***
По возвращению Виктора домой, Юри вернулся в его голову с холодным осадком, который предельно ясно давал мужчине понять, чем стоит заняться в пустой квартире. Виктор оставил спортивную сумку в прихожей, прилежно потискал Маккачина, вышедшую обнюхать его — очевидно более заинтересованную в запахе одеколона, чем в любви хозяина. Сумев уговорить пушистый комок подарить ему несколько поцелуев, Виктор выпрямился и прямо направился к девственно-желтым шкафчикам кухни. В общем, остатки алкоголя были скудны (и это еще слабо сказано). Несмотря на предположения Юры Плисецкого, у Виктора не было друзей на такой случай, а его минибар больше напоминал кладбище. Не то чтобы Виктору было кого за это винить, кроме себя. С горечью он упал на колени, чтобы еще глубже залезть в заветный шкафчик. В любом случае он всегда отказывался от приглашений. Вытащив две наполовину пустые бутылки гренадина и довольно цветастый сладкий сироп, Виктор наконец нашел что-то достаточно крепкое, чтобы смешать со всем этим. Он покрутил бутылку с персиковым шнапсом, рассматривая этикетку. Ладно, должно быть, этого и так хватит. В любом случае если выпить полную бутылку, то будет мучать похмелье, верно? Виктор стянул джинсы (Маккачин с интересом поерзала у его ног) и пересек кухню, чтобы достать стакан. К тому моменту, когда Никифоров оказался на диване, он уже сделал два полных глотка и раздумывал снова наполнить бокал. Он поставил бутылку на кофейный столик, бросая туда же сотовый телефон и задумчиво наблюдая, как тот неловко проскальзывает по гладкой поверхности. Губу закололо от сладости напитка, когда он закусил ее зубами. Весь день в его голове был только Юри. Если быть честным — и всю неделю. Но это сообщение. Это глупое, непонятное смс, словно лопатой, выкапывало уверенность Виктора, закидывая землей все его чувства, которые он пытался сдерживать с момента, как Юри, по всей видимости, дал обет молчания. Виктор сделал длинный глоток, возможно, немного поспешно — горло обожгло алкоголем. Юри не был похож на него. Виктор никогда и не ожидал этого, но, вероятно, ему стоило догадываться, как все обернется. Потому что Юри отклонял все его предложения, пряча свои чувства под слои недопонимания и намеков. В самом начале это было смешно. Вызов или загадка, которую Виктору надо было решить. Но чем дольше это продолжалось, тем больше он начинал думать, что Юри не держал оборону ради интересной игры — вероятно, он просто действительно отказывал ему. Виктор не был знаком с подобным, не знал, как двигаться сквозь такие воды. Почему кто-то без причины прячет свои настоящие чувства? Если Юри был лжецом, то Виктор считал, что он довольно легко справится с этим. У него был опыт общения с врунами, он знал, как парировать такие удары. Но Юри? Красивый мягкий Юри, бесконечная и удивительная многогранность которого ухитрилась поймать сердце Виктора, словно острые края бумаги — большой палец? Он выпил всю кровь из Никифорова, прежде чем тот успел заметить. Виктору никогда так сильно не разбивали сердце до этого, и он не знал: а действительно ли это вообще случилось. Возможно, это просто предчувствие. В конце концов, первое за все время. Может быть, Виктор наконец выяснил, как рассчитать скорость удара, прежде чем ощутить его. Столь сомнительный опыт лезет со своими жизненными уроками тогда, когда этого ожидаешь меньше всего. Как минимум, Яков будет рад, что Виктор за примерно одиннадцать лет научился чему-то новому, кроме как ровно приземлять четвертной. Никифоров горько рассмеялся, полностью отдаваясь эмоциям. Ох, Яков бы слишком разволновался, узнав, как все в итоге вышло. «Никто не любит оказываться правым так сильно, как Яков», — подумал Виктор, приканчивая остатки напитка. Шнапс был достаточно сладок, чтобы пить, не разбавляя. Вероятно, даже слишком. Виктор налил еще один заход, наблюдая, как вязкая жидкость ползет по стенкам бокала. Где-то посреди этого действия он решил залезть в телефон, но затем быстро передумал и с решительным стуком положил мобильник обратно на стол. Нет. Если Юри хочет разобраться с чем бы то ни было, тогда Виктор просто должен позволить ему. Но нервное желание дотянуться, помочь, подсказать дрожало под его кожей. Землетрясение его души вызывало изменения рельефа: любовь к Юри вырезала долины, где не сдерживаемые чувства пробивались полноводными реками. Юри был всем, во что Виктор боялся влипнуть, когда жесткие руки фигурного катания обхватывали его за шею, словно воротник. Но воротник начал ослабевать, и Виктору опять позволили дышать. Возможно, даже впервые. И оставлять такую хрупкую вещицу в руках Юри казалось слишком рискованным. Виктор редко сомневался в чем-то. Чем бы он ни занимался — он полностью отдавал себя этому. Особенно тренировкам — он повторял и оттачивал элементы, посвящая себя программе, пока она не становилась идеальной. И только сейчас (две недели спустя с их последней встречи с Юри, и кто-знает-как-долго после того, как он слышал весточку о нем) Виктор начал думать, что, возможно, этот принцип не подходит, когда речь идет о доверии между людьми. К большому ужасу Виктора, люди — это не фигурное катание. Однако они тоже оставляют синяки, и это было уже более привычно. Виктор отбросил ненужные воспоминания, прежде чем они сумели всплыть в его голове — сказались годы практики. Третий и четвертый бокалы опустошались с исключительной быстротой. Виктор, допив остатки на дне, подозрительно поглядывал на мутное стекло, раздумывая, в каком конкретно месте он сошел с верной тропы. С этой мыслью он отказался от бокала в пользу бутылки и растянулся во всю длину на диване. Назвался груздем и все такое… Маккачин залезла на него, расценивая его новую позу, как приглашение к обнимашкам, которые она так бессердечно отвергла ранее. С этим пушистым комком, устроившимся на его коленях, Виктор положил голову на подлокотник и сделал жадный глоток из бутылки. Губы хлопнули, словно лопнувший шарик. Юри был… Виктор подумал, что он на самом деле должен злиться на Юри. Что, конечно, было честно! Виктор считал, что это даже более чем честно. — Я зол на него, — признался Виктор Маккачин, которая удрученно наблюдала за ним, вывалив язык. — Я в гневе и… а ему даже плевать! Почему ему плевать? Осознание осело на губах, прижимаясь к зубам, и он несчастно застонал. Тяжелое набухшее чувство страха, ввинчивающееся штопором в его нутро, обжигало, и расстройство, которое Виктор чувствовал, начало таять. Москва сложная. Исключительно сложная. И дело не только в том явном эмоциональном паровозе, с которым Юри пришлось столкнуться. Не смягчило удар даже фигурное катание, на которое Виктор возлагал столько надежд — он мог сделать из простого выступления настоящее шоу. Неужели Юри и это не оценил? Виктору действительно казалось, что они зашли так далеко, что Юри наконец открывался и делился чем-то, что было очень близко к правде. Но лишь однажды. Следующий глоток прошел куда более гладко. Виктор знал, что он бывает трудным — вечный хаос, беспорядок. Он видел, как люди закатывают глаза, чувствовал это, словно опять был подростком, на чье плечо ложится тяжелая ладонь Якова. Юри не был таким. Юри не кричал, не убегал, не отталкивал. Но Виктор действительно чувствовал, что Юри был открыто нечестным в своем поведении с ним. Разве было так сложно просто поднять трубку или приложить больше усилий, чем одно холодное сообщение? Особенно, если это сообщение пришло после ебанной недели молчания. Возможно, он страдает. Или его просто гложет глубокая пустая печаль, поселившаяся в его желудке и растущая не по дням, а по часам, несмотря на то, что от Юри наконец пришла весточка. Или это просто шнапс. Но Виктор слепо потянулся рукой, скидывая пульт и толкая стакан по поверхности кофейного столика, и взял телефон. Понадобилось несколько попыток, чтобы снять пароль (отпечаток пальца очевидно херово работал из-за какой-то идиотской причины, боже, телефоны худшие), но когда он наконец разблокировал его, он нажал «вызов», прежде чем успел отговорить себя. Он был Виктором Никифоровым. Пятикратным чемпионом мира. Он и во сне мог сделать четвертной флип! Даже сейчас, если бы захотел! Он сможет просто позвонить. Вызов шел и шел. И в итоге включился автоответчик, и Виктор громко выругался, сталкивая Маккачин с колен. — Radi boga!