***
Они подкатили в крытой коляске ко входу в поместье. По дороге Ленский рассказал, что у Лариных две дочери: Татьяна и Ольга. Он вдохновленно описывал, как Ольга остроумна, словоохотлива, как прекрасно танцует, вышивает и поет, а ее благородные черты заставляют его сердце выпрыгивать из груди. Два друга в сопровождении лакея вошли в столовую залу и произвели фурор. Никто не ожидал увидеть Онегина на светском вечере, дамы за столом зароптали, а юные кавалеры как-то разом обмякли, чувствуя, что они перестали быть предметом женского восхищения. - Владимир, как прелестно, что вы посетили нас! Да еще и с другом! – радостно воскликнула хозяйка дома и застенчиво обмахнулась веером. Госпожа Ларина вся засветилась от важности и представляла, как позавидовали ей сейчас все знакомые дамы. Ведь именно в ее дом явился холодный красавец Онегин. Евгений медленно следовал ко столу, когда заметил девушку, сидящую в кресле у окна. Она была стройнее прочих девушек, что присутствовали на ужине, лицо отличалось некоей угрюмостью и серьезностью, а острый профиль был словно выточен из камня, и только выбившийся из прически локон делал ее образ милее. В руках она держала книгу и не обращала внимания на хохот сверстниц, что сидели за столом. Нет, она не обладала той красотой, что воспевается в романах, ее красота была спокойная, некричащая, застенчивая. Онегин даже на секунду залюбовался ею, чего не случалось очень давно. - Садитесь сюда, подле меня, - махнула им госпожа Ларина. Они послушно сели. По правую руку от хозяйки сидела совсем молоденькая девушка. Голубые глаза горели озорством, а пухлые губки постоянно растягивались в очаровательную улыбку. Она часто смеялась и вела себя в сущности как малое дитя. Евгений заметил едва уловимое сходство с девушкой, сидящей в кресле, и украдкой спросил у Ленского: - Скажи, мой друг, которая из них Татьяна? Владимир, не отрывая глаз от миленькой девицы, ответил: - Она сидит в кресле и читает. - Неужели предметом воздыханий стала младшая сестра? Ленский раздраженно повернул голову к Онегину. - А что? - Если бы я был поэтом, то я выбрал бы другую, - пожал плечами Евгений, а Владимир недовольно поморщился на такую резкую критику его вкусов. - Господа! Как неприлично, шептаться при гостях! - шутливо вскрикнула Ольга. Онегин лишь кисло поморщился. Эта девушка не нравилась ему совершенно. Она обладала какой-то шаблонной красотой и раздражала своей извечной улыбкой, сладко-приторным голоском и чрезмерно детской непосредственностью, которая подчеркивалась кукольным розовым платьицем. Пока Евгений оценивал возлюбленную друга, он сам стал объектом наблюдений. Старшая сестра, Татьяна, иногда посматривала в его сторону, заслоняясь книгой. «Как же он прекрасен», - восхищенно подумала Татьяна. – «Даже книжные герои меркнут рядом с ним». Она упивалась его правильными чертами, изящными пальцами, высокомерным взглядом, его приятным голосом и остроумными фразами, которые этот голос произносил. Татьяна так залюбовалась им, что совершенно забыла про осторожность. Пронзительные серые глаза столкнулись с ее синими, как штормовое море. Татьяна тут же залилась краской и вернулась к чтению, вот только строчки расплывались, и вместо них возникало лицо Онегина.***
Таня смотрела на звездное небо и думала. Как бы ей сейчас хотелось идти под руку с Евгением по ночному саду, тихо говорить и наслаждаться лунным светом, ощущать его тепло и слышать чарующий голос, шепчущий жаркие признания. - Мне не спится, няня, - заворочалась Таня. – Сядь ко мне и расскажи мне что-нибудь. Филиппьевна с кряхтением поднялась, накинула вязаную шаль и присела на краешек постели. - Голубушка, что же тебе рассказать? Может, быль про злых духов и девиц? - Нет, расскажи, была ли ты когда-то влюблена? – задумчиво спросила Таня. Старушка прыснула от смеха и отмахнулась: - Полно, Таня! Мы и не слыхивали про такие слова. Мне было тринадцать, когда пришли свахи к моей родне, - няня тяжело вздохнула и