраке пара. Автобусов уже не ходило, а найти на карте метро что-то, способное привезти его к любому попавшемуся отелю, не выходило. А решившись спросить, парень лишь понял, что с английским у местных ребят туго, и стал снова невидящим взглядом читать карту метро во всё той же попытке ткнуть пальцем в небо на станцию, где можно встретить место ночлега. А лучше бы жительства. Конечно, Жан-Жак не был жаден до местной культуры вовсе, но вот метка, которая только успокоилась после нескольких дней бешеного пекла, словно разливала по телу, стоило вылезти в аэропорту, негу. Чувствовала, что рядом (по крайней мере, на одном материке) вторая, с его именем: «Жан-Жак Леруа». — Пусть будет так! — наконец решил всё смотревший в табло Жан-Жак и пальцем ткнул в одну из горевших цветным огоньком станций.***
Сынгыля остановили в паре десятков метров от дома, из которого он бежал, повинуясь огню собственного штрих-кода, и вежливо попросили паспорт и шею. И впервые стало страшно. Никогда прежде Ли не вставал перед зеркалом, как другие, не читал с замиранием сердца имени со своего затылка, никогда не просил кого-нибудь пояснить, чья там дата рождения и есть ли та самая короткая чёрная черта, за которую так боятся многие соулмейты. А теперь люди в форме его просили обнажить затылок посреди улицы. Им нельзя не подчиниться. Они пока никого обещались не расстреливать, как уже было в соседних Китае и Японии, но всё равно настойчиво светили в глаза фонариком тем, кто оказывался неугодным, и просили пройти следом за ними. В неизвестность, быть может. — Молодой человек, пожалуйста, ваш паспорт и затылок, — повторилась просьба, и Сынгыль запоздало дёрнулся, наконец понимая, зачем же кому-то его паспорт: домашняя одежда не способствует увеличению доверия. — Я… забыл его дома. Можете просто пробить моё имя, я спешу, — пекло всё сильнее, всё ближе, и шея будто уже приятно краснела под грубыми касаниями пальцев офицера к воротнику. — Жан-Жак, это вообще имя? — рассмеялся, едва прочтя, полицейский и отпустил Сынгыля, скалясь в небольшую толпу друзей. — Я бы так собаку назвал, ей-богу! Суку. — Проверять не станете? — стушевался Ли, впервые услышавший имя, данное ему небом на коже, и лишь испытал облегчение: лучше уж «собака», чем кто-либо, за кого его имеют право пихнуть в автомобиль и увезти прочь от дома. Холодало. — Зачем? Собакам меток не дают, катись, — и снова по ушам резанул противный смех. Сынгыль почти надеялся на то, что это будет псина, хоть так и не бывает, потому что горело дико, хотелось увидеть, обнять, уткнуться, но вместе с тем не было желания думать, что там девушка — они привлекают мало, как и парень — это чревато. И, не дождавшись вопроса о собственном имени, Сынгыль сорвался в одних тапочках на новую дистанцию, ринувшись лишь в одном ему ведомом направлении, которое подсказывал горящий штрих-код.***
Леруа понял, что выбрал верное направление, когда из бешено жгущего горячий блок цифр начал становиться всё более и более приятно тёплым. Значит, Ли Сынгыль ещё и живёт прямо в Сеуле. Вагон выехал из тёмного плена подземного лабиринта и погрузил Жан-Жака и других пассажиров в мягкий свет неспящего пригорода. Метка полыхнула прежним давящим горло всполохом на мгновение и затихла, а Леруа стал искать глазами таких же ущербных, чьи татуировки на шее горели бы при приближении к своему родному. Но в вагоне, похоже, никто больше не чувствовал аналогичного жара. Совсем. И Жан-Жак, подумав, что это, должно быть, от волнения, вновь откинулся на спинку сидения и закусил губу в предвкушении завтрашних поисков по наитию, без адреса и указателей, с опорой на один лишь пожар вместо цифр и подсказки собственного сердца. А поезд тем временем опять погрузился в темноту подземных путей, обещая скорое приближение города.***
Тепло, которое стало не только осязаемым, но и словно слышимым, видимым и доступным на запах, будто сконцентрировалось, когда он оказался возле станции метро, и забило по рвавшейся из-под кожи татуировке с новой, едва не сносящей с ног силой, крича одному ему о том, что здесь и сейчас что-то начнётся. И он не спустился в одних тапках в подземку только потому, что не было с собой проездного. Сынгыль прижался спиной к холодной стене, стараясь коснуться камня затылком, и пару секунд просто переводил дыхание, невидящим от долгого бега взглядом читая улицу и мысленно кидая кубик на то, кем окажется Жан-Жак, — со знанием имени, пусть и нечаянным, пришёл интерес того, как эта «собака» должна выглядеть хотя бы в его собственных глазах. С тех пор, как оказавшись на улице, Сынгыль начал бежать, он не сомневался ни на секунду в том, что сегодняшнее пекло предвещало ему встречу, а осязаемое всем телом, но невидимое крепкое облако тянущего за собой тепла вело его к месту возле турникета, у которого и пришлось затормозить. Из прохладной стена быстро сделалась леденящей, и спрятанные в длинном рукаве руки пришлось вытянуть для того, чтобы не менее длинный подол свитера натянуть на коченеющие колени. Стало до неприятного смешно, но явно теплее — почему-то шедшее от метки всё более мягкой поволокой кострище никак не хотело греть взаправду. Только распаляло изнутри, выжигало затылок и палило горло, как в детстве от ангины. Зато уже совсем рядом был тот, кем можно было согреть не только штрих-код, но и заледеневшие ноги в домашних