— рявкнул Виктор, сверля взглядом телефон и открывая сообщения. Затем он набрал номер, а потом сразу сбросил. И еще раз. И еще раз, потому что нахуй все. И к этому моменту вообще есть ли разница между пятой и шестой попыткой? (Возможно, ему надо было съесть что-нибудь, прежде чем опустошить две трети бутылки шнапса). Скучные гудки, казалось, просверливали глубокие дыры в висках Виктора. Он плотно прикрыл глаза, голова кружилась от алкоголя, усталость навалилась на плечи, и лишь одна навязчивая мысль беспокоила его: если Юри не ответит на звонок в эту же секунду, то Виктор… Щелк. Виктор задержал дыхание, когда наконец на звонок ответил тихий голос самого прекрасного идиота в мире. — Привет, — сказал Юри. Простое приветствие оказалось неожиданно таким большим, что захватило всю гостиную Виктора, выдавило из его легких весь воздух, чтоб заполнить собой. Никифоров не мог вымолвить ни слова. — Ю… — начал он, но потерял дыхание на полуслове. На другом конце трубки послышалось тихое шарканье, и внезапно Виктор очень ярко представил Юри: его длинные пальцы на дужке очков, нижняя губа, зажатая белоснежными зубами. Сама застенчивость, несмотря на то, что Виктор знал, что Юри редко делает что-то неосознанно — в том числе и изображает бесконечную мягкость. Нечто холодное укусило его изнутри, слезы расцвели на щеках огненными каплями. — Виктор… — Ты ебанный мудак, — перебил Виктор, так сильно смазывая слова, что акцент врезался в стену, оставляя невидимую глазу трещину. Юри пискнул, словно птичка. — Что?! — воскликнул он. Виктор нахмурился, высовывая язык — но, конечно, Юри не мог увидеть его. — Ты… ты только что назвал меня мудаком? — Ты исчез! Исчез ведь, Юри? — продолжил Виктор, полностью игнорируя стон юноши. Юри был взрослым, он переживет то, что его назвали мудаком. Особенно, когда он ведет себя соответствующе. — Ты не мог просто сделать этого. Это нехорошо. — Нехорошо? — медленно повторил Юри, и Виктор задумался, почему из всего сказанного, он зацепился именно за эту мысль. — Да, — сказал Виктор с кивком, который юноша не мог оценить. — Нормальные люди просто так не исчезают и не игнорируют своих парней неделю, — Юри издал тихий звук, и в груди Виктора стало туго, а в глотке застрял сахар шнапса. — Ты вообще знаешь, как быть хотя бы похожим на нормального человека? Дыхание Юри напоминало звук сминающейся бумаги. — Виктор, я думаю… — Потому что если нет, то нам нужно над этим поработать, — закончил Никифоров, делая очередной глоток из бутылки. Он слегка перестарался, и шнапс стек по его подбородку. Он неловко вытер его, раздумывая, почему Юри молчит. — Юри? Ты опять исчез? Слишком быстро даже для тебя. Юри все еще молчал, но Виктор слышал шум, подтверждающий, что он все еще здесь. Затем юноша тихо щелкнул языком. — Ты пил? — Почему ты такой ты? — сказал Виктор в ответ, игнорируя вопрос и зарабатывая еще один глупый тихий «цык». — Ты пьян, — повторил Юри. И был ли он зол? Похоже на то. Что было очень нечестно, так как именно Виктор должен злиться. Ведь это он страдал. Юри был эгоистом, который взял его сердце в свои тонкие пальцы, просто чтобы сломать его словно ебанное…ебанное печенье микадо. — Возможно! — громко ответил Виктор, слыша, как его голос ломается. — И что? — Я не собираюсь говорить с тобой, пока ты пьян, — сказал Юри, как всегда, в своем репертуаре. Виктор фыркнул. — Ты вообще не говоришь со мной. Что меняет тот факт, что я пьян? — Виктор, пожалуйста, — строго сказал Юри. В его словах отчетливо слышалось что-то, что мужчина не мог опознать. — Мы не должны делать этого сейчас. — Делать что? Почему ты игнорируешь меня? Что происходит? — спросил Виктор, вопросы лились из его рта, словно вода. Они скапливались в неожиданных выемках, «ч» дергалась на языке, когда он повторял ее трижды. — Ты не имеешь права игнорировать меня. Определенно это нарушает несколько «правил бойфренда». — Знаю, — мягко, почти воркуя, сказал Юри, и что-то в Викторе начало таять. Тепло разлилось по его телу, предательски сворачиваясь счастьем в сердце от того факта, что Юри хотя бы признает, что поступает неправильно. Значит, для такого поведения действительно должна быть причина, верно? Это имеет значение. Виктор был (относительно) уверен. — Поговори со мной, Юри, — сказал он. Слезы вернулись — он всегда был плаксой: реклама собачьего корма, рождественские песни, Титаник — казалось, все это застряло одним упорным куском в его глотке. Виктор судорожно вздохнул, прокручивая донышко бутылки на груди. — Пожалуйста, поговори со мной. — Я не могу, Виктор, — нежно сказал Юри, словно уговаривая его. В этот момент юноша так сильно напомнил Виктору Якова, что в желудке болезненно скрутило. — Мы не можем разговаривать, пока ты в таком состоянии. — Ты собираешься бросить меня, — глупо сказал Виктор, внезапно осознавая происходящее. Он позволил бутылке выскользнуть из его пальцев, и она, прокатившись по груди, упала с дивана на пол с гулким «бамс». — Собираешься. Ведь так? Юри молчал. И это говорило само за себя. — Козел, — сказал Виктор, и Юри тонко неодобрительно пискнул. — Ты не дал нам даже двадцать четыре часа, Юри. У меня дольше длились отношения с… не знаю, с блохами Маккачин, например. — Иди в кровать, Виктор, — глухо сказал Юри, и Никифоров вдруг понял, что юноша собирается бросить трубку. Он сел в панике, его голова упала на плечо, а желудок неприятно дернуло. — Не клади трубку! — сказал Виктор, слушая тихое потрескивание на том конце провода. Юри все еще был здесь. Все еще слышал его. — Ты ответил мне. В конце концов. Значит, то, что случилось в Москве, и для тебя тоже что-то значило. — Конечно, значило, — быстро выпалил Юри на одном дыхании, и сердце Виктора воспарило. Потому что это прозвучало до ужаса так же, как воркование Юри, еще не так давно сидящего в его объятьях. Как нежное бормотание человека, чьи руки тряслись, когда он говорил, что Виктор ему нравится, тыкая кончиками пальцев ему в кожу, будто проверяя воду. — Тогда прекрати поддаваться страху! — сказал Виктор и, не сдержавшись, рассмеялся. Это не было смешно (реально), но вся ситуация была настолько нелепой, что он едва мог поверить, что вляпался в такое. — Ты сказал, что разбираешься с чем-то. — Это сложно, — сказал Юри, и Виктор застонал, потому что это было так в духе юноши. — Так и должно быть, Юри, — рявкнул Виктор с нарастающим нетерпением. Треск — все, что он получил в ответ. — Кроме того, не похоже, что что-то, связанное с тобой, было хоть немного легче. — Тогда почему ты так возишься со мной? — спросил Юри, и Виктор почти засмеялся, думая, что, вероятно, он сойдет с ума, и даже тогда Юри будет тыкать его горящие мозги острой палочкой. — Даже не знаю, как после Москвы мне выразиться еще яснее, — вздохнул Виктор, прикрывая