***
Детройт подтвердил своё звание дождливого городка, когда огорошил подъезжающих к большому съезду парней на мотоцикле: облил ледяной водой с головы до ног, не оставив на и без того стучащем зубами Лэнсе сухого места. Пальто его вымокло до нитки, став плотнее прилегать к телу, а волосы цвета каштана облепили лицо, так что не осталось видно ничего, кроме блестящей мокрой куртки сидящего впереди. Теперь совсем скоро пора было расставаться. Мотоцикл замедлился, насколько это было возможно, втесавшись в крупную толпу стонущих автомобилей, и едва не заглох между каким-то такси и стареньким фордом. Конечно, нарочно. Пробка их живо всосала, не оставив шанса на скорое бегство, и у парней появилось время на случай, если они захотят раззнакомиться. Но прерываемая лишь шумом дождя об дублёную кожу тишина показала, что подобного делать никто готов не был. Лэнс, оглянувшись, вспомнил свою детку, и у него тут же засосало под ложечкой, как если бы синяя шкода оказалась его предначертанной, готовой вести его по жизни вместо молчаливого мотоциклиста в вымокшей куртке. На затылке заныло тоже, и Лэнс по привычке дёрнул было рукой, чтобы очертить холодом мокрых пальцев метку, как вдруг хриплый от дождя и усталый с дороги голос его прервал: — Не трогай, пусть щиплет. — Лэнс немедля вернул ладонь на место, на впитавший его тепло кожаный бок, и понуро спрятал нос в холодном вороте. — Не отвлекайся на эту мелочь. «Ха, мелочь!» — у Лэнса буквально горела шея от этих слов, от этой мелочи, но рука назло крепко сжимала чужую куртку и ни к чему более не прикасалась. Мелочь, отчеканившая на затылке имя и день рождения того самого мотоциклиста. Мелочь, всего в один короткий миг сменившая их с ним отношения с дежурного знакомства у обочины до преданного целомудренного уважения к шрамам друг друга. Мелочь, поделившая жизнь обоих на то, что было до этой обочины, и то, что останется после этой пробки. Но голос, надо признать, красивый. Хоть и звучит молодо, едва ли уверенно, и всё ещё устало и хрипло. Но звучит, причём не в голове у Лэнса, где он представлял бы то очаровательное французское «Г», то немецкое шиканье, а совсем рядом, под носом. — Больная, зараза, — всё же вслух решается произнести Лэнс, опасливо косясь на реакцию. Словно издалека, нехотя и холодно эта реакция настигает нервным сжиманием руля обледенелыми пальцами. Так, что сразу понятно, насколько им обоим припекает за воротниками просто от того, что они совсем друг к другу не тянутся, как две рвущиеся через галактику сверхновые, а молча сидят и неуверенно смакуют неловкость знакомства подле недружелюбной обочины с заглохшей шкодой. — Да… Часто твоя так? —пробка двигается с мёртвой точки, и мотоцикл быстро врывается рёвом, глушащим на несколько секунд паузу, отданную Лэнсу на раздумие. — Впервые такое. — Не поверишь. — Они трогаются с места, медленно и едва слышно маневрируя в ряду разношёрстных машин, но Лэнс наклоняется поближе к чужому шлему, не желая перекрикивать дорожный шум и не позволяя делать это водителю. — Но сегодня был первый раз, когда я едва не заглох. Ехал по трассе, и тут, метрах в двадцати от тебя, как напасть какая… в общем притормозил неподалёку, а тут смотрю, сигналишь. Пока докатил байк, двигатель барахлить перестал. Он говорит громко, с каждой фразой всё сильнее давя на газ и всё дальше отрываясь от основного потока, и иногда едва видно поворачивает голову к Лэнсу, совсем на секунды, если не меньше, и тут же возвращается взглядом к дороге. Их не задавшееся знакомство крошит время как сладкую вату во рту. Их не угадавшие со вкусами метки тоскливо отзываются тянущими приступами лёгких ударов тока. — Что ж, поверю, — говорит Лэнс просто оттого, что не верить у него нет причин, а ещё оттого, что уже виднеется ближайшая вывеска автостопа.***
