***
Материться, негативно дышать и сваливать в туман не представляется возможным: Юра сидит напротив довольного жизнью и кофе Вити, зная, что совсем сзади, за стойкой, Отабек, и мысленно ненавидит философию чужих мыслей. Ему по-хорошему дела нет, с каким он там японским беженцем нашёл видео и как у него радостно колет от этого в шее. Его-то собственная была не там, не в покалываниях, а в стихийных порывах рассудка, в сбившихся предчувствиях «вот», в Отабеке всецело. И застрявшему, до сих пор застрявшему в собственной гуще эгоистичных «моих завтра» Вите не понять такого за одну чашку кофе. Сидит, лопочет о том, как содрогалось его сердце, как он отчаянно впитывал миллиметрами каждый кадр, как судорожно он пытался выбить образ этого беженца в своей подкорке, и ни грамма святого обожания, ни секунды вдохновенного трепета, с которым сам Юра впервые позволял зачёрпывать свои пряди напряжёнными от долгой работы пальцами, с которым его собственные глаза впитывали по-настоящему, губкой, а не как тут распинается Никифоров, отдельно собранными в картинку пикселями. Плисецкий даже не решится меж матами: то ли он не дорос до такого хамовато-собственнического отношения к незнакомцу, возможно, с таким же штрих-кодом, то ли сам Витя слишком ограниченно глуп в своём видении если не любви, то трепета, которым покрывается душа, разбитая надвое меж ним и тем, очередным (как иронично) желтолицым. — Я не пойму, какого хрена ты сидишь тут и ноешь вместо того, чтобы валить к своему чёртову буряту?! — вытерпев до окончания американо в длинных пальцах Виктора, наконец эксцентрично восклицает Юра и пинает стул с «этим старым куском инфантильного дерьма». Решительно плевать, что на неделю можно лишиться добавки к обеду, что Алтын будет прожигать полными болезненного и бессильного презрения, что сам Виктор, почему-то до сих пор считающийся ему если не другом, то отчаянно сносным приятелем, будет обиженно обходить стороной. Иначе к какому чёрту жизнь, если не делать такого и не советовать сделать! Нет никакого смысла в слезах о чьём-нибудь, особенно о своём, завтра, если эти слёзы не вымывают корни тех деревьев, что заграждают путь к счастью. — Он в Детройте, Юрочка, — отчего-то ни разу не гнушаясь грустной улыбки, полушёпотом говорит Витя, будто этого хватит для избавления себя от обстоятельств. — И чё, ноги-руки отсохнут добираться? Захочешь — достанешь! — и Юра ловит перед глазами мельком появившийся облик ещё совсем чужого задумчивого Алтына, коим он был будто недавно. — А до тех пор вали нах… нахер отсюда со своими голубыми соплями! Вместо ножки Юра уже крепко пинает ногу самого Вити, резко вскакивает со стула, хватая подученными к такому пальцами чашку, и решительно отворачивается от замешкавшегося Никифорова. Несколько кратких мгновений думает, чего в речи не хватило от слова совсем и между делом вспоминает о слове «вежливость», которое Отабек иногда пальцем выводил на его ладони, объясняя тонкости сервиса в приличных местах. — И чаевые не забудь, у нас тебе не шарага, а суперкафе, — наконец решая, в каком виде проявить вежливость, нарочно грубо и немного театрально произносит Юра, позволяя себе гордо удалиться для приватного «сколько можно».***
— Боже, ещё раз ты нагрубишь клиенту, и я начну вычитать это из твоей зарплаты, — сочувственно кивая себе головой, разочарованно шепчет под нос Отабек и делает короткий взгляд-выпад в сторону всхорохоренного Юры, многозначительными «факами» провожающего очередного своего «дружка» из бара. — А ты мне и так не платишь, — между прочим, но всё равно почти игриво отзывается Юра и проверяет дверь, наконец убирая пальцы в карман. — Только и вижу, что поцелуйчики там, яишенки по утрам и карамельки в мой фартук. Юра достаёт одну такую, мятную, и пару раз взмахивает ею в воздухе: — Думал, не догадаюсь? У тебя таких ассорти ещё полпакета под стойкой, инкогнито. Вздыхая, что дело не в этом, Отабек наконец пускает с плеча свой фартук, небрежным чёрным пятном оставляя его на столешнице, и, придерживая, ещё раз вдыхает, ещё более глубоко и устало, словно юрины выходки его в самом деле бесят. — Ты мне продукта переводишь больше, чем я должен тебе зарплаты, но раз так хочешь справедливости, то я, так и быть, составлю свод правил здесь. А на друга ты зря так. Не нужно. — Хах, друга, скажешь тоже… — Плисецкий, когда нужно, умеет строить зайку, и чувствуя, что