***
Глубоко вобрав в лёгкие воздух, Семи прислонился к дразняще-холодной дверце душевой, оставляя на ней влажный след от своего вздоха. Перед глазами вновь мельтешила эта дурацкая картинка с нахмурившимся Кенджиро и гордым «фи» в его взгляде. Маячила, как бельмо на глазу, и мешала толком помыться, не прерываясь хотя бы раз на короткую передышку с попытками выгнать неугодный образ из головы. Ему ведь не нравился этот парень, нисколько. И в ответ тоже намёков не наблюдалось. Эту стену Семи надёжно возвёл между ними сам, при первом же знакомстве, когда не видевший их штрих-кодов хозяин вечеринки провозгласил «Эйта — Кенджиро, Кенджиро — Эйта». «Не смотри в мою сторону», — сказал он, чтобы отрезать от себя подозрения в какой-нибудь идиотски неправильной ориентации или чём-нибудь в этом духе. Сказал как протест тому, что «соулмейты тянутся друг к другу», и сам, брюзжа об идиотке-судьбе, отвернулся. Тогда ещё его половинка была настойчивее, пусть и немного, чем сейчас, и после первого отказа познакомиться чуть больше чем в лицо, Семи пришлось произнести ещё четыре новых за вечер, потому что быть расходным материалом для тех, кто не любит бракованных, ему не хотелось. Впрочем, и быть подделкой под судьбоносного оленя желания особого не возникало. И тут на тебе. Уже четвёртые сутки от Кенджиро ни слуху ни духу, и его навязчивый образ словно поселился в голове, в папке с не самыми радужными мыслями на счёт этой пропажи. Раньше, пусть редко, он звонил их общим знакомым и говорил, что было бы неплохо собраться, что ему интересна их большая компания, что «того зануду тоже можно притащить» и всё в этом духе, в целом ненавязчиво. А теперь Эйта сам в шаге от того, чтобы позвонить тому же Тендо и спросить, будут ли на этой неделе посиделки, на которые он всё равно приходит через раз, опасаясь столкнуться с тем, о ком нельзя говорить. Потому что людям не обязательно знать, что они второй год как знающие друг о друге соулмейты. Пар почти успевает рассеяться к тому времени, когда Семи открывает глаза и смотрит сквозь мутные дверцы в ванную комнату, ловя в её тумане догорающие блики образа своего Кенджиро. И только в эти короткие пять секунд ему не страшно называть Ширабу своим: никто не увидит, не узнает, не пристанет с допросом и не убьёт. Вода смоет грязь его непристойных мыслей.***
«Не пытайтесь винить себя, если ваш штрих-код отличается от большинства», — говорит проводящий трансляцию парень на чистом английском, хотя разрез глаз выдаёт в нём какого-нибудь тайца. Впрочем, это смущает Ширабу мало, он больше слушает, чем смотрит. Пока без интереса, почти пассивно, но за нитью разговора всё равно следит. «Независимо от национальности, пола и статусов вы связаны одной крепкой нитью взаимности, — в это Кенджиро вслушивается уже внимательнее, бросая больше мимолётных взглядов на телефон двух сидящих рядом с ним девушек, которые и смотрят этот вебинар. Это то, что ему интересно. — Соулмейты часто обладают удивительным свойством находить друг друга, чувствовать, и никакие предрассудки и стереотипы не должны вам мешать в этом». Трёхкратное «ха» потрясает вагон. Ширабу кривит губы в ухмылке, недовольный словами этого засранца. Тому, небось, легко говорить, находясь вдалеке от своей родины. Динозавр, видно, позабывший, что там, где Ширабу и его половинка, там, где эти две девушки и ещё полмира в придачу, полиция особых нравов день и ночь проверяет их штрих-коды на вшивость. И весь этот мусор отстрела летит, так и не достигая этажей своих «нитей взаимности». А кто-то, может быть, как Ширабу, гаснет на подступах к собственному Вавилону. В любом случае идея мила и одновременно нелепа. Между тем на его мнение тайцу как-то класть, и он продолжает. Говорит долго, всё время радостно улыбаясь в камеру. Дорога, к счастью, долгая, и девушки не против компании. «Мало кому попадаются знакомые, у которых есть несчастный опыт со штрих-кодами…» «…Если ничего не меняется, возможно, вам просто нужно сделать шаг первым…» «…Принятие связи многим приходит не сразу. Здесь недостаточно щелчка…» «…Раскройтесь…» После полутора часов трясучки в полупустом вагоне Ширабу выходит с твёрдым намерением запить презрение к тайцу, Семи и своему эгоизму. В вебинаре вообще-то оговаривались правильные и умные вещи, поднимались важные вопросы, но какие-то не японские. Это где-то там, за бугром, и то, только возможно, штрих-коды были всего лишь штрих-кодами (хотя Кенджиро читал, что идея полиции захватывает страны), а здесь, в стране Восходящего солнца, они — либо билет по жизни, либо путёвка в один конец. И кому-то явно повезло больше, чем Ширабу, который до сих пор помнит, словно личную мантру, что он — товар без чека, что его не вернуть на полку и не отремонтировать. Его только утилизировать, когда дефект заметит публика. Штрих-код — ряд вертикальных полосок разной толщины и пара пояснений латиницей. Свалившееся с неба проклятие, которое расскажет всё и даже больше, если вчитаться. Он вчитывался. Раньше подолгу, с интересом и трепетом, сейчас — по случайности, мельком, с презрением к себе и Эйта. — Эй, — конечная остановка и полупустые вагоны. Они выходят втроём: Кенджиро и две сидевшие с ним девушки. — Молодые люди, проверка. Они выходят втроём: Кенджиро, за воротником которого спрятано не самое подходящее ему имя, и две девушки, боязливо и как-то двусмысленно переплетающие пальцы за его спиной.***
