***
Юра ещё толком не научился мешать коктейли, хотя мешать — это в целом его девиз по жизни. Прямо сейчас он мешает чувство вины с собственным достоинством и думает, какое в итоге уйдёт в осадок и будет горчить дольше, а какое следует залпом проглотить внутри себя же. Алтын так и не вернулся в спальню, хотя вечереет, и без него в помещении кажется скучно и чуток одиноко. В том, что намного, Юра всё равно не признается. — Считаю до двух! — кричит Юра в тишину и несколько секунд ждёт, отзовётся ли казах за дверью. — Или ты сейчас здесь появляешься, или я сам тебя нахожу и привожу! Отабек снова молчит, словно и нет его за дверью, и Юра принимает решительные меры: выйти из комнаты и отправиться на поиски своего обидчивого бармена. Во всей квартире не находится места лучшего для пряток, чем кофейня на первом этаже, и Юра спускается к ней, в темноте цепляясь за перила и вслух декламируя пробную версию завещания. Свет же никто включить не додумался. И стоит ему дойди до «потайной» двери в кухню, как из зала слышится хохот какой-то компании и миролюбивое сердцу родное ворчание устающего Отабека. Если прислушаться, то может даже показаться, что он отнекивается от японских корней и просит сосредоточиться на выборе кофе. — Твою дивизию!.. — громко, но искренне обзывается на ситуацию Юра и наконец понимает, что от него ушли туда же, куда, впрочем, должен был побежать и он: суббота очень даже рабочий у их забегаловки день.***
С коротким: «Ну бля, Бэка!» — Юра вваливается в зал и осматривает небольшую толпу вокруг его бармена. Вокруг Его бармена. Двое молодых людей и девушка, в которых он как-то смутно распознаёт соседа сверху с его закадычной подружкой и… ещё одного казаха? У слегка подвыпившего незнакомца очки набекрень и идиотская лыба, которую он неистово дарит Алтыну, со всем своим флегматизмом протирающему чашечку. И больше в кофейне нет ничего, срочно требующего помощи всё ещё обиженного, между прочим, Юры. Вот только очкоглазый бесит за троих, и, наверно, ничего страшного, если обслужить его возьмётся Юра сам. Плисецкий гордо вздёргивает кверху нос и, хватая прямо с барной стойки полотенце, подходит к Отабеку, делая вид, что вообще не видел Виктора с Милой. — Мог бы и напомнить, что у меня смена. Я жду, жду, а он тут пашет… — строит из себя самого замечательного и примерного мальчика Юрий и бессовестно прижимается к широкой спине баристы, кладя подбородок тому на плечо и потираясь, как мартовский кот. — Если присядешь, я сделаю тебе массаж и кофе. — Юр, у нас клиенты, сгинь. — Уже сгинь, значит? — Юра не закипел... пока что, но градус опасности в зале успел повысить одной лишь реакцией на слова Отабека. Своими нахмуренными бровями, поджавшимися губами и шаркающим шагом от казаха. — Может, я тут тебе ворковать мешаю? С ним? Палец Юры утыкается в очкастого гостя и медленно становится частью кулака, направленного в ту же сторону. В ответ Алтын молча щурится и отбирает из рук у разгневавшегося Юры полотенце, подходит с ним к Юре вплотную и неожиданно тычет этим полотенцем в глаза. «Прохладно, тепло и мягко», — так Плисецкий может описать ощущения. Поначалу ещё добавив «противно», но убрав после упоминания о том, что это вообще-то Отабек делает. — Остыл? — полотенце отнимают от лица и с безразличной вежливой теплотой смотрят в глаза, пусть для этого и стоит глядеть снизу вверх. К своим восемнадцати Плисецкий всё же успел вымахать выше ста восьмидесяти, в то время как казах так и остался «полторашкой с хвостиком». Но для Юры сейчас не рост важен, нет. Гораздо важнее для него, что в карих омутах он всё ещё видит себя. — Не тычь в людей пальцем, это неприлично. — Не перечь мне, когда я тут забочусь вообще-то, — и Юра выдёргивает из рук баристы полотенце, громко швыряет на стойку, а самого Отабека хватает под руку и выводит к стульям. — А