рукой глаза. Кровь словно шипела под кожей, каждая клеточка шевелилась, подгоняемая искрящим электричеством. Как и всегда, когда Юри рядом. — Ты только что назвал меня козлом. — Я могу назвать тебя козлом и в то же время все еще любить тебя. В любом случае, кажется, козлы — мой типаж, — грубо признал Виктор, замечая, что бесцельно перекатывает голову с одной щеки на другую на подлокотнике. Он попытался осознанно заставить себя лежать спокойно, но треск молчания Юри вливался в его уши, а комната качалась и кружилась вокруг него, словно во сне. Виктор слишком поздно осознал, что он опять признался Юри, что любит его. Но сейчас было так тяжело беспокоиться по этому поводу, все казалось таким мягким и нечетким. Кроме того, это же не было ложью. Виктор смотрел, как Маккачин обнюхивает бутылку шнапса, валяющуюся на полу, и нахмурился, заметив скрещенные тени снежинок за окном. Уже пошел снегопад? Виктор посмотрел на улицу — снег светился оранжевым под светом фонаря. Весь мир снаружи таял, и Виктор чувствовал, что его мозг тоже недалеко от этого. Казалось, Юри всегда вызывал такой эффект. — Почему ты позвонил мне, Виктор? — наконец спросил Юри. Голос шепотом преодолевал расстояние в целые океаны. Виктор прикрыл глаза, улыбаясь и совершенно забывая, что он должен злиться, потому что вот он, Юри, наконец вернулся, наконец разговаривает с ним. — А мне нужна причина на это? — спросил он со смехом, чувствуя головокружение от свернувшегося в желудке шнапса и голоса юноши. Он ловил тихое жужжание, словно следы фейерверков. Виктор мог слушать голос Юри вечно, но такой шанс выпадал ему слишком редко. — Вот так у тебя это работает? Поэтому ты не звонил мне? Потому что у тебя не было причины? — Что-то типа того, — рассеянно ответил Юри, и Виктор нахмурился, переворачиваясь на диване. Когда юноша не продолжил, Никифоров обернул губами слова, которые до смерти хотел произнести. — Я скучаю по тебе. На другом конце трубки послышалось шарканье, и на один ужасный момент Виктор подумал, что Юри собирается положить трубку. Но, казалось, юноша просто покрутил телефон. Возможно, он не был один? Эта мысль заставила сердце Виктора растаять и глубоко утонуть под поверхность страха, который плавал в его желудке с того самого момента, как Юри не позвонил ему в первый день. — Юри? — Я тоже скучаю по тебе, — медленно сказал юноша, английский расползался по швам, являя нечто, что, возможно, было японским акцентом. Виктор лелеял этот звук, смакуя, как он проходил по линии, и раздумывая, как общение с кем-то стало такой непоправимой зависимостью. — Но мы не должны делать этого. Не сейчас. Мне надо над кое-чем поработать. — Например? — спросил Виктор, желая помочь. Юри издал странный звук, прежде чем задумчиво прогудеть. — Позже, — вместо ответа сказал он. Это было просто… так в стиле Юри. Виктор застонал, потирая глаза, когда начал чувствовать головокружение от вращающихся снежинок за окном. Юри, успокоившись, прошептал «до свидания», прежде чем Виктор смог распознать, едва не опоздав. — Подожди! — громко вскрикнул он, будя Маккачин. Юри издал тихий «м-м-м». — Не уходи еще. — Мне нужно идти. — Тогда сделай вид, что не нужно. — Виктор, прекрати, — строго сказал Юри, звуча все более и более приглушенно. Словно он отодвигал телефон от уха. — Ты не должен был звонить. — Должен. — Почему? — Я просто… просто хотел услышать звук твоего голоса, — нескладно сказал Виктор, морщась от произнесенных слов — они прозвучали слишком жалко. Господи, что за хуйня происходит? Долгое время Юри молчал. Если то, что Виктор назвал его козлом не сработало, то Никифоров был искренне уверен, что эта нелепица имеет все шансы на успех. Он наклонился вперед, потирая переносицу и тяжело вздыхая, не заботясь, как непривлекательно должно быть прозвучит шум по телефону. Очевидно, Юри и так находил его непривлекательным. — Обещаю, мы скоро поговорим, Виктор, — сказал Юри, и Никифоров неверяще подавился смешком. Юри обещал ему позвонить, когда приземлится в Детройте. Виктор не знал, сколько таких обещаний сможет выдержать его сердце. — Но есть вещи, с которыми мне нужно разобраться. Пожалуйста, пойми меня. — Думаю, я понимаю, — невесело сказал Виктор, опять ложась на диван. Он не спешил класть трубку — как и Юри. — С тобой будет все в порядке? — спросил юноша, и Виктор мог ярко представить его сейчас. Словно если он закроет глаза и потянется, то Юри окажется рядом с ним. Виктор прикрыл веки и запустил свободную руку в ткань джемпера, просто чтоб хоть чем-то занять себя. — Вероятно, нет. — Виктор, мой Виктор, — прошептал Юри, и Виктор открыл глаза, его сердце бешено ускорилось, когда Юри произнес его имя так — низко и глубоко, окручивая гласные акцентом, словно сжимая пальцами ладони мужчины. Виктор наблюдал тени от снегопада на потолке, слушал клацанье когтей Маккачин по полу. — Обещаю, все будет хорошо. Виктор замер, сердце раскрылось, словно рана, и заструилось надеждой. — Обещаю, — еще раз повторил Юри уже громче. Более уверенно. И затем на том конце телефона мягко щелкнуло.***
Следующим утром Виктор спал до половины восьмого и игнорировал все звонки Якова. Когда он наконец добрался до катка, одетый в ту же самую форму, что и вчера, Яков одарил его долгим мрачным взглядом, прежде чем, по всей видимости, решить, что устраивать нагоняй бессмысленно, и пропустить Виктора в раздевалку. Никифоров обязательно заподозрил бы что-нибудь, если бы мог думать о чем-нибудь другом, кроме того, как уверенно звучал голос Юри прошлой ночью. Был ли он так уверен, потому что наконец-то принял решение? Или, может, что-то еще происходило? (Виктор ступил на лед в полной тишине, нарушаемой только шепотом его золотых лезвий. Он начал двигаться, стараясь напоминать себе о необходимости дышать). Будущее всегда казалось ему чем-то абстрактным. Он никогда ничего особо не планировал, и для всех, включая него самого, создавалось впечатление, что он просто будет продолжать кататься, пока что-нибудь неизбежно не выйдет из строя. Разум или тело, а может быть, даже пропадет желание. И только смотря на свое выступление глазами Юри, Виктор впервые понял, что последние несколько лет он катался для кого угодно, кроме себя. Для Якова и его самоотверженной работы, для Юры Плисецкого и его амбиций. Для ИСУ, для зрителей. (Глубокий вдох и выдох. Считать обороты вращения). Юри никогда не ожидал, что Виктор будет кататься для него. Даже наблюдая за награждением, юноша никак не мог поверить в произошедшее. Вероятно, именно из-за этого Виктору и было так приятно. Почти знакомо. С этим ощущением, обернутым вокруг него, словно медаль вокруг шеи, Виктор смотрел в будущее с большей определенностью. Серые картинки следующего сезона расцветали красками только от одной мысли, что Юри будет рядом. Виктор, конечно, понимал, что крайне маловероятно, что Юри будет соревноваться, даже если вернется в фигурное катание. Перерыв был слишком долгим. Но в мягкой темноте спальни наедине с самим собой Виктор, балансируя на грани сна, позволял себе предаваться мечтам. Он прокручивал в голове последнее выступление юноши и представлял, что он мог бы поправить и где дать совет. Виктор тщательно прорабатывал, прокручивал эти мысли, как его мама месила тесто для выпечки. Кататься для Юри, отдавая себя его восхищению и любви, было почти то же самое, что и снова кататься для себя самого. Виктор хотел заново испытать эти ощущения. (Разгон, толчок, одинарный риттбергер. Виктор почувствовал, как его тело встретило приземление дрожью). Но только