момент «надо» настал, искренне и мечтательно улыбается и подходит к своему бариста, кладя вытянутый подбородок поверх его рук и почти также заискивающе, как сам Виктор, смотря в кофейные глаза своего Отабека, наверняка думающего, за что ему это всё. По его словам, он так думает едва ли не каждый день, и стоя с утра в душе под холодной водой, и готовя свой первый кофе за день, и готовясь ко сну: почти каждую минуту, которую можно обдумать, Отабек якобы посвящал Плисецкому. И это, чёрт возьми, радовало Юру не на шутку. — Я всё понимаю, не бунтуй так, — несмотря на «усталость» и «раздражение» взгляд у Отабека заметно смягчается к последней фразе. Он глядит на Юру почти так же влюблённо, как смотрит сам Юра (убедить Плисецкого, что кто-то может любить больше, чем он — нереально), и очень медленно тянет губы в улыбке. Ссориться с таким Отабеком просто нельзя. — Бесишь, — надувшись, словно цыплёнок, бормочет Юра и на короткие несколько секунд отводит взгляд, чтобы изо всех сил показать, насколько именно бесит, и будто невзначай, будто в дружеском разговоре со стеной, говорит: — Будто я без тебя не знаю, что это слишком… но надо же с его ошалевшей задницей что-то делать! Вышедший из-за стойки, пока Юра «дулся», Отабек мягко касается плеча и секундой позже бегло целует в ухо. То ли не дотягивается выше, то ли не хочет — кого волнует. — Между прочим, я собирался всерьёз поругаться с тобой по этому поводу, но уже совершенно забыл все свои аргументы. — Значит, нах… — Юра. — Значит, к чёрту эту ссору, говорю, — Юра снова путает длинные пальцы в жёстких, отросших за последние полгода волосах, снова смотрит витиными пьяными глазами и говорит с нетипичным тихим придыханием, от которого сам тащится даже больше, чем его бариста. — Завтра суббота, вставать рано… И не спрашивай, почему я просто не могу проспать хоть разок, я владелец этого «суперкафе». — Ну нет так нет, — всё ещё мягко и растянуто говорит Юра, всё равно давно знавший этот ответ. — Лучше ляжем пораньше? Только дедушку предупрежу, — он целует своего «бармена» в нос, смотря, как тот скупо краснеет от одного заговорщического тона, и выпускает ладонь из чёрных прядей, чтобы позвонить дедушке и предупредить — сегодня он снова с ночёвкой на подработке.***
После того случая от Виктора не приходит никаких вестей ещё добрых месяца три. Зато по их истечению приходит сам Виктор с компанией из некогда представляемой Отабеку Милы и каким-то совершенно незнакомым пухлощёким японцем. Всех троих бариста встречает приветливой, но немного дежурной улыбкой и приглашает сесть прямо у барной стойки, чтобы краем уха послушать, как у всех дела, и, возможно, поддержать так надолго пропавшего Виктора добрым словом. — Позвольте, как я могу к вам обращаться? — положив кофейную карту перед единственным незнакомцем, спрашивает Отабек не то у самого гостя, не то у приведших его Виктора и Милы, и Виктор верно принимает обращение на свой счёт, коротко и довольно говоря, что паренька можно называть «Юри». Подхватившая суть Мила добавляет, что Юри ни бельмеса по-русски. — Have you decided what you want to order? ¹ — вновь обратившись исключительно к самому гостю, всё так же вежливо интересуется Отабек, краем глаза замечая, как удивлённо на него смотрят прочие знакомые Юры. — М-м, — многозначительно выдаёт Юри и наугад тыкает пальцем в бейлис. «М-м, — читается в ответ на обречённом лице Отабека. — Сейчас бы ещё с твоим мыканьем разобраться…» На всякий случай Отабек уточняет немым вскидыванием брови заказ у Виктора, но тот только растерянно кивает и просит чаю им с Милой. Чай так чай, невелика потуга. Когда перед всеми гостями наконец оказываются их напитки, Виктор елейно улыбается и кивает на руки Алтына — они оба смотрят на его мозолистые подушечки, теребящие полотенце, и думают каждый о своём, но Виктор своё озвучить таки собирается, а вот бариста предпочитает смолчать, лишь снова приподнимая бровь после короткой и неловкой паузы. — Дрожат, — замечает Виктор и почти с тоской переводит взгляд в чашку, где плескается несладкий шампанский улун. По его глазам становится видно, что он едва ли отличает его от зелёного и уж тем более от белого. — Да, дрожат, — соглашается Отабек, не то думая, что это вежливость, не то готовясь к первому, быть может, единственному серьёзному разговору в этом городе, сбывшемуся не при Юре. — Неудачное я выбрал время. — Смотря