СПИЧКИ

Солнце уже как-то и не грело, но светило ярко, в особенности по утрам, когда я шёл на учёбу, вихляя дворами, пересекая перекрёстки, подолгу стоя возле светофора. Вдоль тротуара наставлены машины, они словно в очереди стоят, ожидая непонятно чего. Я заметил, что в последнее время появилось много новых, ярких красных иномарок, я тут же вспомнил Катерину с её лакированными туфлями и красными бусами, рассмеялся в душе, подумав, что все эти красные, свежие, обтекаемых форм авто принадлежат вставшим на ноги эмансипе, кои множились в последнее время в геометрической прогрессии. Я шёл, глядя под ноги, разглядывая треснутую плитку; вдоль низенького забора росли хризантемы, кем-то любовно взращенные, их лепестки казались ещё более колоритными в лучах золотистого солнца. Под ноги мне упал большой тополиный лист — казалось, он был выжжен кислотой. Вы когда-нибудь видели, как выглядит сухой лист тополя? Этот ожог осени на ещё мягкой плоти листа. Я подумал: что может чувствовать этот лист? Как его выгибает и корёжит от этой выбитой татуировки. Такой нелепый, большой, плотный, мягкий лист со страшным узором цвета сиены жжёной. Я много внимания уделяю миру под ногами, миру по бокам, миру надо мной, миру вдалеке, я мягко плыву по улицам под звуки музыки в плеере, ощущая утреннюю леность и невесомость, различая краски в их девственном утреннем проявлении. На капоте машины уютно примостился толстый полосатый уличный кот. Мы с ним давние приятели: когда я прохожу здесь, часто его вижу. Говорю: «Привет, Кыс!» Он отвечает, подбегает и трётся об ноги, провожая меня до поворота. Я улыбаюсь ему, кивая головой — он по-своему отвечает мне безмолвным кивком с улыбкой. Кто сказал, что у кошки нет мимики? Может, для простого обывателя и ярого материалиста её и не существует, но если посмотреть другими глазами, то мимика чётко читается на мордах существ. Она куда как ясней, чем мимика людей. Она открытая и понятная. Её просто надо почувствовать. Внимательность и наблюдательность — это то, что делает мир более красочным, более интересным, более живым и говорящим — говорящим метафорами, которые ясны только мне. Это ощущение интимности, словно я знаю то, что не знает никто, словно я говорю без слов, и меня понимают, словно я бросаю кистью краски, а они послушно ложатся на бумагу, растекаясь пятнами, приобретая нужную мне форму. Этот сонный мир показывает мне зияющие дыры в асфальте, испещрённые трубами, словно змеями в гнезде. За сеткой с надписью «работы ведёт» стоит маленький строительный домик, на крыльце которого прикорнул молодой узбек. Он так спокойно спал, как-то по-детски, так по-настоящему, скрестив руки на груди и уронив голову, не обращая внимания на бегущих на работу людей, на шумящий поток машин в стороне, на дыру в асфальте, уходящую далеко вглубь, в недра земли. Всё это так банально, всё это так обыденно… Но, если посмотреть с другого ракурса, всё кажется интересным, заметным, простым, но достойным внимания. Я люблю ходить один. Я обычно хожу один, потому что так меня никто не отвлекает от этих углов и тайных знаков, кои я собираю, коллекционируя в голове, складывая в коробочку с надписью и ставя на нужную полку. Сегодняшние зарисовки я отправлю в папку «визуальные стимулы» и буду вытаскивать их по мере надобности. Ассоциации мои крутились вокруг визуальных ощущений, когда голова выдала мысль, в данный момент совершенно неактуальную. Я вдруг подумал о Женьке. Сколько по времени мы уже общаемся? Сколько я узнал о нём? Да ровным счётом ничего. Болтаю в основном я — он слушает, запоминает, внимательно анализирует. Просто не может не анализировать. Я это чувствую. Узнал я о нём какие-то банальные вещи: где он учился за границей, чему, что там было увлекательно и необычно, но он скучал по дому, желая вернуться. А как же безумные студенческие тусовки? А как же девочки в мини-юбках? Учитывая, как он нравится слабому полу, что я успел увидеть воочию, казалось странным, что он там скучал. Прямо-таки скучал… Да ты юлишь! Подумав, что он мне многое не рассказывает, ничем не делится, я впал в подозрительную мнительность. Мы тесно общаемся месяца полтора, но я продолжаю оставаться в неведении о его жизни там, о его жизни без меня. Учебный день пролетел как-то незаметно. Я, как и обычно, испускал сарказм по поводу наших всезнающих дам, выкурил пару сигарет за компанию со Снэйком, хотя я не курю, но просто так: какая-то нелепая привязка, что курение избавит меня от пространных мыслей. Ничего подобного, конечно, не произошло, но зато были прослушаны два новых гадостных анекдота на тему «Гоги маленького знаешь?». Любимая тема Снэйка травить бородатые похабные анекдоты. Но, к его радости, я всегда бурно и подолгу над ними смеюсь, исторгая ненормальный хохот. Это получается как-то само собой, ибо я впадаю в состояние неудержимого смеха. Всё лучше, чем слушать разговоры девок о проблемах оргазма. Девки делятся на три категории: первая, и более наглая, обсуждает проблемы оргазма; вторая, она же основная, обсуждает нелепости про своих мальчиков; третья, и тоже распространённая, молчащая и зло поглядывающая на первую и вторую группу, боящаяся, что навсегда останется в старых девах. После занятий мы толпой вывалили на улицу. Встали со Снэйком у входа. Я опёрся о стену, засунув руки в карманы. — Опять нащупываешь? — подошла наша наиболее проблемная сокурсница. Не проходило и дня, чтобы она ко мне не лезла. — Надрачиваю на тебя, дорогая, — зло ответил я. Снэйк усмехнулся, выпустив из носа дым. — Смотри не натри, — хихикнула она, сверкнув глазками. Подружки зашлись истеричным смехом. — Я ж не говорю — Маш, когда дашь? — посмотрел на неё в упор. Казалось, она вот-вот выпрыгнет из своих узких джинсов и изнасилует меня прямо тут, на пороге университета. Я перевёл взгляд с неё на Снэйка. Он курил и посмеивался. До моих ушей донёсся окрик: — Хэй! Марик! Спускайся! Повернувшись, увидел Женьку. Он стоял неподалёку и смотрел на меня. Меня это немного ошарашило. Я залип на месте, как обычно бывает, когда меня чем-то резко удивляют. Я вообще-то тугодум по натуре — не могу быстро реагировать на стресс. А это явление, пожалуй, вполне можно отнести к стрессовым ситуациям. Взгляды нескольких девушек, в том числе и назойливой, как августовская муха, Маши, устремились на Женьку. Быстро сбежав вниз по ступенькам, я подошёл к нему, поздоровался с ним нашим фирменным рукопожатием, которое когда-то показал ему, рассказывая про негритянские фильмы и приветствия в духе «нига стайл». — Ты чего здесь? — не нашёлся я, что спросить. — За тобой пришёл. — Ам… — фраза испарилась на полуслове. Я обернулся ко входу в университет, махнул рукой Снэйку, который улыбнулся в ответ, выбросил сигарету и, развернувшись, исчез в здании. Мы шли по узкой улице вдоль набережной. Женька был как всегда непоколебим и немногословен. — Знаешь, что завтра меня задолбают бабы? — По поводу? — без интереса спросил он, даже не глянув на меня. — По поводу — чё за мужик? Да познакомь и прочая фигня. Ты думаешь, они меня мало донимают? — Допустим… И? — Вот я и спрашиваю — что за демонстрации? — Хочешь, чтоб отстали, скажи, что я твой парень, — спокойно предложил он. — Ты больной? — Я выпучил на него глаза. — А ты что? Доктор? — он рассмеялся. — Идиот, мать твою! — выдохнул я. — Подумал, ты серьёзно. — Куда сегодня? — тут же спросил он. — Мм… — я замялся. — Ну, давай ко мне. Он качнул головой. Вот что меня начинало доставать — это тот факт, что он постоянно молчал, отвечал односложно, вытянуть из него нормальную фразу было верхом моей изворотливости. Всё наше общение в последние время сводилось по смыслу к двум словам: «Пошли? Пошли…», вернее, к одному, но в разной интонационной форме. Как в пародиях Монти Пайтона про полицейского. Меня это изрядно начинало подбешивать. Когда мы добрались до моей квартиры, мать была дома, она неизменно радостно встречала Женьку. Казалось, она его просто обожает! Мне это напоминало примерно такую ситуацию: — О! Милый Женечка, красавец, умничка! А кто это с тобой? А-а… эта бестолочь Марик! Надо было оставить его на улице! Она, естественно, так не говорила, но вся её речь, её интонации и малейшие изменения тона выдавали истинные эмоции, которые я чувствовал. Ибо она всё ещё была моей матерью. Подумать только, какой раз он уже обедает у меня дома? Теперь меня чаще ждёт дома приготовленный обед, а раньше самому приходилось проявлять чудеса кулинарии. Хоть какой-то толк от появления Женьки в этом доме. Пообедав, мы удалились с ним в мою комнату. Я запер дверь на щеколду. Встал, подперев дверь спиной, сунув руки в карманы. Женька сел на диван. Достав какой-то мой журнал по компьютерным играм, он спокойно перелистывал страницы, положив ногу на ногу и облокотившись на подушку. Я посмотрел на эту вальяжную картину, подумав, что он уже чувствует себя как дома. Он смотрит на меня, как на нечто само собой разумеющееся, как на часть интерьера? Как на домашнюю собаку? Или как на телевизор, который в любой момент можно выключить или переключить канал? — Знаешь… Если ты думаешь, что я удачный объект для голого секса, то ты ошибаешься! — выпалил я. — Найди себе нимфетку. Он посмотрел на