продолжила, - и отец благословил меня. Расплели косу да в церковь повели… Таня, душенька моя, что стряслось? По телу Тани пробежала дрожь, застыли слезы в глазах и каштановые волосы касались теплых губ. - Ах, няня, я тоскую, тошно мне… - Дитя, ты вся горишь, ты нездорова? – забеспокоилась старушка и перекрестилась. - Со здоровьем все в порядке. Я знаешь… Няня, я влюблена. - Господь с тобою! – удивленно произнесла Филиппьевна. Таня накрылась одеялом с головой и сказала: - Все! Оставь меня! Под одеялом было жарко, и слезы обжигающе касались щек. Спокойный уклад ее жизни рушился так стремительно, что Тане стало страшно. Онегин ворвался в ее душу смертоносным ураганом и прочно занял там свою нишу. Когда Таня думала о нем, кожа покрывалась мурашками, пульс и дыхание учащались. И не оставалось ничего, кроме как мечтать о том, что она вызывает у Евгения подобные чувства и эмоции. Она не была похожа на петербургских барышень, которые своим кокетством заманивают кавалеров. Если она любила, то со всей душой и сердцем, и не видела смысла скрывать это, во всяком случае от того, кто удостоился ее любви. Таня вылезла из-под одеяла и решительным тоном приказала: - Няня, дай мне бумагу и перо!***
Евгений сидел вальяжно в кресле и пил кофе. Карандаш в его руке плавно скользил по строчкам, где-то подчеркивая слова, где-то ставя восклицательный знак, а где-то замирал, и вместе с ним замирал его хозяин, увлеченный какой-нибудь мыслью. Сегодня карандаш замирал чаще, чем обычно. Правда, думал Евгений совершенно о другом. Онегин все никак не мог понять своего друга. Как тот не замечает фальшь, эту вульгарность? Ольга была обыкновенной кокеткой, похожей на типичного персонажа бульварного романа. Уж поэт это должен был заметить! Гораздо ярче сияла скромная Татьяна – это понял Евгений, когда столкнулся с ее взглядом. Не глаза, а море, волнующее, живое, трепетное, горячее. И он боялся таких глаз. Точнее за их обладательницу. Он боялся, что может привлечь этого легкого мотылька на огонь, который испепелит его, как только тонкие крылышки коснутся пламени. Где-то в самом далеком уголке души он знал, что Таня – это то самое сокровище, которое он уже больше никогда не встретит. Тем кощунственнее давать ей надежду. Евгений знал, что не достоин даже ее мизинца. - Господин, вам письмо, - Гильо почтительно вручил конверт и удалился. Конверт был без подписи, но пах женскими духами. Онегин скривился: послания дамочек ему приелись еще в Петербурге. Но из чистого любопытства он открыл его и развернул пергамент. Письмо было написано на французском языке ладно, мило, застенчиво и являло собой признание в любви. Евгений прорычал от гнева и отшвырнул письмо. Он боялся получить это признание больше всего на свете. В конце послания красовались две незамысловатые буковки “TL”.***
Таня томилась: Ленский приехал, а Онегина все нет и нет. Она стояла перед окном и наблюдала за горизонтом, не появится ли знакомая фигурка. Горячее дыхание заставляло стекло запотевать, а пальчик выводил заветный вензель «ЕО». Тане было страшно, но желание разъясниться было сильнее. Она надеялась, потому что неоднократно замечала на себе его заинтересованный взгляд, даже голос его становился теплее, если слова были обращены к ней. Но вот во двор прискакал всадник, в свете фонарей мелькнуло знакомое лицо, и прежнее душевное равновесие изменило девушке. Она быстро скользнула в коридор и, приподняв юбки, быстрым шагом проследовала к другому выходу. Легче тени она бежала по саду, оставляя позади куртины, мостики, полянки, аллею, кусты сирени. И лишь когда дыхание сбилось в конец, она присела на скамейку. Сердце билось как заведенное, липкий страх то окутывал пламенем, то сковывал льдом. Прислушиваясь к каждому шороху, Таня ждала знакомые шаги, но слух улавливал только песню служанок, что собирали ягоды. Песня немного успокоила Таню, дыхание выровнялось. Она вздохнула, встала со скамейки и, взяв себя в руки, вернулась на главную аллею, где