тапках. — Не встретить бы патруль снова, — случайно бросил он вслух и кинул полностью привыкший к темноте взгляд вперёд, с тоскливой надеждой смотря на бьющее из перехода тепло. Из этого перехода показалась немногочисленная уставшая толпа, шея каждого скрыта плотным шарфом, несмотря на март, или спрятана за воротником. И чуть поодаль от этой толпы шёл кто-то особенно замёрзший, укутанный в тёплую куртку и вязаный, как свитер Сынгыля, шарф, растерянно оглядываясь по сторонам в чьих-то поисках. Судя по глазам, единственно видным в опустившимся сумраке, явно не местный. От него веяло особенным, тем самым теплом, и Сынгыль, пока не пропала по клочку собираемая в пустом рассматривании улиц отвага, встал, вновь получая по коленям порывом холодного воздуха, и вместо планируемых пары шагов до встречи одним прыжком преодолел столь небольшое — в сравнении с океаном — расстояние между ними. Сынгыль впился пальцами в куртку на плечах незнакомца и опустошённо — жар пропал резко, унося с собой львиную долю пустых беспокойств, — уткнулся взглядом в плитку под их ногами. Серая, в мелких ромбах, и такая же холодная, как объятья в ответ.***
Выйдя на станцию, Леруа почувствовал, насколько устал от долгого перелёта и томительной поездки. Как затекли ноги, как достала горящая метка, как сильно начали слипаться веки. А ещё понял, что не имеет понятия, в какую шагать сторону. Идти за толпой не вариант: станция небольшая и людей не так много — не факт, что большей части из них на один с ним переход. Он сам не знал, на какой ему. Снова поддавшись внутреннему авось, Жан-Жак всё же свернул к одной из лестниц — она была особенно широкой и находилась прямо за указателями на корейском, так что много думать не приходилось, особенно при знании того, что по другую сторону платформы была вторая такая же лестница. Он поднялся наверх и с облегчением вздохнул перед створками турникета, за которыми начиналась новая каменная лестница и ушедший в темноту город. Там, на улице, что-то заведомо безумно грело не оттаявшие в вагоне ладони, стучась в жизнь Леруа в едином с его сердцем ритме. Распахнув дверь, он вдохнул крепко повисший запах бензина и потерянно оглянулся, ища своё тепло, ощущение которого набатом било по метке. Кто-то неуклюже толкнул. Однако не последовало извинений, вместо этого Жан-Жак почувствовал, как незнакомец его пригвождает к месту неловким медвежьим объятьем, впиваясь в куртку и будто стараясь слиться со всей его одеждой. Чтобы не упасть, Жан-Жак небрежно подхватил человека рукой и замер, с удивлением замечая, как ладонь касается дрожащего под тканью свитера тела. И вокруг исчезло всё тепло. На них двоих осталось лишь тепло одинаково мёрзнущих, пусть и под разной одеждой, тел, и отголоски остывающего пожара штрих-кодов на затылке. Леруа отстранил от себя потухшего во взгляде корейца и второй рукой снял с шеи шарф, с мимолётной мыслью о помощи неимущим протягивая парню, но вместо того, чтобы ухватить шарф, тот прижал ладонь к шее и, смотря немного сквозь Жан-Жака сосредоточенным взглядом, спросил на ломаном английском: — Тоже жглось?***
Под ладонью Сынгыля звенящий холод его продрогшей кожи. «Тоже жглось?» — он рвёт тишину первым, смакуя виснущую между ними неловкость и кривясь от неприятного сравнения с хурмой. В нос тычут шарф, и Ли путается, был ли он до всплывшего перед Жан-Жаком вопроса. По выходу из метро, на шее, точно, но после был ли? — Это не мой стиль, — фырчит между тем Жан-Жак, наконец отвечая чем-то помимо ошалевшего взгляда, и буквально закидывает шарф на плечи Сынгылю. Потом тянет его ладонь и обнимает её обеими своими. — Так это ты. Фраза звучит на выдохе, но всё равно с восхищением, и Сынгыль цепляется за надежду о том, что это о нём и искренне. — Знаешь, а у нас эти полицейские объявились, так что тебе лучше уехать. — Жан-Жак, не отпуская руки, оглядывает Сынгыля с головы до ног, отмечая взглядом длинный коричневый свитер, закрывающий домашние шорты, и махровые синие тапки, помимо которых в этот март на нём совсем ничего. — А я — за тобой! — глотая своё «я смотрел новости», сразу и вслух признаётся канадец и, сильнее потянув Сынгыля за ладонь, позволяет упасть в плен пусть не горячих, зато крепких объятий, которыми случилось обделить при первом, жадном касании. — И судя по твоему откровенному виду, забирать можно прямо сейчас! У них не случается никаких прелюдий, как думал Ли и надеялся Леруа, они лишь ловят друг друга в горящей агонии своих имён и всецело тонут, уходя на глубину до того, как кто-нибудь всполошится, что они — парни, соулмейты, неправильные и неприличные. Тонут, пока это возможно. — Знаешь, я сюда даже без телефона пришёл. К тому же совершенно тебя до сегодня не знал, — Сынгыль не боится, но опасается уйти слишком глубоко, но и загораться снова не хочет. — Если это всё, что тебя беспокоит, то мои вещи в камере хранения в аэропорту. Наши, — снова натыкаясь взглядом на ворот свитера, поправляется Жан-Жак. Сынгыль всматривается в него до рези в глазах и не видит ничего схожего с собакой. Жан-Жан скорее похож на кота, наглого и по жизни довольного. Он нравится обычно хмурому Сынгылю таким. — Пока есть время, позволишь сходить домой и погреться? — Конечно, веди, — всё-таки снимая с его плеча шарф и кутая замершее тело, улыбаясь, говорит Жан-Жак. — Мы ещё и соджу выпьем, пока будем греться.