лишь фигурным катанием его будущее не ограничивалось. Его воображению многого не требовалось, чтобы сердце начало сбиваться с ритма, затопленное переполняющим счастьем. Свежие воспоминания о нежности кожи Юри, о вкусе его губ, о тонких пальцах, переплетенных с пальцами Виктора. Их ждала, сгорая от нетерпения, целая жизнь, и Виктор не мог понять, как же он ухитрился найти кого-то столь восхитительно прекрасного. («Расхлябанно!» — крикнул Яков из-за бортика, но Виктор проигнорировал его, набирая скорость для тройного прыжка. Слишком рано, он недостаточно разогрелся). Они дополняли друг друга так, как Виктор всегда фантазировал, когда был молодым и мечтательным. Где Виктор был неловким и нахальным, Юри компенсировал его нежной утонченностью. Вместе они создавали улыбку, с которой не мог посоперничать даже сам Виктор. Улыбку, которая стоила больше, чем все медали мира. Помимо этого, все эти идеи и фантазии, которые Виктор так ревностно лелеял, полностью зависели от Юри. Который должен был решить… в общем, все решить. Что, казалось, он делать то ли не желал, то ли не мог. И Виктор не знал, что из этого хуже. Но в центре всего этого был именно Юри. Виктор понимал, как глупо возлагать надежды на кого-то столь ненадежного, на человека, чьи устои сдвигались, словно песок от каждой едва ощутимой волны. Весь мир Виктора в одночасье рухнул: он потерялся во всем, что предлагал Юри, и жадно кричал, требуя добавки. Хаос. Глупый, затягивающий хаос, и Виктор не понимал, почему он вообще удивляется, что из всех людей в мире он отдал свое сердце человеку, для которого торговать секретами так же привычно, как дышать. Как и во всем, Виктор и здесь превзошел сам себя. Любить кого-то недосягаемого — это одно, но Виктор, видимо, подумал, что лучше любить кого-то, кто, может, вообще не существует. Так типично, реально. Виктор всегда делал прыжок, прежде чем узнать наверняка, что его встретит твердая земля… Виктор приземлился на лед с громким стуком, эхом отразившимся от стен катка, упал на спину и влетел макушкой в безжалостную твердь. Долгие минуты он, шокированный, просто лежал, рассматривая лампы на потолке арены. Затем разочарование, кипящее внутри него с самого начала, с прошлой ночи, с Москвы, вырвалось — он закрыл ладонями лицо, крича, пиная ногами лед, разрезая его задниками лезвий на мелкие осколки. — Боже! — кричал Виктор, прежде чем вскинуть руки над головой. Он опять топнул ногами, внезапно отчаянно желая почувствовать лед под коньками. Желая стукнуть его так сильно, сломать, разбить, расколоть, чтобы Виктору ничего не оставалось, кроме как упасть среди осколков. — Что я делаю? Что я делаю? — Виктор! Виктор сел, морщась от боли, прострелившей поясницу, принявшей основной удар на себя. Голова пульсировала, но не так сильно. Он откинул растрепанные волосы с лица, смотря, как Яков подкатывается к нему. Виктор вздохнул: хотя Фельцман всегда надевал коньки на тренировку, он уже много месяцев не видел их без защиты. Еще дольше, чем он в последний раз видел Якова на льду. Тренер подъехал к нему, аккуратно притормаживая и наклоняясь, чтобы помочь ему встать. Виктор даже и не подумал, чтобы отмахнуться от него, слишком ошеломленный всей ситуацией, и Яков потянул его к себе, поднимая. Его большая рука похлопала фигуриста по бокам, холодные пальцы поймали ткань спортивной ветровки и потянули ее наверх. Виктор легко качнулся, в глазах потемнело от резкой смены положения. — Повернись, — хрипло сказал Яков, и Виктор послушался, шипя от ощутимой боли в бедрах, которая, без всяких сомнений, превратится во внушительный синяк. Ему словно снова шестнадцать, когда он пытался переучивать элементы, ставшие непривычными после резкого скачка роста. Яков прислонил холодную руку к пояснице фигуриста, и Виктор облегченно вздохнул от успокаивающей прохлады. Затем Фельцман потянулся к его макушке и нежно ощупал ее. Виктор выругался, когда тренер нашел набухающую шишку и с огромным неодобрением хмыкнул. Яков поправил ветровку и нежно стряхнул ледяную крошку с одежды. Виктор застыл, стараясь привести в порядок дыхание — он запыхался, словно удар пришелся прямо в центр его груди. — И что вы думаете? — наконец спросил Виктор через плечо, трясущимися пальцами стряхивая ледяную пыль с рукавов. Несмотря на все старания, голос предательски дрожал. — Доктор, я буду жить? — Глупый мальчишка, — ответил Яков, и Виктор закатил глаза. Ожидаемо. — На сегодня твоя тренировка окончена. — Что? — спросил Никифоров, поворачиваясь к тренеру лицом и морщась от резкой пульсации в голове. Брови Якова сошлись на переносице в немом осуждении. Они напомнили Виктору длинные бакенбарды соседского кота, и Никифоров с недоверием поднял руки. — Ты так сильно не веришь в меня? Одно падение не убьет меня. — Убьет, если ты решишь продолжить приземляться на макушку, — грубо сказал Яков. Его голос охрип от долгого общения с подопечными. Виктор изобразил грустные глазки, прекрасно понимая, что действует как дите, но также зная, что это может сработать. — Тогда я просто не буду приземляться на макушку, — лучезарно ответил он, но Яков только сильнее нахмурился. Он холодно схватил подопечного за руку, почти насильно утягивая к бортику. Виктор на секунду позволил себя вести, прежде чем рассмеяться и выскользнуть из хватки тренера. — Честно, не стоит так драматизировать. Относись проще! — Будто бы ты сам так умеешь, — мрачно сказал Яков, и Виктор на секунду обдумывал услышанное, подозревая, что тренер, возможно, просто слегка подшучивает над ним. Прошло так много времени, когда что-то подобное случалось. — Ты ушиб спину и ударился головой. Легкая растяжка, душ и отдых. Если ты продолжишь кататься, повредишь себе что-нибудь. Завтра мы осмотрим тебя. А насчет головы — возможно, наконец лед вышибет из тебя дурь. Если почувствуешь головокружение, позвони мне. Da? Если быть честным, Виктор не мог оспорить аргументы тренера, но он все еще чувствовал, что упускает что-то. Для Якова нетипично с такой заботой возиться с ним. Но когда они вышли со льда, Виктор ничего не сказал. Фельцман надел на коньки защиту и указал Виктору на маты для растяжки. Никифоров послушно порастягивался, а затем, приняв душ, переоделся в обычную одежду. Интересно, может быть, у Якова пост-разводный кризис? Яков мрачнел с каждым днем, чувствуя приближающийся Гран-при. Возможно старик больше, чем сам Виктор, беспокоился обо всех этих слухах об уходе Никифорова из спорта, которые так любили смаковать журналисты-стервятники. Виктор знал, что Яков волнуется, знал, что СМИ предполагает, что для Фельцмана это удар по самолюбию, как в первую очередь для тренера. На самом деле репутация тренера — одна из мириадов причин, почему Никифоров всегда выкладывался на все сто. Он никогда не любил, как его карьеру связывали с репутацией Якова, с каждым годом соревнований осознание этого становилось все более тяжким бременем. Но ничего не поделаешь — они оба в полной мере понимали происходящее, и, если честно, Виктор ни о чем не жалел. Однако было обидно за другое — хотелось, чтобы катание было чем-то большим, чем просто подтверждение профессионализма Якова. Виктор съежился под грузом мыслей, проторенной дорожкой возвращающихся к Юри. Эти мысли скручивались карамельными завихрениями, прилипали словно ириски, и Виктор раздумывал, сможет ли он когда-нибудь избавиться от вкуса Юри, застрявшего в зубах. Виктор судорожно вздохнул, чувствуя металлический привкус катка в глотке и заставляя себя вернуться в настоящее. Если у Якова что-то типа