лицом к лицу столкнулась с Онегиным. Его грозный вид напугал Татьяну, что она остановилась ни жива и ни мертва. Они смотрели друг на друга. Серые глаза отдавали металлическим блеском, а синее море в глазах Тани предвещало шторм. Онегин подошел ближе, что Таня ощутила жар его тела. - Это ваше признание, не отпирайтесь, - устало произнес он. Таня кивнула. - Я хочу с вами разъясниться…, - Евгений на пару секунд умолк, подбирая слова. – Ваша искренность пробудила во мне те чувства, которые я не испытывал очень давно. Нет! Выслушайте до конца! – он прервал ее, когда увидел робкую улыбку на лице. - Я тоже хочу проявить ответную искренность. Поймите, если бы хоть на миг я захотел стать верным супругом, отцом, то именно вы стали бы той женщиной, тем идеалом, который бы я избрал. И я был бы счастлив с вами, я чувствую. Но, - Онегин приступал к самой жестокой части своей исповеди, - я не создан для супружества, я вас в итоге разлюблю, и поэтому я вас не достоин. Я не хочу допускать ваши слезы, они меня не тронут, не заденут моего сердца. Вы должны полюбить человека, который будет достоин вас и вашей любви. Только будьте аккуратнее с посланиями, их могут понять превратно… Каждое слово хлестало Татьяну по щекам, слезы текли, но этого не замечал Онегин. Он был обращен вглубь своей души. А Таня едва дышала, и сил не было вставить хотя бы слово. Девичье сердце рвалось на части, мечтания осыпались как карточный домик под действием ветра. Свет ее глаз потух. Онегин проводил Татьяну до входа. Не обернувшись, она машинально поднялась по ступеням и скрылась во тьме сеней. - Это ради твоего же блага. Милая, моя милая Таня.***
- Друг мой, мы приглашены на именины Татьяны Лариной. Поедемте со мной, а то неприлично, право! - Ленский был возбужден более обычного. Евгений не опустил книги и сделал вид, что не расслышал. - Онегин, ты со своим затворничеством скоро забудешь, как выглядят люди, разучишься танцевать и превратишься в мерзкого старикана! Евгений отложил книгу и тоскливо взглянул на товарища. - Ну как пиявка, честное слово. Ладно, так и быть.***
Два друга вошли в гремящий музыкою зал. И дамы разом зашептались, игриво посматривая из-под ресниц. Онегин вежливо всем кланялся, изредка приподнимал уголки губ, как бы показывая свою доброжелательность. На именины он явился во всей своей красе: черный фрак с атласными бортами, новая французская жилетка, белоснежная накрахмаленная рубашка, сверкающие блеском туфли. Темные волосы были аккуратно уложены. На руке красовался фамильный перстень с бриллиантом, который переливался серыми оттенками и прекрасно сочетался с глазами хозяина. Ленский был также хорош собой. Во фраке, с тростью и цилиндром он казался взрослее и серьезнее, чем есть на самом деле. Только голубые глаза искали среди пестреющих платьев точеную фигурку Ольги. - Ах, господа! Ну, наконец! – воскликнула хозяйка дома, попутно распорядившись поставить стулья подле ее места за столом. Евгения посадили напротив Тани. Ее лицо было бледным, глаза опущены. Превозмогая слезы, она ответила на приветствия сквозь зубы и обожгла Онегина взглядом подстреленной лани. Он заметил, что та едва сдерживается, и досадливо нахмурился. Евгений был зол на Ленского за то, что тот сюда его притащил. Гости поздравляли, Таня сердечно благодарила и пыталась улыбаться. Вот дошла очередь и до Онегина. Состояние Татьяны вызвало в его сердце жалость. Он молча поклонился и взглянул на нее. Но почему-то в глазах больше не было металлического блеска, а появилось нечто другое. Сожаление? Нежность? И вот это молчаливое смущение стало для нее лучшим подарком. Может, он не такой холодный? После чая все потянулись в гостиную, где играла музыка. Подошел к Ольге Петушков, Татьяна была приглашена Ленским, в залу высыпали все, и вокруг все засверкало отблесками платьев. Только Онегин остался в стороне. Тот все еще был зол на Владимира и продумывал план мести. Ребячество, как думал он впоследствии. Начала музыка