для чего. — Вообще, да, время действительно неудачное — Юры в кофейне нет, у самого Отабека настроение препоганое, а за плечами ещё и неоконченная ссора по пустяку. Но клиентам, даже если они друзья семьи или как их там, такого не говорят. — Да я Юру поблагодарить зашёл… И похвастаться. Видишь, — взгляд Виктора убегает вбок, встречается с уткнувшейся в чашку темноволосой макушкой и теплеет. — Встал, собрал волю в кулак и поехал. И привёз. — Похвально. — Да ладно? Не слышу искренности. — И не нужно, — Отабек жмёт плечами, отталкивается недавно дрожавшей рукой от стойки и ловко подцепляет у «сувенира» чашку, в которой он начал противно прихлёбывать остатками кофе. — Liked? — Yes, thank. You will repeat? ² И Отабек повторяет, ему не жалко ни кофе, ни алкоголя ради чьего-нибудь счастья, а тот же Виктор, очевидно, безудержно счастлив, что усилия воли ему помогли найти и забрать то, ради чего он, быть может, и жил всё это время.***
С коротким: «Ну бля, Бэка!» — Юра вваливается в зал и осматривает небольшую толпу вокруг бармена. Часть этой толпы, очевидно, тоже обращает внимание на него, давая шанс понять, что не обошлось без ожидания. Ведь, в конце концов, тот же Виктор пришёл сюда как раз по его душу — однако самому Юре очевидно пренебречь чужим вниманием в помещении, в котором есть Отабек, ведь препираться с ним в сто крат интереснее, чем отвечать на немые просьбы обратить внимание от каких-то там Викторов, Мил и прочих смертных. Алтын безуспешно пытается воззвать к его совести следующих минут пять, но в итоге обнаруживает себя сидящим, уже без фартука и своего вечно зажатого в руках полотенца, за одним из столиков и наблюдающим за тем, как Юра строит из себя примерного официанта, жгущего взглядом незнакомцев и одновременно заваривающего новый чай. — Зря ты так, — наконец вмешивается в глупые перепалки Мила. — Между прочим, Витя тебя познакомить хотел. Почему сам Витя об этом не сказал вместо того, чтобы отвечать на гадости, произносимые Юрой, большой вопрос. — Если так хотел, то пусть начинает, — советует всем и разом Отабек, вновь тяжело вздыхая над своей нелёгкой судьбой предначертанного этому белобрысому чёрту. — Режим относительно послушного гражданина у него сохранится ещё минут двадцать от силы. — Ну Бэка! Мила смеётся, Виктор усмехается тоже, а Юри, хоть и явно не понимает, в чём дело, хихикает над кем-то из них — Юра, судя по прищуриванию глаз, уже его ненавидит. — Эх, Юрочка, ничего ты ещё не понимаешь в настоящей любви, — затирает ему вновь уставший от суеты, быта и напряжённого хождения по кругу личных разговоров Витя. — Это сложная штука, тебе ещё рано встречать… — Видишь того охеренного азиата? — Отабек слышит его прекрасно, но бить пока не решается — последние полчаса он самый настоящий гость в своём же кафе, окружённый заботой, нервозностью и вечно сменяемой атмосферой настроения Юры, который распинается перед своими друзьями предоставляемой ему свободой действий. Да и тема ведь важная, нужная… Самому Плисецкому, очевидно, давно и хорошо известно о том, в чём его хочет просветить Виктор. — Вижу… — Не в ту сторону, дебил! Я тебе сказал смотреть на Бэку! В ответ ему Виктор выгибает бровь, силясь понять, в чём же дело, и почему ему нельзя смотреть на своего Юри, а «Бэка» неодобрительно цокает языком. Кто-то определённо получит, не сегодня, так завтра, за свои отвратные уличные замашки. Будто ловя именно его недовольство, а не недоразумение Вити, Юра поворачивается и шлёт наполненный всей сохранённой нежностью взгляд, чтобы уже более спокойным тоном, уравновешенным чужой холодностью, закончить свою мысль: — Хотя, лучше и не смотри… Потому что Бэка мой, ровно столько мой, сколько я того захочу, а хочу я всего и сразу. И навсегда, навечно. И ни ты, ни твой японец для меня с ним рядом не стоите, ровно как и все твои дурацкие разговоры про любовь, потому что не дорос до неё только ты, старый ты нытик, а я — давно и счастливо, как раз благодаря Бэке. Так что забирай свой устав и катись в другой монастырь, учитель. На последних словах Юра таки бросает полотенцем в лицо самую малость пьяному Юри, которому явно ничего не стоило накидаться бейлисом, и указывает на дверь. Колокольчик звенит, дверь закрывается. Зал полнится шумными, но уже одинокими душами. Комментарий к части: ¹ — Вы решили, что хотите заказать? ² — Понравилось? — Да, спасибо. Вы можете повторить?