СПИЧКИ

Я ехал в полупустом вагоне метро, дремал под гул проводов, положив рюкзак себе на колени, мне казалось, что я сливаюсь с ним, что я и мой рюкзак — одно целое. И я не могу двинуться, потому что я — рюкзак, а рюкзаки по определению не шевелятся. Ощущение потери физического тела. Ощущение затерянности. Я очнулся от этого состояния, придя в реальность, щуря глаза, пытаясь понять, куда я уехал. Оказалось, что на следующей станции мне выходить. Поезд начал тормозить ещё в туннеле, затем появилась ярко освещённая станция. Поезд остановился, громко, с хлопком, раздвинув двери. Я стремительно вышел на мраморный пол, оглядываясь и читая надписи, в какую сторону мне выходить. Женька, как и я, жил почти в центре, но вот от Катерины, забравшейся далеко на юго-запад, пришлось добираться прилично. Я вышел из метро. По тускло освещённым фонарями переулкам дошёл до его дома, из подъезда как раз кто-то выходил, и я прошмыгнул внутрь. Пешком поднялся на третий этаж и дважды коротко нажал на звонок. Упёршись плечом о стену, выкрашенную в холодный зелёный цвет, я ждал. Каждая секунда отдавалась в висках. Ожидание волновало, потому что я не знал, что же встречу здесь. Наконец-то возле двери по ту сторону послышались движения, потом скрипнул замок. Повернулись ключи. Дверь открыл он. Сорокасантиметровая дыра между ним и мной, сорокасантиметровый проём, в который я увидел его слегка нахмуренный и озабоченный взгляд. Я улыбнулся правым уголком рта. Я всегда так улыбаюсь: половина моего лица спокойно угрюма, половина саркастически легкомысленна. — Ты? — выдавил он искренне удивлённо, но как-то сонно. — Ты не отвечал. Я звонил тебе. Я написал тебе, ты не ответил. Женька задумался, потерев затылок. — И чего? — Я из дома свалил. Я туда не вернусь. По крайней мере сейчас, — пояснил я. — И чего ты от меня-то хочешь? — проговорил он, словно всё ещё спал на ходу. Я внимательно оглядел его из-под бровей, начиная выходить из себя. Ничего не ответил. Мы стояли по разные стороны дверного проёма и молчали. Он ждал, по-видимому, каких-то объяснений. — Ты чего меня игноришь? Я тебе звонил! — эмоционально выпалил я. Он промолчал в ответ. — Хуйня! — с наигранной лёгкостью произнёс я. — Не очень-то надо было. Не вовремя, значит. Пойду! — дерзко договорил я и метнулся к лифту. Но он резко схватил меня за предплечье — я дёрнулся и вырвался, но он поймал меня за куртку. — Куда собрался? — напористо выпалил он. — Отпусти меня! Я пойду! — я дёрнул плечом. — Никуда ты не пойдёшь, раз пришёл. — Считай, что я не приходил! Тебе это приснилось. Отпусти меня! — раздражённо заявил я, начиная скрипеть зубами. — Я сказал: отпусти! Я уйти хочу! Он не ответил. Применив силу, схватил второй рукой за куртку и буквально закинул меня внутрь квартиры, толкнув так, что я невольно плюхнулся на низкую обувную тумбочку. Женька закрыл дверь, я вскочил на ноги и, понизив голос, с агрессией проговорил: — Я сказал, что ухожу! — Сиди! — он толкнул меня назад. Я снова вскочил, прорываясь к двери с таким остервенением и энтузиазмом, которому позавидовали бы матросы, падающие грудью на амбразуру. Женька, пользуясь тем, что выше, скрутил меня в охапку и снова с силой посадил на тумбу. — Блядь! Что ж ты за идиот такой! Попробуй ещё раз подскочить тут! — выпалил он. Жилы на его лице задвигались: — Ты как упрямая самка недоделанная! — Я не хочу здесь оставаться, — повторял я, бубня себе под нос, — ты меня бесишь! Дай мне уйти! — Сиди, — вновь проговорил он, садясь на корточки и начиная стягивать с меня кеды. — Неееет! — упрямился я, пытаясь не дать ему разуть меня. — Тоже мне, пойдёт он… Никуда не пойдёшь, когда я сказал, — произнёс он, сняв с меня кеды, поднял вверх с тумбы обвисшего меня и подтолкнул в коридор в сторону комнаты. Я повиновался, но вид мой был чрезмерно недовольный. Злой вид, помятый, униженный… Войдя в комнату, я всем своим бараньим весом упал на диван, уставившись перед собой на ковёр. — Какой ты упрямый болван! У тебя дух противоречия. Ты этим вредишь только себе,— проговорил Женька, стоя напротив меня, продолжая читать мне нотации, упрекая в плохом поведении, отвратительном характере и непоследовательности. — Ты для этого меня сюда затащил? Чтоб учить меня жить? — проорал