стихать, мелодия заиграла другая. Онегин, в тайне усмехаясь, приглашает Ольгу. Решительно ведет ту в танце и наслаждается недоуменным лицом Ленского. Говорит с ней и широко смеется, и снова танцует, не выпуская из своих рук. Ольга млеет и краснеет. Оглушенные происходящим стоят Владимир и Татьяна. Их обоих мучает вопрос «Зачем?». «Кокетка, ветреный ребенок!», - Ленский в гневе. Он вылетает пулей, требует коня и скачет прочь. - Дуэль! Только смерть искупит предательство! – кричит Владимир на полном скаку. Онегин, заметив исчезновение юного поэта, заскучал, оставил Ольгу в покое и тоже засобирался домой.***
Дом спит. Только Таню мучает тревога. Она совсем его не понимает: зачем явился, зачем тот нежный взгляд, зачем те танцы с младшей сестрой? Что за мучитель! - Погибну я, - шепчет в темноту Татьяна. – Но от его руки погибать даже приятно.***
- Ну, глупец! Каков глупец! – корил себя Онегин за свое поведение на именинах. Что за ребячество?! Пришел Зарецкий с вызовом на дуэль, а Евгений не смог выставить себя трусом.***
- Зачем вчера так рано скрылись? – хлопает ресницами Ольга. Ленский смущен. Ревность под искренним взглядом юной княжны испарилась, за ней последовала досада. Владимир понял, что Онегин всего лишь мстил за то, что он заставил его прийти на именины и смотреть на страдания Татьяны. - Повелся как дурак! – в сердцах произносит Владимир и, не прощаясь, уходит от гостей. - О чем вы, милый друг? – не понимает Ольга, но никто уже не ответил, дверь со скрипом затворилась.***
Опершись на плотину, Ленский давно нетерпеливо ждал, когда на склоне появился сумрачный Онегин. За ним покорно следовал слуга. Евгений спешился. - Мой секундант – мсье Гильо. Зарецкий высокомерно смерил француза взглядом, но не высказал возражений. - Что ж, тогда начнем поединок за честь, - возвышенно произнес Зарецкий. – Никто же не хочет отказаться и прослыть трусом? Враги покачали головой. Не так давно они делили дружно часы досуга, трапезу, мысли и дела. Но гордость не дает решить все мирным разговором. Вызвал на дуэль – так защищай собственную честь. Зарецкий отмерил тридцать два шага и друзей (или врагов?) деловито развел по крайней отметке. Гильо подал пистолеты. - Теперь сходитесь. Гулко в ушах раздавались шаги, но внешне оба были тверды и хладнокровны. Ни единый мускул не выдаст страх. Четыре шага навстречу. Евгений тихо поднимает пистолет. Еще пять шагов. Владимир начинает целить, но сразу отражается изумление на его лице, и по белой рубашке расползается жуткое алое пятно. Его ноги подкашиваются. Он не верит и прислоняет руку к ране. Сознание меркнет, и Владимир падает на спину. Рука все также прижата к сердцу, жизнь уходит из голубых глаз. Последний отблеск солнца отражается в них и смертным инеем застывает. Онегин в ужасе швыряет подальше пистолет и подбегает к юноше. - Володя, Володя, - срывающимся голосом зовет Евгений, прижимая к себе постепенно охладевающее тело. – Какие же мы честолюбцы, эгоисты…, - он покачивается, сидя на коленях. – Лучше уж позор и жизнь! Почему я этого не понял раньше?! Почему повел себя как мальчишка?! Зарецкий положил руку на плечо Онегина, но тот сбросил ее и продолжил сидеть, обнимая мертвого поэта, загубленного им самим. Евгений никогда прежде не убивал человека, и жуткий страх сковывает его в своих объятиях. Вот жизнь была, а теперь ее больше нет. Вечно вдохновленный взор угас. И больше не будет разговоров о надежде, о любви. Владимир стал похож на опустевший дом: ни звука, ни света, закрыты ставни, окна мелом забелены. И хозяина тоже нет. - Убит, - говорит Зарецкий, убирая пальцы с шеи. Этим словом Онегин окончательно сражен. Он потерянный встает с колен, с содроганием, на негнущихся ногах отходит. - Люди! Кто-нибудь! – хрипло кричит Онегин и уже шепотом, - помогите, черт возьми. Гильо и Зарецкий, положив труп на плащ, бережно кладут его на сани. Онегин потерянно стоит посреди поля, и лишь холодный ветер со снегом проникает за воротник зимнего пальто.