СПИЧКИ

Сегодня город окрасился в коричневые тона. По календарю уже началась зима, но термометр показывал что-то в районе двух градусов тепла, небо было затянуто тугим серо-охристым воздухом, сверху моросил мелкий, но частый дождь. Я шёл по мокрому асфальту, наступая тяжёлыми ботинками в коричневые лужи. Город казался тающим шоколадным миром: коричневый асфальт, коричневые дома, скрывающиеся под постоянным небесным оросителем, коричневые лужи, в которых отражались деревья цвета сепии с торчащими острыми ветками, путающимися друг в друге. Я сам, словно охристый человек в камуфляжной куртке и коричневой шапке, спущенной на глаза, месящий грязь под ногами, бегущий навстречу, но мимо. Бегущий прочь, куда-то вперёд к неизвестной цели, мимо сиеновых домов с облезающей штукатуркой, мимо сероватых саркофагов со следами сырости на стенах. Я подумал о том, что давно не видел неба. Какой его натуральный цвет? Забыл, какое у неба бывает настроение, потому что последние три месяца оно постоянно либо плакало, либо надувалось и молчало, готовясь к следующему надрывному плачу. Что же так испортило твоё настроение, Небо? Отчего я так давно не видел твои утренние золотистые сияния и розовые закаты? Город заслоняет тебя от меня, он возвышается надо мной, как строгий взрослый над непонятливым сопляком, который ходит пешком под стол. Ощущаю себя провинившимся, сосланным стоять всю жизнь в углу, лишь мечтая об одном: увидеть твоё великолепие! Коричневые тёмные окна обратили на меня свои пустые взоры, готовые расплакаться вместе с тобой, мечтая о твоей улыбке, желая отражать райскую синеву, а не этот седой туман, надвигающийся с высоты, приманивающий воронов, смешивающийся с коричневым дымом высоких труб. С грязной крыши ввысь взлетели тёмные силуэты голубей, напуганных глухим хлопком в глубине тёмных дворов. Просыпаясь с трудом каждый день, я не могу понять, который час, думая, что на город спустились сумерки; я живу в этих сумерках, и в половину четвёртого дня ощущаю всем существом клубящуюся темноту: коричневый город окрашивается синими холодными тонами, утопая в них, словно погружаясь глубже в тёмный колодец. Я жду холодов, потому что хочу хоть на немного увидеть яркое небо, небо чистого прямого цвета, а не эту модерновую грязь. В университете я предавался приятному состоянию творчества: по крайней мере, там я был обязан творить в любом настроении, делать то, что необходимо. Это спасало меня, отвлекая от личных дум, я отбрасывал всё своё в сторону, погружаясь в то, что было дОлжно нарисовать или сделать. Последнее время моё имя слишком часто склонялось в стенах ВУЗа, склонялось моими сокурсниками. Даже самая наша мажорная мажорка с сильнейшим чувством собственного достоинства и неописуемой гордостью вдруг окликнула меня, первый раз за всё это время: — Марик, а мог бы ты помочь мне? Сказать, что у меня не так? «Ба… — подумал я. — Неужели даже она признала во мне лидера?» То, что некоторые девицы постоянно кидали мне комплименты, что я выдающийся, что они равняются на меня, уже стало обыденностью. Мои уроки рисунка постоянно сводились к тому, что первые минут сорок пять, учитывая, что я вечно опаздываю, я рисовал на своём листе А2, но потом начинали поступать просьбы: — Приди, Марик, посмотри, а? — Ой… а глянь, что тут у меня? — Марик, у меня не получается, нарисуй мне чуток. Я молча покидал свой мольберт, подходил, щуря глаз на модель и переводя взгляд на рисунок. Брал в руки карандаш и уверенными штрихами правил, кому-то стирал всё и рисовал заново основу. Проверял пропорции, объясняя, где человек налажал. Снэйк снисходительно относился к моей профессиональной популярности. Он всегда улыбался. Не знаю, с чего бы я стал так отзывчив, зачем мне было помогать кому-то, тратя своё время — наверное, я просто боялся погружаться в свои мысли. Я стал искать общения, жадно искать его, ходить на улицу за булками, даже когда сам