Небо серое, мотоцикл красный, пальто мокро-мухортое, а затылок опухший и слегка расцарапанный. Лэнс держит в замёрзших ладонях шлем и тоскливо провожает взглядом капли с кожанки. Оба молчат о прощании, стоя под полуживой вывеской шиномонтажа, и ждут, когда кто-то возьмёт на себя смелость скрыться первым. Когда прощание затягивается на добрые минуты, Лэнс наконец не выдерживает и тянет вперёд шлем, дожидаясь, пока его примет другая рука, и игриво, но всё равно вымученно говорит: — Я Лэнси-Лэнс, что ли. Мы типа как соулмейты, так что приятно познакомиться, — его губы трогает кривая усмешка, а глаза болезненная пелена влаги. От расставаний не больно, просто дождь в Детройте не отменяют по случаям встречи двух наречённых. — Кит. Взаимно, — рука в мокрой перчатке касается плеча задубевшего Лэнса и ободряюще похлопывает, помогая ощутить себя полноценным на пару секунд. — Ты прав, пора ехать. Вместо руля Кит хватается за собственный шлем, так и не приняв тот, который в руках у Лэнса, и обнажает голову, впервые всецело показываясь ему. Чёрно-серые волосы вмиг намокают и становятся тоном сродни асфальту, но парень всё равно жмурится лишь от пробравшихся по затылку капель и тут же старательно, но не успешно улыбается. Лэнсово «может, обменяемся телефонами?» тонет в этой улыбке. — Нет, не стоит, — шлем возвращается на своё место, и Кит заводит мотор. — Ха, и правда. Тогда я оставлю это, — Лэнс крутит перед головой мотоциклиста шлемом и пасмурно улыбается. — Как память. Буду рассказывать моим прекрасным детям об ужас… то есть такой же прекрасной встрече, когда я весь вымок, машина заглохла, а Кит Когане остановился подбросить. Небо, словно слыша часы молитв Лэнса, пропускает сквозь хмурые облака прощальный привет им обоим. — Если мы больше не встретимся и у меня вдруг появятся дети… я скажу… А впрочем, к чёрту слова, прощай, — через опущенный щиток говорит Кит и как можно скорее газует с места, чтобы вдруг не остаться на нём, навечно сцепившись с Лэнсом за руки.***
Сентябрь умирает под ногами Лэнса хрустящими обломками листьев, и, уже тронутый морщинами, он потирает приятно ноющий штрих-код, в котором несколько строк о том, кто мог бы стать его продолжением, останься они под дождём когда-то. Каждое утро, мягко щекоча кожу, метка теперь упрекает его в этом, а после нескольких часов зуда успокаивается до следующего одинокого дня в кругу не родственной, но родной семьи из трёх человек. Лэнсу не обидно и не больно, он не чувствует уколов совести за то не начавшееся завтра, но иногда, как сейчас, ему просто ни с того кажется, что повторится моросящий Детройт и жалобные стоны его старенькой шкоды, которой нет с ним порядочное время. И что спокойнее, он уверен, что и Киту не волнуется о них тоже, так же спокойно засыпается и в целом неплохо живётся по жизни. Не узнать, где и с кем, но живётся, и важнее информации не надо. Вдали словно хрустит примятая трава под знакомыми ботинками, и чей-то одетый в тёмное силуэт уходит прочь от радостно размахивающей руками дочери, и Лэнс, едва завидев сквозь гущу парковых зарослей и солнечных бликов тень, спешит к ней, прошибаемый почти как чужим BMW. Листья, кусты, листья, какие-то проскочившие перед носом стаи голубей и оставшиеся сантиметры из красных, словно полосы на оставшемся водителю шлеме, опять же, листьев. Лэнс судорожно и резко хватает девочку, прижимает к груди и несколько раз шумно вздыхает. — Тот дядя, — указывая пухлыми пальцем в сторону, куда ушла тень, бормочет отчаянно улыбающаяся малышка, — сказал, что вы друзья. Он у тебя вот тут. Она хлопает себя по шее, будто собралась драться, и смотрит на то, как меняется в лице её папа, принимает отчаянно-растерянное выражение и смотрит вслед дяде. Затем она бормочет о том, что по слогам читала папино имя, о том, что ей рассказали про папино пальто, о том, что её папа замечательный, хотя последнее она и сама знает. Всё это время Лэнс в прострации обнимает дочь и короткими вздохами возвращает способность дышать вдали от своего соулмейта. — А тебе он просил передать что-то… — девочка манит папу пальцем поближе, чтобы он наконец наклонился и подставил ушко поближе. Важное послание всё-таки. Лэнс присаживается на колено — и тут же получает смачный чмок в щёку, следом за которым дочка, хохоча, шепчет: — Я рад, что так сложилось, Лэнси-Лэнс.