кризиса, то, по мнению Виктора, он, как старый человек, имел на это право. И уровень сочувствия фигуриста относительно этого всего определенно вырос за несколько последних часов. Он раздумывал, что было бы, если бы отношения между всеми людьми были бы такими же, как у них: если бы все сидели и мечтали, как будут читать мысли партнера, словно страницы книги, снимать пелену страхов и находить верные слова, чтобы справиться с возникающими проблемами. Или, вероятно, он и Яков просто обречены на такой уровень понимания. Наконец придя в чувства, Виктор натянул пальто, вздрогнув, набросил спортивную сумку на плечо и прошел в фойе. В коридоре его ждал Яков. Он был одет в верхнюю одежду, не забыв про излюбленную федору — казалось, тренер тоже решил взять выходной. Виктор покраснел от смущения, радуясь, что сегодня все отдыхают, и никто не стал свидетелем его полного фиаско. Подходя ближе, он зарылся руками в шарф, обматывая его вокруг шеи. — Я хотел извиниться за сегодня, — сказал Виктор, внимательно смотря на лицо Якова в ожидании малейшего намека, чтобы понять, какое наказание тренер придумает, если окажется, что Виктор получил серьезную травму перед Гран-при. — Я не должен позволять себе отвлекаться. К его удивлению, Яков лишь улыбнулся. Конечно, едва-едва, но все же. — Ты принес такие же извинения мне, когда тебе было двенадцать, — сказал Яков, качая головой. Когда он посмотрел опять на Виктора, от улыбки не осталось и следа. Вместо этого его глаза цвета бетона со строгим вниманием разглядывали подопечного. Виктор сильнее вцепился в шарф. — Думаешь, ты что-нибудь выучил к этому разу? — Когда-нибудь обязательно, — пошутил Виктор, и Яков фыркнул, очевидно абсолютно не веря ему. Никифоров дернул плечами и поправил спортивную сумку. Повисла тишина. — Ладно, dos... — Я должен подвезти тебя. Прощание Виктора так и не сорвалось с губ, сбитое предложением Якова. Второй раз подряд Фельцман предлагает подвезти его домой. Виктор довольно неизящно зевнул, действительно не зная, что здесь можно сказать. Яков отвел взгляд, смотря на снегопад за стеклянной дверью и натягивая темные кожаные перчатки. — Не думаю, что тебе стоит оставаться одному, — резко сказал Фельцман. Виктор следил, как его морщинистые руки скрываются под черной кожей. Пальцы тренера были жесткими, словно высеченные из дерева. — И я знаю, что ты не за рулем сегодня. После бутылки шнапса на голодный желудок Виктор едва ли нашел ключи от машины, совершенно забыв, что оставил их в замке зажигания. — Я могу взять такси. — Зачем тратить деньги, если я здесь? На этот аргумент действительно нечего было ответить, но Виктор, все еще подозревая что-то, дернул уголками губ. Яков наблюдал за ним, прищурившись. — Пошли, я угощу тебя обедом, — сказал он, уже приняв решение, и это вытолкнуло Виктора из его сомнений. — Мне не нужен обед, эй… не стоит беспокоиться об этом! — попытался он, голос сбился на несколько тонов выше. Услышав непривычный акцент, Виктор покраснел, но Яков уже шел к двери, не обращая внимания на его болтовню. — У меня еще осталась еда, как всегда, взял слишком много, — продолжил Яков, словно Виктор ничего и не говорил, но Никифоров знал этот трюк слишком хорошо, чтобы думать, что у него есть хотя бы единственный шанс переубедить тренера. Виктор хотел бы предпринять попытку сбежать (на самом деле, несмотря на соблазнительность этой идеи, он не собирался так поступать), но понимал, что сегодня он сам себя наказал. Поэтому он просто последовал за Яковом на улицу, где тренер уже отряхивал сиденье фольксвагена. Виктор учился водить на этой машине, поэтому он с легкостью различил царапину на нижней части водительской двери, где он как-то ударил ею об обочину. В машине они не разговаривали. Радио заполняло тишину, извещая о результатах последнего футбольного матча, а потом переключилось на прогноз погоды. Виктор смотрел в окно на Санкт-Петербург, наблюдая за блестящим снегом и людской суетой. Яков жил глубоко в центре города — престижные апартаменты в переулке Виленского. Никифоров привык бегать до Зимнего дворца и обратно, останавливаясь у маленького кафе на Некрасовском саду, чтобы отведать пельмени. Хозяйкой заведения была чешка, и она практиковала английский с Виктором в те холодные утренние часы, рассказывая ему, что его волосы слишком отрасли. Виктор не был в кафе Аники уже какое-то время. И теперь он раздумывал, остался ли у Якова тот самый борщ. Решив оставить спортивную сумку в машине, он последовал за тренером через парковку в комплекс апартаментов. Яков и Лилия до развода жили вместе, и Виктор был уверен, что именно она выбрала ту квартиру — женщина много времени тратила, подбирая плинтуса к обоям и наводя внешний лоск. Очарование старой классики — действительно типично для прима-балерины и даже больше — для женщин типа Лилии Барановской. Квартира выглядела точно так же, как Виктор ее и запомнил. Пейзажи в позолоченных рамках на пастельного цвета стенах, полы из темных пород дерева и витиеватые винтажные столики. В узком коридоре было темнее, чем обычно: Яков решил не включать свет, сразу же проходя на кухню. И пусто — со столиков исчезли старые фотографии и цветы. Виктор проследовал за Фельцманом. Та же тишина, что туго воцарилась между ними в машине, звенела, словно нота бесконечной песни. Виктор привык к этому — привык ходить по старым деревянным полам квартиры с закрытым ртом. Он нашел себе местечко за большим деревянным столом в центре комнаты, наблюдая, как Яков снимает пальто и шляпу. Фельцман кинул одежду на стол, растянув ее, словно чье-то тело, и Виктор раздумывал, как долго ему нужно здесь находиться, прежде чем он сможет вернуться к себе домой. Его голова уже прошла тот период, когда ее можно было игнорировать, и сейчас пульсация переросла в постоянную боль. Он прикрыл глаза, пытаясь не обращать внимания на блестящее зимнее солнце, пробивающееся через арочное окно. Ко всему прочему, Яков с легкостью заметил то, что Виктор пытался не выказывать, и поставил на стол стакан воды и две маленькие белые таблетки. — Нет смысла терпеть боль, когда ее можно избежать, — сказал Яков, словно он был «ох, каким умным», и Виктор бросил на него, как надеялся, очень злобный взгляд. — Я в порядке, спасибо, — ответил он с неприкрытым вызовом. Яков усмехнулся, наблюдая с высоты роста, как подопечный откинулся на спинку стула. Виктор отвел взгляд, сфокусировавшись на белых пальцах тренера, выделяющихся на деревянной столешнице. — Я не позволю тебе приступить к еде, пока не выпьешь их. — Вообще-то закон запрещает такие вещи, — несчастно сказал Виктор, потирая рукой висок, где боль скрутилась в единый узел. — Разве не я твой «хлеб с маслом»? — Юра — мой хлеб с маслом, а ты холестерин, который собирается убить меня, — ответил Яков, и Виктор поднял глаза, чтобы увидеть, что тренер опять улыбается. Удивленный, Никифоров рассмеялся. — Так нечестно. Если кто-нибудь и собирается убить тебя, так это как раз Плисецкий. — Возможно. Но, вероятно, ты просто необъективен к нему, — тяжело сказал Яков, и улыбка Виктора сразу же погасла, желудок скрутило от услышанного. — Я не дурак, Виктор. — Я никогда и не утверждал обратного, — пробормотал Никифоров, толкая таблетки пальцем по столу, чтобы не смотреть на тренера. Виктор подозревал, что ему придется столкнуться с этим разговором, но он все равно был крайне не подготовлен к такому. Случилось бы это хотя бы на день раньше, он бы, возможно, справился лучше. Но сейчас неуверенность голоса Юри занимала все мысли Виктора без остатка. Все