я. — Если не я, то кто? Родители тебя избаловали. Ты превратился из домашней фиалки, кою пыталась взрастить твоя мать, в мерзкий кактус, от которого никакого толку. Я усмехнулся. Сравнение с кактусом мне понравилось. — Можно подумать, фиалка — это хорошо. Фиалки бывают только девочки, — проанализировал я. — Какая разница, как назвать! Смысл-то один. — Разница есть. Я предпочёл бы в таком случае быть либо кастумом, либо клостридиумом, — попытался блеснуть знанием и остроумием, хотя не очень-то вышло. — Вернулся в адекватное состояние? — усмехнулся он. — Ну, поведай мне, что там у тебя стряслось. — Уже неважно, — я махнул рукой. — Ты где был? Мне пришлось к Катерине ехать, навязываться. — Уже интересно! — рассмеялся он. — Много ли было счастья в её глазах? Ты оправдал её надежды? Я зло посмотрел на него. Женька решил перевести тему, ответив на мучающий меня вопрос: — Сотовый сегодня дома забыл. Проспал. На работу спешил. Забыл. А вечером так и не добрался до него. Спать завалился. Я кивнул головой, дав понять, что объяснения удовлетворили меня. — У меня теперь какое-то испорченное настроение. И жрать хочу, — я поднялся и отправился на кухню. — Кстати, ты чего один-то? Батя где? Женька двинулся вслед за мной. — Батя сегодня у своей любовницы. Она ж вдвое моложе его. Так что он на всю ночь. Дома сегодня не появится. Я сунул в рот печенье, которое лежало в вазе на столе, и полез в холодильник, жуя и продолжая разговаривать. — И часто он так? — Ну да… Он в последнее время там почти поселился, — проговорил Женька, пожав плечами. — Таким путём он скоро заделает ей ребёнка. И будет у меня второй сводный брат или сестра. — А маманя всё с тем мужиком живёт? — Ага, куда она денется? Они же взрослые люди. Пусть жизнью наслаждаются. — И не мешают наслаждаться другим, — подытожил я. — Что за говно? У тебя жрать нечего! — Пельмени возьми, — предложил Женька. Я открыл морозилку, достал замороженную пачку, потряс ею в воздухе перед носом Женьки. — И это ты называешь пельменями? Это, по-твоему, человеческие пельмени? — возмутился я. — Человеческие? — усмехнулся он, — нет, вроде были говяжьи. — Тьфу ты, ё! Не гони! Ты понял, о чём я! Ибо это нечеловеческие пельмени! — и я бросил их назад в морозилку. — Ну, извини, я же не знал, что его Высокопреосвященство, Великий и Ужасный гурман посетит мою скромную обитель! — Поизгаляйся тут! А мне теперь что делать на ночь с голодным животом? — Завтра сходишь в магазин. Пока чайку попей с печенюшками. — На какие шиши в магазин? — Я оставлю тебе денег. — Ладно, — угомонился я. В этот момент у меня «замычал» телефон в заднем кармане джинсов. Я полез за ним, добыл на свет и ответил: — Да! — это был отец, видимо, появился дома, но выяснить у моей матери что-то внятное так и не смог. — Марик! Где ты? Мне мама рассказала что-то, я так ничего толком и не понял. — Всё нормуль, батянь, — добродушно ответил я. — Я у Женьки. — Когда домой собираешься? — Ну, думаю, что явно не сейчас. Не знаю, может, и не завтра. Посмотрим. Думаю, мамке будет без меня поспокойней. Точняк? — Ну, смотри сам тогда. Звони. Славке привет передай. — Ага, как только его увижу. — Ну, давай. — Ага… — и я запихнул телефон обратно. — Слушай, — начал Женька, — я спать пойду. Мне рано на работу. Завтра день сложный. Ты там сам разберёшься. Я кивнул, запихивая в рот следующую печеньку, глядя на исчезающую в темноте коридора Женькину спину. Я сел на табуретку, крутя в руках кружку с горячим чаем. Часы на стене показывали половину первого ночи. На улице снова пошёл дождь. Мелкие капли можно было разглядеть под светом фонаря. Из переулка доносились пьяные крики какой-то женщины. — Ю-юра-а-а! — кричала она. Я выглянул в окно, увидев под дождём два силуэта. — Ю-ю-юра-а! — вновь переулок исторгал из себя этот вопль. Вопль, взывающий о жалости. Я снова посмотрел в окно на улицу, потонувшую во влажном тумане, который кое-где пронзали яркие пятна неспящих окон. Мне нравится смотреть в чужие окна. Видеть в них жизнь. Не ту, которую мы видим в телевизионном ящике, а настоящую, неспешную, ничем непримечательную. Я выключил на кухне свет и на ощупь прошёл по коридору. Дверь в Женькину комнату была не закрыта. Я приоткрыл её шире, аккуратно протиснулся