but you'll never be alone i'll be with you from dusk till dawn i'll be with you from dusk till dawn baby, I am right here
Яркий свет фонаря мягко льется прямиком на асфальт одной из улиц Петербурга. Сегодня на ней побывали и мечтатели, не замечающие ничего вокруг, и люди, плывущие по течению своей монотонной, размеренной жизни, не обращающие внимание на остальных и пребывающие в серой толпе, и дети, еще ничего не знающие о трудностях и выборах, что предстоит им сделать, когда они станут чуточку постарше, беззаботно гуляющие со своими родителями по красивому городу, стоящему на реке. Эта улица сегодня повидала многое, как, впрочем, и остальные. Но какой красивой ее делают фонари вдоль дороги; далеко не новые, но от этого не менее эстетичные лавочки и пара молодых людей, разговаривающих обо всем, что только придет в голову. Еще недопитый кофе в согревающих руки, благодаря своему теплу, стаканчиках помогает оставаться бодрым и нисколько не хотеть сводить столь увлекательную и забавную беседу к своей усталости и желанию вернуться домой, чтобы прилечь поспать. Эта ночь полностью принадлежит им — миловидной девушке, что больше смахивает на малолетнего парня (но кого волнует?), которая часто заправляет пшеничные волосы за ухо из-за несильного теплого ветра в лицо и парню, звонко смеющемуся с каждой истории своей спутницы, которая ниже его на две головы, и рассказывающему разные исторические факты про то или иное здание, когда они проходят мимо него. Данила любил историю, любил узнавать что-то новое и уникальное о своем городе, пускай и не родном, но ставшем ему родным; любил что-то изучать и позже рассказывать это людям, которые действительно заинтересованы. Лиза была таковой. Она вслушивалась в каждое слово, неотрывно следила за руками парня, кивала и расспрашивала. Она была увлечена. И, похоже не только историей. Каждое движение Дани, будь то взмах рукой или внимательный взгляд на нее, поправление рыжей челки, что постоянно спадает на глаза, когда не нужно, каждая улыбка или звонкий смех отдавали приятным теплом, и Лизе всю дорогу было в одно время так душевно и поразительно уютно, а в другое — абсолютно непонятно и, временами, даже страшно, ведь, кажется, такое с ней бывает только в состоянии алкогольного опьянения (да и то редко). Это состояние ее действительно пугает, и она даже подумывает обратиться к врачу или к Юлику (он-то обязательно поможет в такой ситуации), ведь настолько она не привыкла, настолько все это для нее в новинку, что действительно начинает казаться, что крыша съехала окончательно, но от спирта ли? Лиза думает не столько о своих недавних странностях и довольно радужных мыслях, сколько о том, что Даня — единственный, кто смог отвлечь ее от алкоголя и вразумить. Она в последнее время совсем не думает об алкоголе и том, как круто было бы сейчас залить в себя бутылочку виски, отказывается от всех тусовок, на которые ее приглашают (чаще вовсе не читает сообщения: знает, с какой целью ей пишут) и чувствует себя очень хорошо, Лиза бы сказала: «Заебись как хорошо». Они знакомы будто всю жизнь, и это радует обоих как никогда. — Пойдем на крышу? — посреди разговора бросает Данила и смотрит на девушку, ожидая ответа. Лиза вскидывает брови, пару секунд думает и коротко кивает. Смотрит на часы — почти 5 утра, скоро рассвет. «Как только ему могла прийти в голову такая гениальная, блять, идея?» — думает она, смотря себе под ноги и хмурясь. Какой раз за эти несколько дней она поражается ему, хоть иногда и совершенно нечему. Доведя Лизу до, по словам парня, своего дома, он достает ключи, и ребята быстро поднимаются по ступенькам старого подъезда, пропитанного запахом сырости и помеченным в углах. Как ни странно, от крыши ключи у Дани тоже есть. Он быстро распахивает дверь и так же быстро закрывает ее уже с улицы, думая о возможности попасться своей злой старушке соседке, которая один раз застала его за пребыванием тут и потом обращалась чуть ли не в полицию, приписывая парню шизофрению и прочие всевозможные психические заболевания, говоря, что он суицидник и неприятный человек. Кашин про себя называет ее «чокнутой ебанашкой», когда замечает в поле видимости. Лизе он и эту историю успел рассказать за то время, что они проводят вместе. Питерская крыша старой обшарпанной пятиэтажки встречает их теплых оттенков рассветом, что только начинает промелькивать сквозь бледные тучи. Девушка посильнее кутается в курточку и шмыгает носом — прохладно. Она все еще не может привыкнуть к холодному климату в городе на севере России и каждый раз ругает себя, когда замерзает в легкой ветровке. Рассвет