Она...

Она никогда не цитировала Шекспира. Не знала ни строчи из Бури или того же Гамлета, что были зачитаны Айкой до дыр. В ее голосе не было ни капли сарказма, в глазах слепое обожание и характер не такой сложный. Ешино в который раз понимает, что они слишком разные. Мертвое любимое им прошлое с тонкими руками и острым языком, и живое любящее его настоящее, очень упрямое, между прочим. Пожалуй, тоже любимое. А руки у нее почти такие же тонкие, щеки красные от смущения и блеск на губах с таким узнаваемым для Ёшино вкусом. Впрочем, иногда так хочется этот вкус выбросить из памяти, закрыть в глаза и не искать больше в толпе прохожих светлую макушку, вглядываться в любящие его красные глаза Хаказе и надеяться на то, что в один момент они вдруг станут фиолетовыми. Он был слишком влюблен. Хаказе и Айка разные. Первая совсем не умеет готовить, да и характер у нее совсем детский. Не то, что у развитой не по годам младшей сестры Махиро. Ёшино нравятся они обе. Трудно выбрать какую-то одну, да и сейчас это бессмысленно. Вторая уже давно мертвая, а его чувства, к сожалению, еще живые. Он старается об этом не думать. Хаказе, она другая. Легкая. Ёшино это нравится. Нравится, когда она, краснея, каждый раз ужасно волнуясь, тянется к его губам. Нравится засыпать с ней в обнимку на старом диване. Скрипучем, между прочим, лишний раз не повернешься. Впрочем, иногда Ёшино и это нравится. Когда он слишком часто задумывает о прошлом и о несбыточном, вспоминаются слова Хаказе, сказанные ею перед отправлением в прошлое: «Фуву Айку уже не вернуть. Как бы ни было больно признавать истину, но отведенное ей время уже вышло, и ни я, ни ты, ни Махиро ничего не можем с этим поделать» Она была права, и Ёшино нехотя приходится признать это. Тогда же, Хаказе обещает сделать для него все, что угодно. В это ему тоже приходится верить. Впрочем, он не особо-то и против. *** Порой ему не нравится только ее неумение готовить и полное нежелание учиться этому. Сам-то он тоже не из любителей стоять у плиты, но для несносной Хаказе каждый раз делает исключения. Смотрит через плечо, встречается с ней взглядом. Она широко улыбается, подпирает щеки худыми руками. Ёшино отворачивается и в очередной раз замечает, что они с Махиро чем-то похожи. Упрямством, к примеру. — А почему в мисо сельдерей? — спрашивает она, повертев перед глазами зажатый между тонкими палочками кусочек. — Потому, что в сыром виде он горький и невкусный, — отвечает Ёшино и вновь отворачивается, помешивая что-то на скворчащей сковороде. Улыбается уголком губ, грустно немного. Отпускает через секунду. От грусти и следа не остается, даже ребенком себя захотелось что ли почувствовать, или просто любимым. Пусть у нее волосы и глаза другого цвета, в голосе ни капли сарказма, да и произведений Шекспира она ни разу при нем не цитировала, Ёшино она нравится. С ней он вновь может почувствовать себя любимым.