внутрь и остановился в нерешительности. Уличный свет проникал через незашторенное окно, падал прямо на пол в форме четырёхугольника, задевал краем диван, белое одеяло, казавшееся в темноте серо-синим. Я тихо прошёл к нему, глядя на отвернувшуюся к стене фигуру. Аккуратно сел рядом, дотронувшись до его локтя. Он не шелохнулся. — Ты спишь? — тихо спросил я. Он не ответил, я слышал его ровное дыхание. — Спишь, — еле слышно подытожил я, лёг рядом в одежде, повернулся на бок и уткнулся лицом в его шею. Запах его волос, его тепло так рядом со мной. Меня невольно охватил трепет, остро кольнувший меня изнутри. Я закрыл глаза, но понимал, что не могу спать рядом с ним. Какая-то внутренняя неловкость и яркий свет фонаря, падающий мне в глаза. Я лежал в темноте, уже не кажущейся мне такой непроглядной, как до этого. Я оглядывал комнату, изучая мифологических существ, появившихся в ней с наступлением мрака. Вещи, одежда, предметы объединялись в новые формы, приобретая сходство с сущностями, населяющими тёмное измерение. Вещи тоже издают звуки. Я вспомнил бабушкин рояль, который иногда пугал меня в детстве, когда среди ночи невидимые гномы дергали за одну из струн. И рояль издавал короткий сигнал. Сигнал кому и что это был за сигнал, я так и не узнал. Так и сейчас стены шептали мне, паркет издавал едва уловимые шепотливые скрипы. И дыхание Женьки уже не казалось таким громким по сравнению с шёпотом моего сердца. За окном периодически раздавался металлический звон упавшей на карниз капли, разбившейся об него, разлетевшейся вдребезги, превратившейся в пыль. Шелест шин об асфальт и проносящиеся отсветы фар на потолке, распугивающие моих мифических животных. Я грезил с открытыми глазами, как когда-то в детстве. Только сейчас мне не было страшно. Вернее, мне не хотелось бояться. Я закрыл глаза, изгнав прочь все мысли; перед плотно закрытыми веками, словно ставнями, я дал волю своим произвольным видениям, которые тут же радостно вынеслись из сознания, расползаясь по телу, охватывая его анестезирующим сном. Когда моя голова вновь обрела желание мыслить, двигаться и ощущать, был уже полдень. Женьки рядом не было. Я был на том же месте, где уснул, но накрытый пледом, а на полу, возле дивана, лежала записка на альбомном листе, прижатая сверху в целях заметности деревянной сидящей кошкой. «Я ушёл на работу. Деньги возьми в ящике стола. Ключи от квартиры висят в ключнице в коридоре. Найдёшь». Я поднялся, встряхнув головой. Умылся. Взял деньги. Нашёл ключи. Запер входную дверь и пошёл осваивать райончик в поисках приличного супермаркета. Затарившись нормальными, съедобными продуктами, вернулся назад, приготовил завтрак. И как раз тогда, когда я сидел на кухне, жуя бутерброд, закинув ноги на стол и переключая каналы в телевизоре, в замочной скважине стали ковыряться ключи. Дверь отворилась, и на пороге возник дядя Слава, отец Женьки. — Ба! Марик! — возопил он, его физиономия расплылась в широкой открытой улыбке. — Ты-то тут какими судьбами? Я поднялся, чтобы в более приемлемом виде предстать перед хозяином квартиры. — Да у меня чёт с мамой траблы полнейшие. Ну, вроде Женька согласился мне помочь, предоставив часть своей территории… как бы так… — Вот Женька! Я-то думал, застану тут молоденькую школьницу в неглиже, а тут ты, красавец! — он рассмеялся, подойдя ко мне и потрепав по плечу. — О! Смотрю, от тебя будет толк! — продолжил дядя Слава. — В кои-то веки в этом доме съедобная еда! Молодец! У! Омлетик! Чудесненько. — А вас чего, юная особа не удосужилась покормить? — не преминул съязвить я, ухмыльнувшись краем рта. — А! Бабы! — махнул он рукой. — Молодая ещё. Ничего не умеет, я ей поваренную книгу купил. Учится, — он потёр руки в предвкушении завтрака. — Вам от бати моего привет — пламенный! — добавил я. Дядя Славка благодарно кивнул, жуя кусок моего омлета. — И чего сыном недовольны? Мой бы такие омлеты готовил, я б и не жаловался! — он хохотнул, разинув широко свою практически медвежью пасть, в которой я даже успел рассмотреть кусочки недожёванного омлета. Он довольно стукнул меня по худосочному хребту, выражая таким образом своё крайнее дружелюбие и добродушие. Я снова криво усмехнулся, добавив: — Дядь Слав, мож, по чайку? — Определённо…