сомнения, поглотившие его, не могли противостоять вмешательству Фельцмана. — Тогда не держи меня за дурака. — И этого я не делаю. — Не веди себя как дите. — Я не веду, — рявкнул Виктор, чеканя каждое слово. Он пробарабанил пальцами по столу, раздумывая, может ли он просто встать и уйти. Вероятно, нет, но мысль была столь привлекательна, что Виктор обнаружил, что не может отвести взгляд от двери. Яков, казалось, заметив опасность побега, обошел стол и плотно прикрыл дверь. Виктор нахмурился. — Выпей лекарства, Витя. Где бы ни был Юри, я не думаю, что он хотел бы, чтобы ты мучился. — Прости, но я не принимаю советы касательно личной жизни от разведенного, — глухо ответил Виктор, но все же, не поднимая глаз на тренера, взял парацетамол. Он легко проглотил таблетки, запивая их одним большим глотком воды. — Так я буду прав, предположив, что, что бы ни занимало твои мозги, это связано с господином Кацуки? — Господином Кацуки, — бормоча, повторил Виктор, нехотя смеясь над формализмом. Он посмотрел на тренера, встречаясь с ним взглядом. — А ты всегда во всем прав? Я четко помню, что ты пытался убедить меня в этом, когда я был ребенком. — Если бы ты только помнил все, что я тебе говорю, так же хорошо, как это, — грубо ответил Яков, подходя к чайнику. — Я бы помнил все лучше, если б ты отчитывал меня на русском. — Не ной, у тебя хороший английский. Виктор растянул тишину, глотая воду, чтобы как-нибудь отвести разговор от Юри — он был последним человеком, о ком Виктор хотел говорить прямо сейчас с Яковым. Но, казалось, это не имело значения, так как Яков молчал, как и обычно, когда он был вне катка. Апартаменты, словно живые, скрипели вокруг них, чайник свистел. Виктор отрешенно помнил, когда это место наполнилось такой тишиной. Ему было только семнадцать, и тогда он связал это с долгими турами Лилии, подписавшей контракты с иностранными агентами. А они с Яковом были слишком измучены тренировками, чтобы разговаривать. Виктор тогда не знал то, что стало очевидным позднее. Когда он наконец собрался, чтобы снимать квартиру, он поклялся, что никогда не позволит такой тишине проползти в его дом, словно гниль. И сейчас, вспоминая пустую квартиру, ждущую его, Виктор, не сдержавшись, горько ухмыльнулся. Забавно, как в итоге все вышло. Он не осознавал, как глубоко потерялся в своих мыслях, пока Яков наконец не подошел к столу, ставя с гулким стуком перед подопечным кружку с дымящимся кофе. — Хочешь поговорить? — спросил Яков, садясь рядом с Виктором и поднимая кружку, словно он собирался сделать глоток, а не наградить фигуриста стальным взглядом поверх напитка. Виктор покраснел, утыкаясь в собственный кофе и нервно тыкая в керамическую ручку. — Да не очень, — сказал он, демонстрируя свой хороший английский. Яков громко отпил. — Я не хочу заставлять тебя, — сказал он после. Виктор поднял взгляд и нахмурился, прекращая крутить кружку. — Так ты рассматриваешь и такой вариант? — Ты упал. — Я фигурист. Фигуристы падают. — Но не ты. — Ладно, ты же знаешь меня! — жизнерадостно сказал Виктор, сжимая кружку и сдувая пар. — Я всегда полон сюрпризов. — Ты отвлекаешься. И уже довольно долго. И я знаю, что за этим стоит Кацуки, — сказал Яков таким тоном, словно он только что проиграл очень важное пари. Виктору не понравилось обвинение, сочившееся в его словах. — Юри ни за чем не стоит, — раздраженно сказал Никифоров, осознанно выделяя ударением имени Юри, словно им он мог проколоть дыры в любопытстве тренера. — Он не диверсант. Яков ничего не сказал, что, по мнению Виктора, уже само по себе было ответом. Никифоров глотнул кофе, чувствуя сахар, и подумал, как Яков может быть таким внимательным и в тоже время таким удручающе бестолковым. Его мысли быстро переметнулись к Юри. Виктор ничего не мог с собой поделать: теперь Юри был везде. Такое происходило с Никифоровым впервые, и это оказалось куда больнее, чем ожидалось. — Он тебе не помощник, — наконец выдохнул Яков в кофе, и Виктор поставил свою кружку на стол с большей силой, чем требовалось, разбрызгивая кофе на поверхность. — Не говори о нем в таком тоне, — предупредил он, сразу же получая в ответ неодобрительный взгляд Якова — металлический, отражающий эмоции Виктора обратно к нему же, но фигурист не дрогнул. — Ты ничего не знаешь о нем. — Знаю больше, чем ты, — сказал Яков. Его глаза внезапно расширились, словно слова случайно сорвались с его губ. Он замер, с осторожностью смотря на Виктора. В груди Никифорова стало туго, кислорода стало не хватать. Виктор крайне сомневался, что Яков знает о Юри что-то, что не знает он сам. Но Никифоров внезапно осознал, что Фельцман может знать больше, чем он рассчитывал. Яков, в отличие от него, обладал впечатляющей памятью. И Виктор понимал, что, вероятно, он тренер что-то вынюхал о Юри в попытках помочь подопечному. Но все же… Виктор медленно крутанул кружку, оставляя мокрые следы на столешнице. Следующие слова он продумывал с особой тщательностью. — Если ты говоришь о фигурном катании, то я уже знаю, — медленно сказал он, наблюдая за лицом тренера. Яков поднес кружку к лицу, прекрасно осознавая изучающий взгляд подопечного. Но Виктор успел заметить, как брови мужчины сошлись на переносице. — Если ты говоришь о его профессии, я знаю об этом тоже. Все знаю. Яков, глубоко вздохнув, сдул пар с кружки и нежно поставил ее на стол. В сумраке кухни его глаза сияли штормовыми облаками, но Виктор без страха отвечал ему на прямой взгляд и ждал. Возможно, Юри — не лучший выбор. Но это выбор Виктора. Когда эта мысль предательски ударила его под дых, Никифоров осознал, насколько он действительно пропал. Юри полыхающим огнем освещал его жизнь, он был светом и теплом. Языки пламени обжигали пальцы Виктора, когда он протягивал их, чтобы коснуться желанного источника. Юри дышал присутствием Виктора с такой легкостью, словно всегда жил с ним. И Виктор мог потерять себя в такой любви. И он хотел этого. — Для тебя найдется что-нибудь получше, чем Юри Кацуки, — в итоге сказал Яков. Все притворство спало. Виктор вскипел, крепко сжимая кулаки. Яков покровительственно указал на него рукой, словно Никифоров перекрутил вращение, и теперь ему срочно требовалась помощь Тренера Якова, чтобы встать на ноги. — Ты теряешь себя в этом. И более того — ты теряешь фигурное катание. — А что, если мне плевать на катание? — горячо выплюнул Витя, зная что эти слова сейчас некстати, но абсолютно не беспокоясь об этом. Лицо Якова побледнело, но краски жизни вернулись с явным разочарованием. Виктор понимал, что тренеру до смерти хотелось быть снисходительным, так как Виктор был одним из первых его учеников. — Твоя карьера — все, что у тебя есть, Витя, — медленно, словно для особо тупых, произнес Яков. В этот раз Никифоров лишь горько рассмеялся, откинув голову. — Я не нуждаюсь в напоминаниях, — сквозь зубы сказал он, вспоминая медали, собирающие пыль в его квартире. Никифоров демонстративно обвел рукой кухню: — А это то, что, судя по всему, есть у тебя. Мы могли бы сэкономить арендную плату, раз оба живем в пустых квартирах. Виктор посмотрел на Якова, думая, что, возможно, он зашел слишком далеко. Но тренер все так же не сводил с него невозмутимого взгляда, к которому он прибегал всегда, когда отчитывал подопечного. Но если уж на то пошло, отсутствие реакции лишь еще сильнее раздражало Никифорова, и он, не сдержавшись, шлепнул ладонью по столу. Звук разверзся, словно дыра, проглатывая в свои недра дымящуюся злость. Яков вздохнул, раздувая ноздри, но промолчал. Виктор попытался надавить