не хотел есть, просто идти с однокурсниками, слушать их разговоры, иногда смеяться вместе, хотя мне было не сильно-то смешно — это работала какая-то защитная реакция: все смеются, и я должен хотя бы улыбнуться. Каждый раз после учёбы я шёл переулками домой, вернее, в дом Женьки, потому что я всё ещё жил у него, за это время я хорошо изучил, что где лежит, я даже навёл там свой некий условный порядок. Я установил новые правила. Его отец приезжал очень редко, в таких случаях чаще всего утром. И я кормил его незатейливым завтраком, как тогда, потому что с появлением меня в его квартире появилась нормальная еда и съедобные продукты. Дядя Слава был счастлив, что Женя и я стали такими близкими друзьями, потому как он считал, что Женьке необходим отличный друг, пусть один, но близкий друг. Он не знал и даже смутно не догадывался, какими близкими друзьями мы стали за это время, какие отношения связывали нас. Легче всего прикрыться дружбой. Сколько девушек и юношей совместно снимают квартиры. Сколько однополых людей живут вместе на одной территории, но никто не назовёт их отношения чем-то большим, чем просто дружба или совместное проживание из практических соображений. Сегодня я точно так же бежал вниз по ступенькам после занятий, когда заметил, что в стороне возле дерева стояла Катерина. На секунду остановился в задумчивости, но потом уверенно направился к ней. Она заметила меня и бросилась навстречу, неожиданно сильно обняла меня, повиснув на шее. Почувствовав едва уловимый запах её сладковатого с яблочным привкусом парфюма, невольно приобнял её за плечи, а она сильнее зарылась лицом в моей куртке. Я не мог выдавить из себя ни слова, так и стоял, легонько придерживая её за хрупкие плечи, понимая: что-то произошло, но не ясно, что же. По её едва вздрагивающему телу я осознал, что она неслышно плачет. — Кать… — заставил себя что-то произнести. Получилось невнятно, как-то хрипло и неуверенно, потому что я не знал, как правильно вести себя в ситуации, когда ни с того ни с сего девушка разыскивает меня, чтобы встретить и броситься в объятия. — Катерина… — повторил я. — Скажи мне, что-то случилось? Она приподняла голову, но в глаза не посмотрела. Щёки и нос её раскраснелись. Я аккуратно, не отстраняя её, снял с руки перчатку и холодной рукой дотронулся до её щеки. Увидел, что пальцы у меня испачканы краской, въевшейся в кожу. Мне не хотелось стирать её слезы своей испачканной «цветной» рукой. Я посмотрел на печальное лицо, которое обычно светилось улыбкой, но сейчас было похоже на мордочку какого-то маленького зверька. Я приблизил лицо к ней и коснулся её щеки своим горячим языком, почувствовал во рту солёный вкус от её слёз. Я снова с осторожностью лизнул её щёку, потом другую и посмотрел ей в глаза. Она прямо смотрела на меня, я ощущал её искреннее удивление и ещё что-то, едва уловимое, нечто, что я не мог до конца осознать. — Ты… — вдруг тихо произнесла она. — Я не могу вытереть тебя рукой, у меня… руки грязные. Она вдруг улыбнулась. — Ты такой ребёнок. Ты… добрый ребёнок, совсем не злой, каким ты уверенно хочешь казаться. Я не знал, что ответить. В этот миг она снова стала Катериной, какую знаю я, улыбающуюся, взрослую и понимающую. — Пожалуйста… — тихо проговорила она. — Я ещё немного постою так? — и она снова уткнулась в мою шуршащую куртку. Я аккуратно поправил одной рукой тубус за своей спиной и положил подбородок на её макушку. Мы стояли так какое-то время. Потом она тихо прошептала: — Меня… — она запнулась. — Меня зло обманули. Я молчал, внимательно слушая её, чувствуя, что начинаю нервно хмурить брови. — Я пошла туда, доверяя своей знакомой, думая, что нужна моя помощь, а меня заперли с ним. Она резко замолчала, скрывая свой срывающийся голос. Я начинал понимать, что она хотела сказать этой фразой. Она просто упорно не желала выпалить мне эти два страшных слова, пытаясь донести до меня суть в таком