СПИЧКИ

— Этот фант расскажет нам анекдот! — выпалила Катерина, достав из колпака фантик от японской жвачки. Я потянул шею, удобней развалившись на диване. — Вам жёсткий или терпимый? — выговорил я, одаривая её кривой ухмылкой. — Приличный, — ответила она, сложив губы бантиком. — Короче, так, — начал я. «Перед лекцией подходит студент к своему преподу-профессору и говорит: — Ой, отпустите меня домой, пожалуйста. — А в чём дело? — интересуется профессор. — Что-то плохо себя чувствую, у меня ангина. — О! Голубчик! Конечно-конечно, ступайте домой! После лекций препод-профессор прогуливается по центру города и внезапно сталкивается нос к носу со своим нерадивым студентом, который идёт в обнимку с шикарной брюнеткой. — Голубчик! Думаю, что с ТАКОЙ АНГИНОЙ, вы должны лежать в постели!» Я довольно откидываюсь на спинку дивана, кривя улыбку. Женька едва видно улыбается, Катерина внезапно заходится бурным смехом, Снэйк закуривает очередную сигарету. — Я же просила приличный, — смеётся она. — А чем он неприличный? Хочешь ща Снэйк тебе выдаст анекдот про… — я не договариваю, потому что она перебивает меня, размахивая руками. — Марик, я не сомневаюсь, что ты сам можешь мне такое рассказать! — И показать тоже могу, пойдём? — я делаю вид, что подрываюсь. Хватаю её за руку и в прямом смысле утягиваю за собой из тёплой комнаты на холодную дачную веранду. Изо рта идёт пар, за окнами падает снег, над дверью светятся фонарики, которые развесила мать, создавая атмосферу рождественской сказки. — Ты чего? — спрашивает она, глядя на меня огромными синими глазами. Я смотрю на её выражение, как у какого-то зверька, по лицу, особенно по носу, прыгают весёлые веснушки, несмотря на глубокую зиму. — Ничего, просто надоело… Она, кажется, не понимает, зачем я так бесцеремонно вытянул её. Да я и сам не очень это понимаю. — Тебе не надоели эти вечные придумки наших предков типа «рыбалки на Новый Год» и «совместной ёлки с дядей Славой»? — Нет, — она, недоумевая, покачала головой, — по-моему, это отличные затеи, и, как ни банально, если бы не твой отец и дядя Слава, мы бы все торчали по своим хатам и тупили у компьютеров. Я уставился в пол, не найдя, что ответить. — Возможно, — проронил я, — ты права, да. — Пойдём назад? — она с мольбой посмотрела на меня. Я понуро кивнул. Войдя в натопленную комнату с промороженной веранды, я прямиком направился к дивану, заняв своё место, и как-то понуро, отстранённо наблюдал исподлобья за происходящим. Предки решили провести новогодние и рождественские праздники на даче, дав возможность собраться и нам. В итоге я затащил Снэйка с собой, Катерина привезла двух подруг: одна — низкорослая и круглобокая Зося, анимешница и, в целом, не запаренная и в меру легкомысленная; вторая — не отягощённая интеллектом девица с лицом хищной рыбы. Я чувствовал исходящую от неё угрозу по отношению ко всему живому. Женька притащил двух парней с работы, о которых я не имел ни малейшего понятия: один был на вид не опасен — толстый, смешной, веселящийся «пивной бочок» Вася. Чёрт побери, ну, а как его ещё могло звать? Только Вася, определённо. Второй был высоченным и длинноволосым, практически какой-то Данила Поляков — модель и все дела. Я чувствовал себя некомфортно рядом с ним. В душе я искренне надеялся, что никто про меня ничего не знает. Что этот «Данила Поляков», которого звали Шуриком, понятия не имеет, кто я, какое отношение я имею к Женьке. Хотя чего это я так разволновался? Возможно, Женька сокрыл от этого длинноволосого тот факт, что я живу у него на квартире почти полгода. Но эта мысль не добавляла мне уверенности. — Этот фант станцует нам стриптиз! — я очнулся от этого визгливого возгласа, оторвав взгляд от своих полинялых джинсов. Возле стола стояла «хищная рыба» Юля и держала в руках фантик от конфеты «Мишка на севере». Из кресла вальяжно и, ничуть не смутившись, вылез Шурик, мотнув своей конской гривой из стороны в сторону. — Может, ограничимся приватным танцем? — вырвалось у меня. — Нет-нет! — вскричала Зося, дико хохоча и поправляя кофточку, в которой прыгала, как мяч, большая грудь. Шурику, кажется, задание было по нраву: он начал производить какие-то телодвижения. Женька рассмеялся, стукнув себя по колену. Вася вообще был доволен этим «праздником жизни». Катерина неловко улыбалась, ожидая, что же будет. — Ну на хрена?! — возмущённо выпалил я. — Деточка! Тебе жалко, что не тебе это выпало? — съязвила Зося. Я