меня как на мелкого ребёнка, который несёт ахинею. Ему бы в этот момент очки и фразу: «Что вы сказали, молодой человек?» — и был бы мой вылитый учитель по истории в средней школе. — А что? Секс бывает не голый? — вдруг спросил он, усмехаясь. — Кретин! — прогавкал я. — Ты прекрасно понимаешь, о чём я, — меня не интересует голый секс, в смысле, ничем не наполненный, не нагруженный, без смысловой нагрузки, без духовной составляющей! Женька кашлянул. — Тебе идея нужна? Я кивнул. — Смысл? — Да, — резко ответил я. Женька поднялся с дивана и подошёл вплотную ко мне, положив руку на дверь в сантиметре от моего уха. — Духовный, значит, союз тебе нужен… — вкрадчиво проговорил он и испытующе глянул на меня, задирая мне майку. Я резко оттолкнул его. — Ты ничуть не лучше этой назойливой Машки, которая пытается сесть мне на лицо! — выпалил я. Женька посерьёзнел, нахмурившись. — Какая ещё Машка? Ты мне про неё не рассказывал. — А ты много мне рассказывал? — возмутился я. — Какого чёрта я должен делиться с тобой всеми хоть мало-мальскими событиями на моём плане? Женька замолк и отвернулся к окну. С минуту в комнате висела гнетущая тишина, потому что я ждал ответа на поставленный вопрос. Вернее, я проводил эксперимент — а начнёт ли он говорить? — Я понимаю твоё недовольство. Но ты меня неправильно понимаешь. Ты ещё слишком мал. — Не глупей тебя, — пробурчал я. — Не глупей, даже больше. По крайней мере, ты естественен в своих порывах, а мне зачастую приходится сдерживать свои импульсы, эмоции, думать о том, что и как я сказал. Я предпочитаю… Я не дал ему договорить: — Ага… Позиция: молчу — за умного сойду. Он усмехнулся: — Ну, пусть так. Я молчал и нервно крутил кольцо на большом пальце, уставившись в витиеватость изгибов и форм, пытаясь обдумать его слова. Он так и не повернулся. Стоял, смотрел в окно и помалкивал. Так продолжалось какое-то время. В какой-то момент его плавный голос наполнил комнату. — Я не рассказывал тебе о том, что было там, за рубежом. Я просто не хотел рассказывать тебе это. Я и вправду хотел вернуться назад. Я наполнил свою жизнь смыслом — этим смыслом стал ты. Но я был неуверенным в себе сопляком. Я хотел быть грамотным во всём, чтобы не огорчить тебя, чтобы не упасть в грязь лицом. Я наивно думал, что должен всё попробовать прежде, чем я вернусь, якобы тогда я буду грамотным любовником, — он усмехнулся, но продолжил. — Учителя, конечно, нашлись. Но получил ли я удовольствие от процесса обучения? Каждый раз мне, как юному идеалисту, казалось, что предаю самого себя, отдаляясь от тебя всё дальше и дальше. Мне тоже было необходимо духовное наполнение, но его не было. Это всё превращалось в грамотный технический процесс, не более. И тогда я стал противен самому себе, поняв, насколько я ошибался. Тем не менее, время шло, а меня грызли сомнения: та ли ты цель, которая мне нужна. И я решил, что, возможно, я ошибался. Когда я вернулся, мне не хотелось видеть тебя, но желание проверить правильность своих мыслей привело меня тогда к тебе на дачу. В тот момент, когда ты по-хозяйски прошёл по скрипучим доскам и остановился посреди веранды, все сомнения мои разлетелись, как напуганные птицы. Я осознал, чего же я так долго ждал… В комнате вновь воцарилась тишина. Слышно было, как работает в гостиной телевизор. — Ты не можешь найти ко мне подход? — спросил я, глядя из-под длинной чёлки на его спину. Он, наконец, повернулся, устремив свой острый взгляд на меня. — Ну, можешь показать, чему ты там научился, — я криво усмехнулся и снял майку, бросив её на диван. Он потупил взор, как будто застеснялся. Я прыгнул на диван, схватив пульт от музыкального центра, громко включил музыку, продолжая дурачиться. Женька был какой-то озадаченный, скованный неловкостью. Я потянул его за ремень на джинсах и впился в его рот, не дав ему опомниться. Он повёлся, начиная проявлять активность всё резче и резче. Вдруг кто-то дёрнул ручку двери в мою комнату. Я приподнял голову, Женька замер. — Мама, ёб ты! — процедил я. Поднялся, слегка подтянув сползшие штаны. Отпер щеколду, приоткрыл дверь, высунувшись с наполовину голым торсом. — Чего? — спросил я. Из комнаты продолжала дребезжать басами музыка. — Что вы там делаете? — мать смотрела на меня в упор.  — Чего? Трахаемся! — выдал я. — Марик, твои отвратительные плебейские шутки! — с ненавистью воскликнула она. — Если ты снова будешь курить дурь и ещё Женьку подсадишь, я тебя на куски разорву! — Отлично, мама… Значит, трахаться можно, — ответил я и закрыл дверь, слыша, что она там вновь начинает ворчать по поводу травки и её вреда для мозгов.