пространном предложении. Но вывод я сделал правильный. Ощутив каким-то непостижимым образом, что начинает закипать в моём сердце, она крепче обняла меня и вымолвила: — Пожалуйста… Мне некому было это сказать… Я… — Я знаю, — выпалил я, желая, чтобы она не ворошила внутри себя воспоминания, но она, видимо, набралась смелости и выпалила, всё так же не поднимая головы: — Я была девственницей. Я не хотела заниматься этим с кем-то просто так, я… ждала тебя… но они… они зло подшутили надо мной… мне было очень больно… — Ты никому больше не рассказывала? Она покачала головой. — Это произошло сегодня? Она вновь кивнула. — Кто они? Ты знаешь их? Снова безмолвный кивок. Я начал соображать, желая лишь злой мести: не важно, кто это, сколько ему лет и что он за персона — моё существо жаждало мести. Я аккуратно отстранился. Заметив, что её шарф пристал к липучке на моей куртке, осторожно отлепил его, чтобы не попортить, решительно взял её за руку и потащил куда-то по улице, на ходу задавая вопросы. — Покажи их мне! Где они бывают, ты знаешь? — Не надо… — заскулила она. — Они изобьют тебя. Но я лишь сильнее сжал её руку, таща за собой. — Ты должна показать их мне! Хотя бы кого-нибудь одного! Мы буквально прорвались сквозь стеклянные двери метрополитена. Сумбурно пролетели мимо людей. Заскочили в наполненный вагон поезда. Катерина умоляла, чтобы я остановился. Но во мне давно не было столько решимости, сколько сейчас. Попав через полчаса в её район, я начал поиски, выспрашивая, где они обычно сидят и тусуются. Я, конечно, знал, что девки — злые существа, но чтобы настолько! Чтобы подружка детства могла специально обмануть, толкнув в руки к кому надо. Ради чего? Злость и зависть… Мы обошли несколько мест, где заседала местная скучающая молодёжь, бродили по тёмным дворам, тускло освещённым фонарями, в лучах которых виднелись мелкие падающие с неба капли. Я понимал, что вряд ли удастся найти кого-то из них, но я должен был попытаться. Лишь когда Катерина взмолилась, что устала и хочет есть, я остановился, предложив ей пойти в магазин и купить шоколадку. Мы прошли к местному небольшому магазинчику, проникли внутрь, в тепло. Я изучал шоколад на витрине, как вдруг почувствовал, как Катерина сильно сжала мою руку. Я вмиг огляделся, посмотрел на неё. Она глядела в сторону соседнего отдела. Я внимательно начал изучать стоящих там людей. На глаза мне сразу попалась молодая девица в обтягивающих джинсах, в короткой куртке и с распущенными крашенными блондинистыми волосами. Я решительно направился к ней. Катерина побежала за мной. Подойдя к девице, я тронул её за плечо, желая, чтобы она обратила на меня внимание. Ощутив, что я нашёл первого виновника, что-то внутри меня затряслось праведным гневом. Девица посмотрела на меня с нескрываемым отвращением, словно я был дождевым червяком, попавшим ей под каблук. Взгляд её метнулся по мне, потом мимо, кажется, на Катьку. Она уверенно усмехнулась, собираясь отвернуться, но я схватил её за предплечье и потащил к выходу из магазина. Мы втроём выскочили из магазина на мокрый воздух, я подтолкнул самоуверенную даму в сторону и громко спросил: — Зачем? Она оглядела меня с ног до головы, хмыкнула и процедила: — Что, Катечка? Привела защитничка униженных и оскорблённых? Да тебе мальчик одолжение сделал, а то так бы и ходила в старых девах всю жизнь. Если бы змеи умели смеяться, то именно так они бы это делали, как данная особа. Она попыталась уйти, но я не сдержался и ударил её по лицу. Не кулаком, конечно, я отпустил ей крепкую пощёчину. Гнев вскипел во мне, как вскипает чайник. Она взвизгнула и попыталась вцепиться мне в лицо, но я крутанул её, и, как оказалось, достаточно сильно, потому что она каким-то образом резко отлетела в сторону и свалилась на грязный асфальт, отражающий всполохи огней. Вдруг я услышал пронзительный Катькин голос. Обернувшись, увидел летящий в меня большой кулак, который