— Волнуешься, что ли? — даже через трубку чувствуется улыбка Сатори. Растянутая на всё лицо и безумная, словно у Шляпника, улыбка, которую легко перепутать с оскалом. — Н-нет! — он дурак, что ли? Ему нет смысла волноваться за того, кто помимо бракованного штрих-кода на затылке не имел в себе совершенно ничего удивительного. Ни глаз цвета карамельного мокко, ни всегда сжатых в тонкую полосу бледных губ, ни ниспадавших на лицо русыми водопадами прядей волос, которые бы любил Эйта… — Так и быть, я никому не скажу, что все эти приправленные слащавостью детали внешности Ширабу ты говорил вслух. — Ты ничего не слышал! Чёрт! — Естественно, не слышал. А чего не слышал-то? И да, уж возвращаясь к Ширабу — я не знаю, где он, но номер могу одолжить за «карамельный мокко» и ещё пару-тройку уместных для подката фраз. — В жопу пошёл, до связи, — Эйта теряет себя в глубине клокочущей боязни так и остаться посреди комнаты в одиночестве своих хмурых мыслей. О том, где его носит и что им делать. О том, что страшно ноет на душе то, чего вовсе не должно быть в ней. Словно есть дело до того, куда запропастился обычно жадный до их вечеринок Кенджиро, ха! Ха? Закусив губу, Эйта несётся в ванну. Бьётся о косяк, сносит гладильную доску и роняет на ноги чуть тёплый утюг, но, не замечая боли, снова бежит туда, где самое большое зеркало на весь дом и, извернувшись с телефоном в руке, можно рассмотреть свой затылок, на котором, как всегда, конечно, должно чёрным прочитаться имя негодника из тени его мыслей. Возле самой ванны сбивает нечаянный звук смс. Отправитель — сжалившийся негодник, знавший номер Ширабу. Запал проверить штрих-код сходит резкой лавиной с плеч и нависает давящей на сердце навязчивой идеей звонить до упаду, потому что слушать гудки в любом случае не так страшно, как смотреть на горизонтальный росчерк на собственной шее. Он не боится, он лишь остерегается возможной правды об испорченных судьбой соулмейтах, из которых не всем место в мире.***
Не дозвониться, не докричаться, не достать птичьей почтой ни Эйта, ни молчащего на сообщения Кенджиро. То длинные гудки, то «недоступно» уже два дня. «Раз длинные, значит, цел», — уговоры за уговорами вместо пары глотков для храбрости и двух отражающих затылок поверхностей. — Да чёртов же ты придурок, ответь! — Сын? — Да-а? — голос в трубке хриплый, уставший, но резко значимый в сравнении с идущей ругаться мамой. — Твою мать, Кенджиро! Кенджиро! — подрываясь, кричит в телефон позабывший адекватную речь Эйта, одновременно и почти не специально делая жест заткнуться родительнице. — Где ты был, засранец?! Куда ты пропал, отвечай быстро! Мать замирает возле подпрыгнувшего в кресле сына и опускает занесённое было для удара полотенце, видя в заполнившихся влагой глазах, несмотря на ругань, благословенное облегчение. — Да, привет, Семи. Прости, я сидел в изоляторе… — В изо… что? — в груди словно защемило предательскими рваными «прости» душу, а всё из-за дурацких «не хочу быть частью системы»! Из-за глупых предрассудков о любви, из-за нежелания понимать, что не штрих-код тебе определял судьбу, а тот, чьё имя вписано в нём, тебя выбирал своею опорой, чтобы падать было можно не порознь. Вот только Кенджиро там, кажется, проваливался в бушующую темноту совершенно один, не чувствуя мало-мальской поддержки от Эйта. — Изолятор. Камера метров три на пять. Без розеток и телефона, — голос тухлый, унылый, словно в его хозяине перегорели все замечательные идеи дотянуться до Эйта. А ведь он в ответ уже потянулся! Застал руками воздух, прижал губы как можно плотнее и мысленно извинился за ахинею с товарными чеками — глупо пенять на товар, не читая инструкций. — Да твою ж! Как ты попал туда, полудурок?! — Сенпай? Давай сходим на свидание, когда я приеду? Только ты и я. Погуляем по скверу у нашей школы, поедим мороженого в Макдональдсе, посетим зоопарк? Я буду держаться за твою руку, пока мы будем любоваться орлами в вольере, и, возможно, переплетать с тобой пальцы, как Ячи с Киоко… Если я приеду, конечно.***
Вздохнув, Кенджиро откладывает стоявший на зарядке мобильный и косится в даль, посреди которой растворяются хрупкие силуэты двух его новых подруг, сопровождаемых конвоирами. В даль серого облезлого коридора, по которому уходят штрих-коды, чтобы не возвращаться в камеру метров три на пять, к которой совсем скоро придёт очередной полицейский.