теперь слушай сюда: сидеть, расслабляться, комментировать мои барменские способности и не заглядываться на этого очкарика, понял? — Чтоб ты знал, Юрка, они тут спорили, японец ли твой бармен, — впервые, не скрывая улыбки, подаёт голос Виктор и поднимает свою полную напитка крохотную чашечку, словно за тост. Алтын обречённо качает головой. — Он бариста, а ты сдохни, противный. — У нас разница десять лет! — М-да, а я думал, ты сохранишься лучше. — Виктор в шоке, Плисецкий кривляется, Отабек шлёпает его по попе, Мила смеётся, а незнакомец просто непонимающе смотрит на всё. — Впрочем, не такой ты и страшный, если не сравнивать с Бэкой… По филейной части приходится второй удар, и Юра наконец, скорчив кислую мину, извиняется и дежурно осведомляется о том, будут ли гости что-то заказывать. С местным владельцем ему лучше не спорить, а то мало ли, уволит потом… из спальни. И куда котёнку Юре тогда деваться?***
За последним посетителем закрывается дверь, и Юра расслабленно выдаёт «наконец-то», потягиваясь. Суббота часто была самым загруженным днём, и сегодняшняя исключением не стала, вынудив встать у барной стойки и Отабека, который и так толком не отдохнул, и Юру, пока не очень умело, зато от чистого сердца смешивающего сердобольным желающим джин с мятным ликёром или вермутом. Это, к сожалению, пока единственное, что он может наливать в бокал в верных пропорциях. Сзади подозрительно смолкает бариста, приготовивший не один кофе за вечер, и Юра, обернувшись к нему, ловит взглядом ускользающий из карих глаз интерес. Отабек прикрывает веки и кладёт голову прямо на стойку, погружаясь в объятья дрёмы. И, пожалуй, его не стоит ругать за это. Плисецкий даже, наоборот, подбирается ближе, на цыпочках проходя меж столов, и, остановившись напротив, слегка приседает и рассматривает Бэку, словно картинку. Тот ещё не спит, но готов в любую секунду окончательно провалиться в собственную усталость. И Юра готовится к этому, шарясь по карманам в поисках канцелярской резинки, которой он иногда перехватывал волосы во время перемывания посуды в конце дня. В брюках вместо канцелярской находится простая, серо-голубая и с остатками клея, которую как-то оставили официанту заглянувшие вместе с родителями в кофейню дети. Юра не помнит, насколько давно это было, но знает, что не меньше года назад, и что та резинка делает в брюках ныне — большой вопрос. Впрочем, на это, наверно, ответит Алтын, когда проснётся. Наконец бариста окончательно «потухает», переходя в спящий режим, и обычно шумный Юра, успевший связать волосы в пучок, с грацией кошки запрыгивает на стойку и оказывается совсем близко к нему. Ладонью тянется к осунувшейся от усталости щеке и ведёт по ней подушечками пальцев, будто надеясь защекотать. Медленно, начиная со скул, проводит руками хаотично по всему лицу, оглаживая гладко выбритый подбородок, вспотевший нос, дрожащие веки и даже лоб с его начинающейся залежью мимических морщин. Отабек интересен всем, Отабека хочется гладить ладонями и губами, до невесомости осторожно касаясь его. Особенно когда он спит, расслабленно смотря какие-то розовые истории за закрытыми глазами. Но ведь иногда он так бесит, раздражает, что порвать охота! Своей невозмутимостью давит и втаптывает, напрашиваясь на тысячу «аргх» и сомкнутые у собственной шеи руки, укусы в плечо и за ухо, на объятья, подобные змеиным, до хруста позвонков и до сиплоты, до сжатых кулаков и попыток наставить ему синяк-другой. И ни разу Юре не удаётся ударить до запёкшейся крови, докричаться до затыкания ушей или даже зацеловать до усталости. Отабек остановит, прижмёт ближе, чем Юре мечталось, пробормочет какую-нибудь небылицу, и они забудут плохое. Но только не сегодня. Алтын наконец спит, Юра сверху, и наплыв нежности пригоняет кровь к щекам платонически любящего юноши. Его рука уже оглаживает