сильнее. — Я хочу больше, чем только это, — сказал он, смущенно замечая дрожь в голосе. Но никаких слез — еще нет. Он раздумывал, мог бы Яков прочувствовать это — боль, которая пузырится внутри него там, где вчерашней ночью оставил ее Юри. — И если Юри предложит мне желаемое, то я без сомнений соглашусь. — Отчаянье не лучший путь для тебя, Витя, — мрачно сказал Яков, и Виктор уязвленно ахнул. — Юри — это не акт отчаянья, — прошипел он, поддаваясь кипящей злости. Яков поднял бровь. — Я не выбрал его только, потому что он единственный доступный мне вариант. Я выбрал его, потому что он — все, чего я хочу. Яков, казалось, секунду переваривал услышанное: его рот расслабился, и на один глупый момент Виктор подумал, что его слова смогли дойти до старика. Но затем Фельцман опять напрягся, покрываясь изморозью, как зимнее утро, и Виктор приготовился. Яков покачал головой, и, когда он заговорил, английский колючками вываливался из его рта, заставляя Никифорова беспокоиться: звучал ли он когда-нибудь так же уродливо для Юри. — Хотел бы я, чтобы ты понял меня, — тихо сказал Яков сначала больше для себя, но затем его голос окреп. — Ты так ничему и не научился с последнего раза? Не научился беречь свое сердце? Виктор подавился так и не сорвавшимися с губ словами, услышанное укусило его, разрывая старые раны. Он прикрыл рот, горя от смущения и чувствуя жжение в уголках глаз. Лицо Якова опять смягчилось, сочувствие вылилось в линии его морщинок, но Виктор лишь сильнее расстроился, возмущенный, что Яков посмел показать слабость после такой атаки, прежде чем Виктор даже успел защитить себя. Но в любом случае у него тоже кое-что есть. — Юри не такой, — сказал Виктор, но сомнение окрасило его слова. Он вспомнил Юри прошлой ночью — его колебания, его отрешенность. Но Виктор заставлял себя тщательно прокручивать в голове одну и ту же мантру, сжимая ее, словно щит. — Юри не такой человек. — Этот парень — эгоист, — сказал Яков, и раздраженный Виктор нервно пригладил волосы рукой. — Ты даже не знаешь его, — выдохнул он, злость приглушила его слова. Яков опять фыркнул, словно Виктор был всего лишь вспыльчивым ребенком. — И ты думаешь, что ты-то, конечно, знаешь? — злобно ответил Фельцман, с очевидным расстройством махая рукой. — В лучшем случае, ты живешь фантазиями. Заблуждаешься, полагая, что он любит тебя. — Почему ты так считаешь? Это из-за того, чем он занимается? — сказал Виктор, уязвленный отношением тренера. — Ты такой злой. Как ты посмел судить его за это? — Это не из-за того, что он делает, а из-за того, кем он является! — парировал Яков, и Виктор недоуменно нахмурился. Фельцман вздохнул, потирая рукой лицо. — Люди, как он, Виктор, как Лилия… Грустно, что не можешь спасти их. Что-то идет не так, когда они уходят из искусства, и ты не можешь им заменить его. Слова Якова вызвали воспоминания в голове Виктора, проявляющиеся, словно следы на льду. Темный блеск в глазах юноши, когда тот смотрел на каток, и почему-то дрожащие уголки губ. Нахмуренные брови Юри, когда он спал. Виктор слышал, как юноша неразборчиво бормочет что-то во сне, очевидно мечтая о тех местах, которые он не делил с мужчиной. Никифоров вспоминал пустое лицо Юри, когда фигурист признался ему в любви — настолько ошарашенное, словно юноша не мог такого и представить. — Юри не Лилия, — решительно сказал Виктор, но воспоминания старательно пытались расшатать его уверенность. Яков посмотрел на него, как он делал это обычно — с неодобрением в опущенных уголках губ и с разочарованием в сведенных бровях. И опять чертово сочувствие. Виктор сильнее сжал кулаки. — И я не ты. Я не отпущу Юри просто так. — Ты не можешь противостоять такому, — глубокомысленно сказал Яков, опуская взгляд на кружку с кофе. Он наклонился к столу, плечи провисли. Сейчас он выглядел старше, чем обычно, и Виктор со страхом подумал, ожидает ли и его такое будущее. Внутри все похолодело от ужаса: что, если даже у него получиться надеть кольцо на палец Юри, а оно потом окажется забытым в выдвижном ящике. Как у Якова. — Я не оставлю его, — твердо сказал Виктор. Тренер поднял голову, встречаясь с ним взглядом. — Нет-нет, я и не думал, что оставишь, — сказал он, и что-то было в его голосе, в выражении лица, что заставило Виктора думать, что он сам забредает в ловушку, которую пытался избежать. — Ты никогда не выбирал легкие пути, ведь так? — Нет, — с гордостью сказал Виктор. Он встал, отталкивая кресло и игнорируя протестующую боль в спине. Яков прикрыл глаза, выглядя смиренным. — Я иду домой. Забудь об обеде. Фельцман ничего не сказал, когда он вышел. Виктор со злобой подумал, молчал ли Яков, когда и Лилия уходила.***
Той ночью Виктор так и не уснул. Он вскидывался и ворочался на пустых простынях кровати, Маккачин покинула его, когда стало очевидно, что в скором времени хозяин не собирается успокаиваться. Виктор твердил сам себе, что это просто нервы, что он просто переживает из-за разговора с Яковым, с которым ему придется встретиться завтра, но он так и не смог убедить в этом себя. Никифоров перевернулся в кровати, уставляясь на телефон, лежащий на тумбочке. За окном падал снег. Тени на стенах заставляли комнату выглядеть так, словно она была погружена под поверхность неспокойных вод. Какое-то время Виктор наблюдал за рябью на стенах, заставляя себя не смотреть на пустой экран телефона. Он не потрудился закрыть шторы, наоборот откидывая занавески, чтобы уставиться на уличные фонари. Юри пообещал, что они скоро опять поговорят. Юри придет к Виктору, когда будет готов. Виктор доверял Юри. Доверял. (Виктор пытался звучать упрямо хотя бы в своей голове). Проводя пальцами по краям матраса, он слушал тихое громыхание машины, доносящееся с улицы, мягкое дыхание Маккачин, спящей на подстилке в углу комнаты. Виктор пытался не думать о Юри. Миссия невыполнима. Он смотрел, как его подоконник покрывается точечками от теней снежинок, и вспоминал, как Юри прикусывал губу, размышляя о чем-то, как Юри хмурился без очков, как звонко звучал его смех. Виктор перевел взгляд обратно на телефон. Он знал, что это неправильно. Он говорил себе не делать этого, но становилось еще хуже. Виктор потянулся за смартфоном, снимая блокировку и открывая веб сайт юноши — наверное, в миллионный раз после того пренебрежительного сообщения. Единственные фотографии, которые у него остались — те, которые Юри выложил для всех, и размытые скриншоты, найденные в гугл картинках. Только вот веб сайт не прогрузился. Всплыло сообщение «не найдено», и Виктор недоуменно нахмурился. Живот неприятно скрутило, когда он обновил страницу еще раз, и еще раз. Но попытки не увенчались успехом. Он ввел запрос в поисковую строку, но так же ничего не вышло — веб сайт не всплыл даже в результатах поиска. Стоило Виктору задумчиво нахмуриться, как мысль, словно искра, сверкнула в его голове, складывая разрозненные кусочки воедино. С закрадывающимся подозрением он пролистнул список контактов и нашел рабочий номер Юри. Нажав «вызов», он начал ждать, не в силах сдержать улыбку, растянувшуюся, словно струна, когда он услышал глухой голос, говорящий ему на чистом английском, что номер был отключен. Виктор прижал телефон к груди, уставившись в потолок. Сердце громко стучало. Это не могло… ладно, это не могло значить… или могло? Конечно. Стоило только задуматься, и все стало слишком очевидно. Юри сказал, что ему нужно разобраться с делами. А теперь его веб сайт исчез. И номер отключен. Виктор ухмыльнулся, закапываясь лицом в подушку и фыркая от переполняющих его эмоций. На