начинает разливаться всеми оттенками красного и желтого, когда Даня с Лизой садятся на самый край, не боясь упасть вниз и разбить себе голову, сломать конечности и истечь кровью. Сегодня они абсолютно бесстрашны и безрассудны, сегодня они оба чувствуют себя живыми. Диалог никто не желает завязывать, наслаждаясь тишиной, царящей как на крыше, так и внизу — в сонном городе Петербурге. Потому что не хочется; потому что просто-напросто не нужно. Лиза смотрит на него с детским интересом, склоняет голову набок, будто пытается прочесть его мысли или понять его прошлое. Она долго разглядывает его солнечное лицо, пытается сосчитать все мелкие веснушки и часто останавливается на ментоловых глазах. Ей нравится, как Кашин выглядит, она считает его внешность довольно эстетичной, и, если бы она была какой-нибудь девочкой лет тринадцати, обязательно делала бы с ним коллажи, рисовала его и подбирала эпитеты к его носу, волосам и рукам, но Лиза — это Лиза, и она такой глупостью в жизни бы не занималась даже под дулом пистолета. Девушка при мысли об этом хмурит брови и отводит взгляд вниз, зависая, как ее же видео при медленном интернете. Почему-то хочется резко разрушить все, созданные когда-то ей же, стереотипы и перестать говорить: «Я — это я, я бы такое делать не стала»; хочется просто разок побыть той самой тринадцатилетней девочкой, прижаться к предмету своего обожания всем телом и закутаться в его куртку; хочется побыть милой и беззащитной, несмотря на свой некий «образ» нисколько не женственной (но все еще девушки) Лизы, которая выпивает пинту пива на камеру за пятнадцать секунд и матерится чаще всех в компании. Рассвет они встречают вместе, не обмолвившись и словом.***
100. Ровно столько дней назад она видела его в последний раз: они сидели там, на крыше, молчали и смотрели на красивый малиновый рассвет, фотография которого висит на стене наряду с остальными важными. Они встретили новый день, а потом он просто ушел. Ушел и все. Оставил лишь теплые воспоминания и пустой стакан из-под кофе на столе, который Лиза так и не выбросила. Она прекрасно помнит, как продавец в кофейне спросил, зачем ей два, а она лишь недоуменно посмотрела на него, быстро расплатилась и ушла, как ей казалось, с вполне реальным человеком, которого сложно не заметить — он же шпала. По крайней мере, был. Лиза каждый день вспоминает, как они сидели на подоконнике и разговаривали обо всем в первый день странного знакомства; как смотрели тупой ситком в ее гостиной (она пересмотрела его несколько раз, сама не зная зачем); как ели розовый торт и смотрели на веселых детей за окном; как катались по Неве, закутавшись в теплые шерстяные пледы и делали глупые, а иногда даже довольно концептуальные фотографии; как шли по улицам и звонко смеялись, пили кофе и были счастливы; как сидели на крыше и наслаждались присутствием друг друга. В те моменты она по-настоящему жила, сейчас же — просто существует. Просто остается телом, что тупо болит. Лиза иногда сидит и пялится в одну точку стеклянным, бесчувственным взглядом, как психически больная, и думает. Складывает пазл в своей голове, пытается увидеть реальную картинку, хоть и не желая. Никто не знает об этом парне, кроме нее, никто его не видел и ничего о нем не слышал — это и пугает девушку. Все моменты вместе они проводили только вдвоем, а тот кассир в кофейне вовсе ввел в ступор и заставил составлять самые пугающие теории. Каждый раз она откидывает мысли о его нереальности и призрачности куда-то в другое измерение, мотает головой и идет делать себе чай, под нос бубня отрицания, как будто пытается оправиться после кошмара. Каждый раз Лизе страшно. Первые дни ей казалось, у него дела, да и он не обязан общаться с ней каждый день. Через неделю волнение нарастало, а спустя месяц Лиза начала потихоньку закрываться в себе и плакать все чаще, не желая ни с кем разговаривать. Юлик пытался достучаться: писал, приходил и около часа стучал в дверь, кричал на нее через ту же самую дверь, но ничего. Ничего не ждало его за этой проклятой дверью — лишь опустошенная, бледная девушка с красными глазами, выпирающими ребрами и взглядом, полным безразличия. Безразличие живет в этой квартире уже сотню чертовых дней и съезжать не собирается, похоже, еще долго. Юбилей Лиза празднует бутылкой виски, тортом «Хрюша» и сожженными в туалете фотографиями. Фотографиями, которые она сделала вместе с ним, когда еще подавала признаки жизни.take my mind and take my pain like an empty bottle takes the rain and heal. take my past and take my sins like an empty sail takes the wind and heal and tell me some things last.