шею, медленно двигаясь к заветному ряду букв на затылке. К тому, по которому можно прочесть «Плисецкий» и всю его жизнь впридачу, к тому, что тем теплее отзывается Отабеку, чем сам Юра ближе. — А сегодня сказки рассказывать буду я, — в тишину отрезает Юра, теряясь в охапке волос с загривка Бэки. — Ты её, наверное, слышал, но я всё равно расскажу. Это о том, что раньше жили целые люди. У них было по четыре руки и ноги, а на круглой шее голова о двух лицах. Большие, сильные и непокорные люди… — Юра взволнованно прокашливается, справляясь с першением, и продолжает, кладя ладонь на макушку Отабека и перебирая уже засалившиеся пряди с неё. — Они однажды взбунтовались против богов, захотели захватить власть, но боги об этом прознали и собрали совет… История несколько стиралась из памяти Юры, он слышал её достаточно давно, чтобы не помнить деталей, но желание поделиться, выговориться и наконец достучаться пусть до спящего Алтына ему было важнее собственной захромавшей памяти. Он, видимо, всё же выбрал вину вместо лекарства на ночь: пропить несколько раз, как микстуру, и больше ей не болеть при Отабеке. — …на том совете Зевс решил разделить людей надвое и стал кромсать их на неровные половинки. На тебя и меня. Понимаешь, Бэка? Эти люди очень плохо и медленно находили друг друга, часто путались и однажды даже снова едва не возомнили себя богоподобными, соединяя друг друга собственными значками «половинок»… И кто знает, так ли всё было, но теперь мы рождаемся со штрих-кодами, которые свели и нас. Как бы Юре ни хотелось, чтобы сейчас Отабек открыл глаза и сказал, что притворялся спящим, в зале по-прежнему тишина, виснущая после каждой реплики. — И пусть моя сказка наивней и старше, она хоть как-то объясняет то, почему у тебя здесь, — он указывает на затылок, — моё имя, а у меня — твоё. Боги просто поняли, как мы глупы, и решили помочь. Юрий склоняется над штрих-кодами Бэки и мягко касается цифр губами, прикрывая глаза в лёгком головокружении собственного опьянения запахом кофе. Вслух он вздыхает об этом аромате и трётся о татуировку носом, мешая его с ощущениями от прикосновений кожи к коже. — А твои волосы пахнут летом, — шумит Отабек в ухо, едва не роняя Плисецкого с барной стойки. — Какого ху!.. — Юра спешно замолкает, видя сопроводительный знак от баристы, и, корчась, как от прививки, сползает на грешную землю. Сейчас именно тот самый миг, когда хочется задушить от любви, не морщась. Тоже, блин, половинка. — Волосы как лето, а оно как ты: тёплое, любимое и бескрайнее. Только лето мне не рассказывает сказки, — рука Отабека тянется выше, где начинается юрин румянец, потому что он мальчик не тупой и помнит, что сам с утра говорил почти так же, только меньше и громче. — И не остаётся со мной на день рождения… Мы так и не договорили с утра, прости. — Много слышал? — на самом деле радостно интересуется Юра, сплетая с Бэкой пальцы. — М-м, достаточно, — даже его голос похож на утренний крепкий кофе, если прислушаться и сравнить. На горячий американо со льдом из сока сладких цитрусов. — И? — И если тебе станет легче, то я от руки перепишу и повешу у барной стойки. И нам будет плевать, что об этом подумают остальные. Идёт? — Честно говоря, думаю, что тут придётся принести ещё парочку извинений… я ему такую теорию о нас, соулмейтах, а он только бумажку испачкает. Вот если бы… — Губы Отабека прикасаются к сухим юриным губам, и несколько секунд они продолжают смотреть друг на друга, не двигаясь. Да и целоваться, в принципе, они оба любят не очень. Это действие не интереснее игры в гляделки, пусть и много приятней. Куда интереснее и приятнее касаться меток друг друга, гладить лицо и руки и сгорать во взаимных объятьях. — Не могу на себя дуться, — после их затянувшейся теплотой паузы говорит Юра и трётся носом об нос. — Мы ведь встретились, моя половинка.