кубке Ростелекома Юри промолчал в ответ на его просьбу покончить с эскортом. Скорее всего, когда Виктор просил о таком, его мозг был затуманен успешным выступлением и присутствием юноши рядом. Но стоило только словам сорваться с губ, как он уже не смог заставить себя сожалеть. Виктор понимал, что это болезненно, но сейчас казалось, что Юри все-таки принял его предложение. Внезапно Виктор подумал, что нет ничего плохого в том звонке или в грубом разговоре с Яковым. Все его сомнения таяли, поддаваясь осознанию о настоящем положении дел. Ничем другим это быть не могло. Юри заканчивал с эскортом. Должен заканчивать. И он бы не стал делать этого, если бы не воспринял происходящее в Москве со всей серьезностью. Эта мысль разожгла настолько яркий огонь в Викторе, что его не могла погасить даже кислота колкостей Якова. У него с Юри было не совсем обычное начало отношений. Но Виктор никогда не был обычным. Но теперь перед ним раскрывалось что-то тихое, домашнее и удивительно нормальное, и сердце Виктора заходилось в волнении, чувствуя удары горячих тяжелых эмоций. С того момента, как Виктору стукнуло двадцать, он больше не думал о подобных вещах, но вот сейчас он лежит на кровати и размышляет о будущем. Об их с Юри совместном будущем. Виктор все еще тренировался, но он готов полностью отдать свое сердце любви юноши, раствориться в ней, как и во всем, чем он занимался. Он сдержит обещание и станет тем, что так нужно Юри. Он спрячет его в своем сердце и обеспечит им теплую приватную жизнь, перспективы которой раскрывались пред ними. Виктора всегда предупреждали, что он слишком большой романтик. В общем-то, прошлый опыт показал ему, что обычно все это заканчивается плохо — о чем ему не преминул напомнить Яков. Но в этот раз, казалось, неуверенный баланс между счастьем и риском наконец обрел золотую середину. Виктор слегка подпрыгнул в кровати, размышляя о том, когда он уже увидит Юри в Барселоне. Вероятно, юноша попытается удивить его. Виктор представлял робкую улыбку Юри, и от этих мыслей в его сердце начинала играть музыка. Под желтым солнцем Испании они поприветствуют мир вместе. Виктор едва сдерживал глодающее чувство ожидания, пока наконец не заснул. Он много раз отдавал свое сердце, позволяя безжалостно расстреливать его, но, кажется, он все-таки нашел верный путь.***
Две недели спустя…
На расстоянии четыреста тридцати миль Юри привалился к двери спальни и рухнул на пол. Он думал, у него есть время. Время что-нибудь выяснить. Время принять решение, обдумать требование Якова. Но с каждым проходящим днем неизбежность того, что ему придется сделать, вырастала перед ним огромной волной — абсолютная, неотвратимая и потопляющая. Она просачивалась в каждую его мысль, изливалась слезами и гулким разочарованием. Недели летели, и Юри отдалился даже от Пхичита, заставляя друга сконцентрироваться на предстоящем финале Гран-при. И сейчас он был даже благодарен этому решению, чувствуя, что его сердце слишком маленькое, чтобы вынести вес происходящего. Все вокруг него, вся его комната превратилась в хаос. Коробки порваны, дверцы гардероба, зияющего пустотой, словно рана, распахнуты. Одежда свалена на кровать, а руками стекали на пол по узким краям мебели. Шелк и вельвет, дорогой итальянский хлопок, хорошая европейская кожа — все смешалось в единый, безжалостно брошенный юношей ком. Ключи от отелей, старые рецепты, связки странных вещиц, серебряные браслеты и другие претензионные подарки от клиентов, накопившиеся за столько лет работы. Юри провел долгие часы, разрывая свою жизнь, чтобы вытащить Эроса из нее, словно загноившуюся занозу. Эрос взорвался на части, оставляя юношу сидеть в дымящихся дорогостоящих обломках, и Юри раздумывал: сможет ли он после произошедшего заново собрать себя воедино. Две недели назад он принял решение. Он собирался покончить с этим. Он и покончил, и какая-то далекая глупая часть Юри действительно думала, что этого будет достаточно, чтобы все решить. Мол, если он отведет опасность в сторону, возможно, у него найдется способ выползти из угла, в который его загнал Фельцман. Но пути из ловушки не было. Юри знал это. Правда знал. И чем сильнее он раскидывал одежду, разрывал не распакованные коробки, тем меньше он приближался к свободе и больше попросту разрушал все, что построил до этого. Некого винить, кроме себя самого. И сейчас у него кончилось время, чтобы придумать способ спасти всех. Когда Виктор позвонил ему последний раз (после того, как юноша пытался игнорировать его с самого первого дня приезда из Москвы), Юри запаниковал. Он старался не обращать внимания на мигающий телефон, но желудок скрутило от боли, а безжалостная вина затопила его. Он просто не мог продолжать игнорировать, да и не хотел. Слушать голос Виктора — словно выскальзывать в теплые соленые воды родного онсэна. Теплота растапливала холодный страх, спрятанный в дальних уголках юноши. Юри пытался объяснить Виктору, пытался пролить свет на происходящее, он пытался не позволить мужчине уйти, хотя должен был. И Виктор принимал все, что он предлагал, потому что он, как и ожидалось, хотел верить, что-то, что сложилось между ними, сможет выжить. И, несмотря на холодность и отрешенность Юри, Виктор все еще писал ему. Незатейливые, простые сообщения — просто чтобы дать юноше понять, что он все еще здесь, что он все еще ждет, и Юри может пользоваться этим так долго, как понадобится. И каждое смс Юри лелеял и перечитывал до такой степени, пока его глаза не начинало жечь от яркой подсветки телефона. Весточка от Виктора приходила каждый день. Виктор доверял Юри, доверял ему, как никто другой. Виктор любил так легко — легче, чем должен был, и когда Юри принимал эти чувства, когда он принял это в Москве, он поклялся себе защищать это. Каким же глупцом он был. Каким наивным. Слепым. Виктор был просто… Юри все понимал, конечно, он понимал. Но также он знал, что Виктор не понимал, не мог осознать. Виктор или Пхичит. Карьера Пхичита, все, ради чего он так упорно работал, ночи, которые Юри проводил с замерзшими пальцами, ожидая, пока друг закончит тренировку. Утренний кофе и несвежие маффины из университетского кафе, дни рождения и рождество, на которое Юри затачивал коньки Пхичита. Перешитые костюмы, горячий шоколад, приготовленный по приходу домой. И каждый раз, каждый день неизменная улыбка на лице Пхичита. Долгие годы дружбы, уюта от осознания того факта, что существует кто-то, кто будет любить тебя чуть ли не больше семьи и каким-то чудом понимать. Или отношения с кем-то, кто будет знать тебя, кто узнает тебя и все те уродливые вещи, которые ты пытаешься скрыть, и, несмотря на все это, все равно любить тебя. Виктор смог бы. Смог бы, будь у них шанс. Но сейчас здесь есть Пхичит. Пхичит уже здесь, и он стоил куда больше, чем обещание, которое, Юри понимал это где-то глубоко внутри — он не заслуживал. Юри чувствовал кипящие слезы и закусывал губы, пока те не начали кровоточить. В этот раз не было тепла, не было ответа. Юри посмотрел на телефон в руке, и тот загорелся от входящего звонка. Виктор. В этот раз у Кацуки не будет шанса обойти эту тему, не будет возможности купить больше времени, которое он потратит, делая вид, обманывая сам себя, что сможет все исправить. У него нет шанса на эгоистичное решение. Осталось только одно. Юри не сможет спасти сердце Виктора, не сможет спасти и свое. Но он сможет спасти Пхичита. Юри спасет Пхичита, и возможно когда-нибудь в далеком будущем Виктор простит его за это. Приняв решение, Юри, вздохнув, поднял трубку.