чудом попал мне не в голову, а в плечо. Я отлетел. Передо мной возник парень, прилично крупнее меня, рядом с ним ещё один поменьше, но плечистый. В душе я понимал, что всё это бессмысленно, потому что я никому ничего не докажу, но моё тело рванулось вперёд, локоть мой достиг груди крупного парня, он слегка крякнул, но в этот миг второй угодил мне под дых. Меня скрючило. В очередной раз я ощутил, что оказываюсь на асфальте. Слышу Катькин голос. Что-то им кричит. Взывает к их разуму. Странно, но небесполезно. — Если бы её? А если бы её? Что бы сделал ты?! — до меня доносятся Катеринины крики. Несмотря на то, что меня успели-таки немного отметелить, всё ещё слышу и различаю перед носом крупицы крошащегося асфальта. Ощущая, что меня больше не бьют, приподнимаюсь, смотря вслед трём тёмным удаляющимся фигурам. Катерина подбегает ко мне. Я стою, скорчившись. Она смотрит на меня обеспокоенными глазами, аккуратно дотрагивается до моего виска. — У тебя скула разбита, — говорит. Я выдавливаю улыбку. Аккуратно добредаю до кирпичной стены магазина и прислоняюсь к ней. — Чёрт, где мой тубус? — нелепый вопрос, который почему-то сильно беспокоил меня в этот момент. — У меня, — Катерина показывает мне чёрный цилиндр. Я киваю. Странно, но в душе ощущение, что я мало получил, что надо было больше. Какой-то нездоровый мазохизм, желание, чтобы мне было больно. Больней, чем ей. Потому что меня не было рядом, и отомстить я не смог, и вообще — ничего не смог, ничего не могу. Какое-то состояние беспомощности, бессилия, заострённое чувство вины. Ненавижу себя за это! Ненавижу! Хочется биться головой о кирпичную стену. Она подходит ближе. Я различаю, что по её лицу опять текут слёзы. — Мне только с бабами драться, — ухмыляюсь я, оглядывая свою грязную одежду. — Пойдём ко мне, — произносит она. — Нет, — я мотаю головой. — Твоя мамка уже, наверное, дома. Начнутся вопросы лишние. Ты же не собираешься её пугать? — я многозначительно посмотрел на неё. — Давай я тебя провожу. Она замотала головой, но я упрямо пошёл вперёд, слегка хромая на левую ногу. — Однако они послушались тебя, значит, не до конца уёбки, — сказал я и ухмыльнулся, — иначе бы собирала меня сейчас по частям. — Дурак, — бросила она, но улыбнулась и взяла в руки сотовый телефон. — Мамке звонишь? — Неа… Женьке. Пусть он тебя домой отвезёт, а то… — она не договорила, потому что на другом конце ответил он. — Жень, — начала она, — пожалуйста, можешь заехать за Мариком? Я понятия не имел, что подумал в тот момент он, но, по-видимому, дал положительный ответ. Мы ещё минут сорок сидели с ней у подъезда под навесом, ожидая Женьку. Катерина сбегала в аптеку, расположенную на первом этаже её дома, залила мне ссадины на открытых частях тела. — Я только подкидываю тебе проблем. — Констатируешь факт? Но ты ведь проблемный ребёнок. — Сходи обязательно завтра к врачу. Поняла? — настойчиво потребовал я. — Ты тоже. — Да… Невдалеке на мостовой остановилась тёмно-синяя Тойота. Из неё уверенным шагом вышел Женька. Подошёл ближе, окинул меня взглядом и сухо проговорил: — В машину садись и не напачкай мне на сиденье. Там пакетики лежат, подстели себе под зад, а то как чмо. Я напоследок взглянул на Катерину. — Больше не ходи со шмарами к ним на хаты. Обещаешь? — Обещаю… — и она потупила взор. Я покорно сел в машину, подстелив на заднее сиденье пару полиэтиленовых икеевских пакетов. Несколько минут Катерина с Женькой стояли у подъезда, о чём-то говоря. Я устало откинулся на спинку сиденья. Он хлопнул дверцей и взялся за руль. — Что на сей раз сподвигло отважного Марика на отчаянные самоубийственные поступки? — …моя морда притягивает кулаки… — В следующий раз предупреждай, куда ты намыливаешься, потому что я вообще-то тебе звонил, но ты, бесспорно, не слышал. — Это было как-то спонтанно. Спасибо, что приехал за мной. — Как я мог не приехать? Ведь мы в ответственности за тех, кого приручили.