промолчал, зло уставившись на неё. — Не беспокойся, на твои косточки мы ещё успеем наглядеться! Дай на мужика поглядеть, а? Не ломай кайф! — хохотнула она. — Деточка, я свои кости тебе показывать не собираюсь, не переживай. Единственное, что тебе остаётся — это смотреть, потому что твой удел — Васеподобные! — А что! Вася очень даже себе мужик! — проговорил Женька. — Правда, Вась? Вася молча поднял банку с пивом в знак согласия. — Раз вылез — давай тоже танцуй! — пропищала Юля. Она, по-видимому считала, что пищать и тянуть слова — это верх сексапильности. — Давай вперёд и с песней! — добавил Женька. «Сука такой, издевается… — промелькнуло в моём взвинчивающемся мозгу. — Ты ждёшь, что я разорусь. Разосрусь и уйду вон, сказав, что вы все — козлы. Я знаю, чего ты добиваешься. Думаешь, я послушно буду плясать под вашу дудку. Марик не будет клоуном по вашему желанию. Я клоун только тогда, когда хочу этого сам». Женька стоял рядом с диваном, упершись спиной в стену. Все вроде бы чего-то ждали. Во мне что-то щёлкнуло. Вы хотите театр? Будет вам театр! Я резко поднялся с дивана, стремительно подошёл к Женьке и, в прямом смысле слова, впился губами в его рот. Он не ожидал от меня этого и не успел ни отстраниться, ни отпихнуть. Я криво осклабился, оглядев всех, и вышел вон, закрыв дверь. Кровь ударила мне в голову. Сердце забилось быстрей от осознания того, что я только что сделал. Я нахлобучил шапку, на ходу одевая куртку, вышел на мороз под падающий хлопьями снег. — Это что был за акт? — поперхнувшись пивом, выпалил Вася. — Он просто безбашенный мудак, спокойней! — заржал Снэйк. — Он не безбашенный, он просто придурок, — проговорил Женька, вытерев рукавом рот. Я целый час бродил по пустым улицам, спрятав нос в воротник. Мне хотелось знать, что сделал Женька, мне хотелось знать, что он сказал, мне хотелось знать, что он подумал. Когда я вернулся, в заснеженном саду, возле наряженной ёлки, сидела на корточках Катерина, закутанная в цветной полосатый шарф по самый нос. Я тихо проскрипел снегом, подходя к ней. Я присел рядом с ней на корточки, пытаясь заглянуть в её синие глаза, но она прятала их от меня. Она не шелохнулась, она не сказала ни слова, она, кажется, игнорировала меня. Она? Игнорировала меня? — Кать… — прохрипел я не своим голосом. Молчит. Каштановые кудряшки разбросаны по спине, лишь теребит руками в варежках еловую веточку. — Кать… — повторяю я. — Ты чего? Ты обиделась? Тебя там кто-то обидел? Молчит. Она молчит… Она, та, что всегда говорит и говорит. — Кать… — глухо бубню я. — И давно это у вас? — чувствую, что её голос срывается. Понимаю, чего ей стоило это спросить. — Что это-то? Молчит. — Блин… Кать, это шутка была ж. — Врёшь, это не шутка была. Голос срывается, но в нём не чувствуется обиды. Что-то другое, что-то неуловимое. — Что он сказал? — спрашиваю, смотря на висящий на ели синий шар с узором. Не могу на неё смотреть. Кажется, что разговариваю с прокурором. — Хм… сказал, что ты просто придурок. — И всё? Ну так и есть же! А чё народ? — Тебе так интересно, какой ты произвёл фурор своим поступком? — процедила она сквозь зубы. — Думаю, Снэйк ржал, да? — Да. — Обкурок, блядь, — я рассмеялся. — Твоя жизнь театр? Театр одного актёра? На других начхать? Катерина ставит меня в тупик. Так со мной она ещё не говорила никогда. Отмалчиваюсь, взвешивая слова в мозгу. — Твоё право меня ненавидеть, Кать. Я поднимаюсь, отряхиваю колени от нападавшего снега. — Иди уже, — в голосе чувствуются скрипучие нотки, как будто сейчас заплачет. — Нет. — Упрямый такой? Специально? — прячет лицо глубже в шарф, наклоняя голову. — Нечего меня гнать, я не хочу уходить. Я с тобой ещё не разобрался. Вдруг сильно стукает меня своим маленьким кулачком по ноге, поворачивает лицо ко мне. Глаза красные, нос покраснел, ещё больше похожа на зверушку, сидящую под ёлкой. Так невинно, так забавно, как будто сошла с рождественской открытки. — Уйди же! — кричит. Не могу уйти. Ноги не идут никуда, не могу уйти, бросив эту растрёпанную мышь с забрызганным слезами лицом. Я хлопаюсь на колени в снег, обнимаю её. Сжимаю рыже-каштановую мышь в объятьях. Чувствую, как её кулачки бьют меня по спине. Пусть бьёт. — Ты же знаешь, что это всё фигня, это всё не имеет никакого смысла, — я говорю, слова мои долетают до её чутких ушей. Она замирает. Перестаёт биться испуганной птицей. Я продолжаю говорить. Обычно говорит она, теперь говорю я. — Всё не имеет значения.